Карьера Никодима Дызмы - Тадеуш Доленга-Мостович

— Нет.

— А хотели бы?

— Конечно! — всплеснула пухлыми ручками Пшеленская.

— Видите, в чем дело, — продолжал Никодим, — мне необходим секретарь. Секретарь председателя правления банка — дело не шуточное. Это должен быть умный, толковый человек. Он должен отвечать за дело. Понимаете?

Кшепицкий облизал губы и напустил на себя равнодушие.

— Благодарю вас, пан председатель, не знаю, справлюсь ли я. Затем… гм… скажу откровенно: в чиновники я, пожалуй, не гожусь. Определенные часы работы, изо дня в день рано вставать… Вы уж меня извините.

Дызма хлопнул Кшепицкого по коленке:

— Ничего! Не бойтесь. Будете сидеть на работе в те же часы, что и я. А ведь вы, наверно, не думаете, что председатель будет торчать все время на одном месте?

На то у нас есть директор. Мы будем заниматься только главными вопросами, самыми главными. Ну, руку!

Пшеленская пришла в восторг. От волнения она стала говорить Кшепицкому «ты» и умоляла его согласиться.

Кшепицкий улыбнулся и подал Дызме руку.

— Благодарю вас, паи председатель. Но хотелось бы узнать, какой оклад вы мне назначите?

Никодима приятно пощекотало «пан председатель». Упершись руками в бедра, он спросил:

— Ну, а сколько вы хотите?

Трудно сказать… — Ну, смелее.

Я полагаюсь на вас, пан председатель.

Дызма добродушно улыбнулся.

— Пан председатель считает, что пан секретарь сам должен назначить сумму.

Все вежливо рассмеялись.

— Боже мой, мне кажется, каких-нибудь тысячу злотых… — начала Пшеленская.

— Тысячу двести! — торопливо — вставил Кшепицкий.

— Что? Тысячу двести? Ну, так я дам вам тысячу пятьсот.

И Дызма торжествующим взглядом обвел присутствующих. Кшепицкий под восторженные аханья Пшеленской вскочил со стула и, расшаркавшись, стал благодарить пана председателя.

Пшеленская объявила, что назначение следует обмыть, и велела лакею принести бутылку шампанского.

Ну, Кшепицкий, — сказал Дызма, поднимая бокал, — только одно-единственное условие: круговая порука. Понятно? Круговая порука. Это значит, мы стоим друг за друга. Никому не выбалтывать, о чем шла речь на наших с вами совещаниях.

— Понимаю, пан председатель.

— А я, в свою очередь, обещаю: если буду вами доволен, к каждому празднику две-три тысячи наградных.

Кшепицкий проводил Дызму до гостиницы. По дороге говорили о банке, и Никодим обещал на следующий же день познакомить Кшепицкого с Вандрышевским.

— Времени у меня в обрез — необходимо устроить еще кое-какие дела, поэтому уговоримся: организацией займется Вандрышевский, отчитываться он будет не мне, а вам. Понимаете? А вы будете докладывать мне, совещаться со мной и передавать мои распоряжения директору.

— Так будет лучше всего, — поспешно согласился Кшепицкий.

— Искусство управления, пан Кшепицкий, запомните это, зиждется на умении быстро решать дела.

В гостинице Дызма застал Уляницкого. Тот шумно его приветствовал.

— Знаешь, Никусь, у меня все еще гудит в голове от вчерашней попойки. Ну как? Сделал уже визиты?

— Какие визиты?

— Те, которые полагается. Премьеру, Яшунскому, Брожинскому и еще кое-кому… К Терковскому ты, верно, не поедешь? Хотя, кажется, он на тебя не сердится.

— По-твоему, это необходимо?

— А то как же!

— Гм… — в растерянности пробормотал Дызма. — Знаешь ли, одному… Вот если бы ты со мной поехал…

— Что ж, давай.

Условились, что визиты нанесут завтра, так как сегодня вечером обоим предстоит участвовать в заседании, где будет назначен срок открытия банка и обсуждены другие формальности.

Не прошло и двух недель, а предварительные работы шли полным ходом. Банку предоставили новое здание на Вспульной улице, в двух его этажах разместился сам банк и восьмикомнатная квартира председателя.

Закон, правда, разрабатывался еще в комиссиях сейма, но не подлежало сомнению, что обе палаты примут правительственный проект без существенных поправок.

Все это мало беспокоило Дызму, потому что все дела устраивали Вандрышевский и Кшепицкий.

Последний был незаменим. Он с жаром принялся за работу и, как человек сообразительный, всегда умел добиться того, чего ему хотелось. Во всех случаях он прикрывался одним и тем же — он произносил безапелляционным тоном:

— Так хочет пан председатель.

