Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская

в пустой и тихий вестибюль, насвистывая «Марсельезу», идет мимо столиков буфета. Краем глаза цепляет мужчину и женщину, перед ними бутылка шампанского. Генрих узнает мужчину, его зовут Вахтанг, а женщина – новая, неизвестная.

Ей двадцать лет. Блондинка, короткая стрижка, челка, желтые глаза, широкие скулы, маленький нос вздернут, рот большой, мягкий. Генрих сейчас проскочит мимо…

Вахтанг его окликает:

– Эй, Наполеон, привет!

– Салют, мон шер![8]

– А мы ждем ТЕБЯ.

Генрих не останавливается, отвечает, оборачиваясь на ходу:

– Ребята, через две минуты буду с вами.

Наполеон уходит в дверь с надписью «Сцена. Вход воспрещен!». В потемках кулис он стремительно напяливает на себя продырявленный барабан и выкатывается под грохот пушек и гром литавр на сцену. Вскакивает и прыгает в ревущий зал, бежит под хохот зрителей, через взрывы хлопушек и петард, отстреливаясь из пистолетов серпантином и конфетти. Перед ним распахивается дверь с надписью ВЫХОД, и он – снова в фойе. Освобождается от барабана, подходит к столику, на котором стоит для него бокал с шампанским, чокается с Марией.

– А вотр санте[9], мадемуазель!

Мария слегка пьяна, улыбка до ушей. Она говорит:

– Со свиданьицем!

Генрих ставит чуть пригубленный бокал, смотрит на нее серьезно, не мигая, в упор… в то же время переходит с французского на грузинский и болтает с Вахтангом: «Как дела, Вахо? Что на киностудии?» – «Нормально, Масхара, и даже лучше! Ты давно в Сочи?» – «Неделю». – «А до этого где пропадал?» – «В Голландии. Фестиваль дураков». – «Вах!.. Слушай, Генрих, я тебя ищу, Сосо просил найти. Он начал снимать фильм о Багратионе…» Генрих ест бутерброд и продолжает смотреть на Марию: «Ну и как?» – «Ему нужен Наполеон. Он думает, ты бы подошел». – «Я клоун, ты же знаешь… Что за девочка?»

Вахтанг переходит на русский:

– Познакомься, это Маша, наш новый гример-парикмахер. Машенька, Наполеона зовут Генрих Масхарашвили, в просторечии – Масхара, носитель маски… в общем, клоун.

Девушка протягивает руку:

– Меня Мария зовут.

Генрих пожимает ее маленькую и холодную руку, тонкие пальцы, на среднем – колечко с колючим камушком.

– Да, конечно. Так лучше. Мария… – Прислушивается к музыке из зала. – Мне пора, мой выход. Где вас найти?

– Везде и нигде, мы тут в поисках натуры, ночью уезжаем.

– У меня сегодня еще один концерт, в девять. – Поворачивается к Марии, только к Марии. – Вы придете?..

Темнота.

Слышны «аплодисменты, переходящие в овации». Дисциплинированные крики «Ваш-а-а!» (ура по-грузински) заставляют Генриха открыть глаза; секунду он смотрит на серый зал в телевизоре…

Темнота…

Перед ним снова пестрый зал в Сочи, Генрих в треуголке Наполеона на авансцене, звучит выстрел, на белой рубахе расплывается красное клюквенное пятно. Генрих хватается за сердце, валится в зал, идет к Марии – она сидит на приставном стуле, в руке у нее сверкает военный рожок. Наполеон падает перед Марией и умирает, положив голову ей на колени. Их освещает прожектор. Зал смолкает… Но вот Генрих вскакивает, подносит к губам военный рожок и трубит первый такт «Марсельезы». Барабаны бьют, петарды взрываются, шутихи плюются холодным огнем и дымом! Народ ликует. Генрих берет Марию под руку и уводит с яркого света во тьму.

Ночь. Набережная. Генрих и Мария идут вдоль моря.

– Мне пора. Вахтанг ждет в машине.

– Ты давно с ним?

– Я вообще-то не с ним. Я просто год назад приехала с Урала.

– Вышла замуж за грузина?

– Нет… скорее развелась с одним русским. Долго объяснять. А вас я знаю давно. Вы приезжали в мой город, в Соликамск.

Генрих останавливается. И видит свинцовое вечернее небо, освещенный закатным светом белый Троицкий собор, вдали серая река, под ногами грязная дорога. По ней идет какая-то женщина. Мария?..