Сначала Вандрышевский, да и другие чиновники, недовольные тем, что Кшепицкий всюду сует нос, спрашивали у Дызмы, действительно ли таково его мнение, и Дызма, который часто не понимал, о чем идет речь, повторял каждый раз все ту же фразу:

— Раз Кшепицкий говорит, значит, я так решил — не о чем и спрашивать.

Поэтому вскоре пришлось примириться с назойливостью Кшепицкого. Впрочем, он стал вскоре личным другом председателя. В ежедневном общении он быстро обнаружил уязвимые места своего патрона: умело играя на его слабостях, он сделал так, что Дызма не мог теперь без него обходиться. Тем не менее Никодим был с Кшепицким всегда начеку. Влияние возрастало, связи укреплялись, Кшепицкий, побаиваясь Дызмы, считал, что тот обладает какой-то магической силой, необыкновенным складом ума.

Правда, Кшепицкий дивился тому, что на Никодима часто находило умопомрачение и он не мог разобраться в самых простых вопросах. Но потом секретарь решил, что председатель нарочно прикидывается простачком, чтобы тем легче накрыть подчиненных на каких-нибудь махинациях. Впрочем, он понимал, что его судьба в руках Дызмы, что с уходом последнего он останется на мели и поэтому в его интересах укрепить престиж начальника. И он делал все, чтобы окружить Дызму ореолом олимпийского величия и недосягаемости. А это, в свою очередь, вполне отвечало намерениям Никодима.

Выпавшие ему на долю редкие почести и в самом деле укрепили его в убеждении, что до сих пор он недооценивал свои возможности. Однако осторожность его ничуть не уменьшалась. Он сознавал, что умственный багаж его скуден, что держаться на людях он не умеет, что в его образовании немало пробелов. Свободнее всего чувствовал себя Никодим с Кшепицким, но и в его обществе напускал на себя некую таинственность.

Вскоре он прослыл самым молчаливым человеком в Польше. Одни приписывали это усвоенной у англичан манере поведения, другие вспоминали, что как-то на приеме у премьера, когда дамы пытались вызвать его на разговор, он сказал:

— Говорить мне не о чем.

Ясно, что тот, кто много думает, редко открывает рот для разговора.

Хотя Никодим и вида не подавал, его часто доводило до отчаяния то, что он не знал светских обычаев, не понимал многих слов. Поэтому он решил пополнить запас своих познаний.

С этой целью он зашел как-то в один из книжных магазинов на Свентокшиской улице и купил три книги: «Словарик иностранных слов», «Энциклопедию» и «Бон-тон».

Особенно большую помощь оказал ему «Бонтон». В первый же день с его помощью он разгадал, почему Уляницкий велел ему бросить в почтовый ящик премьера не одну, а две визитные карточки.

Что касается «Словарика», то Никодим пользовался им регулярно. Каждое слово, которое он не понимал, он старался запомнить и затем по словарю искал объяснение.

«Энциклопедию» Никодим принялся штудировать систематически. Он начал читать ее с самого начала и к отъезду успел дойти до буквы «Д". Чтение не увлекало его, но, заметив его благотворные результаты, он решил одолеть всю книгу. Это было, пожалуй, единственным занятием Никодима, если не считать чтения писем от Нины. Ежедневно он получал от нее но крайней мере одно письмо. Письма были пространные, и Дызма, не переставая признавать, что написаны они прекрасно, в конце концов потерял терпение и перестал читать их. Он обычно заглядывал только в конец, где сообщались свежие новости. Он узнал, что Куницкий не намерен отказаться от гениального управителя и считает, что Никодим сумеет совместить пост председателя с должностью полномочного представителя коборовского имения — ведь ему предоставляют полную свободу и не требуют исполнения каких-либо обязанностей.

Нину это очень радовало, и она умоляла Дызму согласиться. Никодим долго размышлял и принял предложение только тогда, когда Кшепицкий с убеждением заявил, что от избытка денег никому еще худо не приходилось.

Он не написал об этом Нине, так как, по ее просьбе, вообще не писал ей писем. В Коборове вся корреспонденция проходила через руки Куницкого, и Нина боялась, что он вскроет предназначенный ей конверт, как это случилось два года тому назад с письмом Каси.

Устройством председательской квартиры занялся Кшепицкий. Он действовал с такой энергией, что в две недели все было кончено и Никодим переехал из гостиницы к себе на Вспульную.

На другой день он отправился в Коборово, намереваясь забрать вещи и переговорить заодно с Куницким. Было воскресенье. Дать телеграмму он забыл, лошадей ему не выслали, и пришлось километра два идти пешком. Утро выдалось замечательное, и эта прогулка доставила даже удовольствие Никодиму.