Мария спрашивает:

– Генрих, вы где?

Генрих (вернувшись из Соликамска в Сочи):

– Я вас вспомнил.

– Правда?..

– Не знаю. Похоже, правда.

Звонит, звонит, звонит телефон… Генрих встает, убирает звук у телевизора. Снимает трубку.

В трубку орет ХРИПЛЫЙ МУЖСКОЙ ГОЛОС:

– Какого черта! Почему молчишь?!!

– Робик?.. Это ты? Ну и разит от тебя…

– Как это? Чем?

– Пивом. И говенной сигарой.

– Хм. Играем в Джеймса Бонда?.. Ну, я постараюсь не дышать.

Робик пыхтит сигарой в сторону от телефонной трубки. Он сидит в своем кабинете, и действительно на письменном столе – пиво, остатки леща. На стенах – афиши Тбилконцерта.

– Почему не подходишь к телефону?! – выпускает дым прямо в трубку.

– Ф-фу-у-у!.. Откуда ты знаешь, что я в городе?

– Не беспокойся, все знают. И твоя мама тоже. И брат. Все.

– Где Мария?

Робик молчит, откусывает размокший кончик сигары, выплевывает.

– Почему не отвечаешь?! Ты что-то знаешь?..

– Да нет, просто сигара действительно говенная. Кстати, это ты привез. – Робик хочет выкинуть сигару, но передумывает, кладет ее на край стола. – Послушай, не отвлекай меня! Ты понимаешь, что мы вылетаем в трубу?!

– Куда-куда?

– В трубу! Не слышишь? – вэ–тэ–рэ–у–бэ–у. Темур–Рувим–Ублюдок–Берта–Ублюдок!.. Понял?!

– Не ори. И Христа ради, не дыши в трубку, меня мутит.

– Что с тобой?.. Ты не можешь работать?

– Не могу.

– Совсем?..

Генрих молчит.

Робик ерзает, кладет локоть на сигару, обжигается, вскрикивает, сует сигару в рот, пыхтит.

– Дьявол!

Генрих хохочет. Он видит все, что происходит с Робиком. Говорит в трубку подобострастно:

– Клоуном должен был стать ты, а не я!..

Робик не унимается:

– О, Масхара! Если бы я стал клоуном, то первоклассным. Клоуном имеет смысл быть только первоклассным.

– Правильно. Это жулик может быть посредственным, лишь бы за руку не ловили. Слушай, жулик, у меня нет денег.

– Генрих, не увиливай. Ты сможешь сбросить за две недели пятнадцать килограммов и войти в форму? Ты сможешь не пить?

– У меня нет денег! Ты что, не слышишь меня? Дай мне денег!

– Заткнись. У меня нет денег для разжиревших клоунов. Нету!.. Я же посредственный жулик.

– Робик, не ври.

– Я не занимаюсь благотворительностью. У меня нет денег.

– Не ври.

– Генрих, благотворительность – это смерть. И для тебя, и для меня. Через две недели ты должен весить шестьдесят пять килограммов, хорошо стоять на двух ногах и делать стойку на одной руке.

– Мне нужны деньги! Я их заработал!

Раздается звонкое «бряк», Генрих слышит короткие гудки.

– С-сукин с-сын.

И снова телевизор. Там все то же – утешительный начальник и серый зал. Генрих поворачивает голову, смотрит в дверь спальни.

И снова видит Марию. Она стоит, прислонясь к дверному косяку.

Но это не дверь его спальни, а дверь киностудии. В павильоне Вахтанг, Сосо, операторы, осветители. Перед камерой стоят табуретка и большой барабан. На табуретке сидит Генрих, он снова Наполеон, но скучный. Скучно ему. Сосо сверлит Наполеона взглядом и кричит осветителям:

– Еще раз пробуем свет!.. – Загораются прожектора. – Маша, поправь Генриху бровь. Потекла…

Мария подходит к Генриху, он близко видит ее лицо, внимательные глаза, она касается его виска, поправляет грим, отходит. Генрих внезапно откидывается назад. Он нажимает «грушу» за пазухой сюртука, из глаз бьют фонтаны слёз.

Сосо возмущен:

– В чем дело, Генрих? Прекрати! Успокойся, всё!.. Сейчас начнем. Значит так… ты сидишь на вершине холма, положив ногу на барабан. Перед тобой поле будущего сражения. Сидишь секунд десять, осматриваешь