Жизнь и приключения Светы Хохряковой - Татьяна Догилева

Я допила чай, собиралась помыть за собой посуду, но Ильдар приветливо остановил:

– Мы все уберем! Иди в театр.

И я пошла.

Через три дня за Антоном приехали сестра и племянница. И переводчица с ними. Сестре на вид было не больше шестидесяти – такая настоящая испанская сеньора – в норковой шубе, но с непокрытой головой. Дочка была ее точной копией, только помоложе. Звали ее Солидад.

Два дня прошли в беготне, в сборах, в последних наставлениях. Напоследок был устроен прощальный ужин в фойе театра. Тетки наши расстарались – и стол был хоть куда. Все говорили, как они любят Антона Хуановича и какой он великий.

У Мерседес глаза блестели, она всех благодарила за брата. Антон сидел с торжественным видом, но иногда подмигивал мне – мол, каково? Надо сказать, что последние денечки он выглядел молодцом, совсем здоровым и веселым. И все театральные наивные люди уверили себя в том, что их художественный руководитель и впрямь отправляется на лечение, а потом вернется. Поэтому прощальный ужин не походил на поминки. В конце даже пели, всё подряд: и из спектакля, и русские народные, и меня заставили по-испански. Мерседес и Солидад были в искреннем восторге, кричали «браво», а меня всю зацеловали. Антон был невероятно доволен и гляделся именинником. Одна я знала, что ему плохо. Сидела рядом на подстраховке и видела, как бьется жилка на лбу, как он прикрывает глаза и иногда ищет и сжимает мою руку. Но он вел себя так, что ни один человек не понял, каково ему на самом деле. Народ подпил хорошо и расходиться не собирался. Но я встала и сказала:

– Дорогие коллеги, пора по домам. Завтра рано вставать, и Антону Хуановичу надо выспаться.

Разошлись все после объятий и поцелуев в прекраснейшем настроении. Я не стала сопровождать Антона в его квартиру, попрощалась прямо в фойе и сказала:

– Вы великий!

Он похлопал меня по щеке своей маленькой ладошкой и произнес:

– Ну-ну! До завтра!

И они с Мерседес и Солидад отправились в апартаменты. Переводчица жила в гостинице.

Утром провожать Антона явился весь театр в полном составе и даже Коля-дерево с мамой пришел. Прощание было тоже оптимистичным. Все твердили одно:

– Возвращайтесь поскорее.

– Непременно, – весело заверял всех Антон.

Мерседес отвела меня в сторону и спросила, говорю ли я по-испански?

– Нет, – ответила я.

И та сделала знак переводчице подойти. Мерседес передала конверт и что-то горячо и быстро говорила по-испански. Переводчица еле поспевала за ней:

– Здесь все наши координаты. Я знаю, как много ты сделала для Антонио Хуана. Вся наша семья очень благодарна тебе. Мы все теперь твои друзья. Обращайся к нам по любому поводу, и тебе ни в чем не будет отказа.

Я все-таки заплакала.

Мерседес поцеловала меня и сказала:

– Не плачь. Антонио не хочет слез. Спасибо, родная.

Я вытерла слезы и улыбнулась. Стали грузить вещи в давно ожидавшую машину. Она была диковинной на вид, очень большая и с одним лежачим местом. Антон уселся с довольным видом рядом с водителем, испанки и переводчица тоже загрузились. Наши стали пихать «гостинцы в дорогу». Антон всех благодарил. Я подошла пожелать счастливого пути, и он спокойно ответил:

– Счастливо оставаться!

Но голубая жилка на лбу пульсировала так сильно, что казалось, вот-вот разорвется. Я дотронулась пальцами до этой жилки и сказала скорее ей, чем Антону:

– Все будет хорошо!

– Конечно, – ответил Антон, прикрыв глаза.

Я захлопнула дверцу и крикнула водителю:

– Трогай!

И машина двинулась. Мы долго весело махали руками, а когда она скрылась из виду, Клава Козина вдруг завыла. Наша маленькая труппа стояла на площади. Мела позёмка. Мы давно были все в снегу. И выла женщина. Больше всего мне хотелось присоединиться к ней, но я сказала:

– Клава, выть каждый дурак умеет. Кончай! Надо делом заняться.

А Клава ответила горько:

– Какие, Свет, теперь дела?

– Как «какие»? Свинарник после вчерашнего банкета в фойе разгрести. И вообще объявляю субботник. Сто лет ничего не мыли и моль не травили. Сожрет на фиг всех кукол и бархат. Вот здорово будет! А ну марш работать!

И все послушно потянулись в театр.

Субботник (хотя была среда) длился весь день. Драили, мыли, скребли с остервенелым энтузиазмом. А с травлей моли сильно переборщили: воняло так, что пришлось проветривать.

Театр сиял идеальной чистотой, а руки и ноги у всех отваливались. Выпили с устатку из вчерашних запасов и поползли домой с одним-единственным желанием – рухнуть на постель и заснуть. Зато выть уже никому не хотелось.

Ближе к ночи мне на мобилу позвонил Антон (мобилу я купила давно, еще на «пожарные» деньги) и спросил:

– Как прошел день, дорогая?

Я ему подробно рассказала про наш вдохновенный субботник.

– Театр сияет, но сильно воняет антимолью.

Антон хохотнул и похвалил:

– Молодец. Я был уверен в тебе. Знал, что ты правильно доведешь этот сложный спектакль до конца. Я уже в самолете, тебе привет от моих родственниц, они очарованы тобой. Буду звонить из Испании. Все, уже попросили отключить телефоны. Целую тебя, держись!

И связь прервалась.

И он действительно звонил. Сначала часто, потом реже. Потом позвонила Мерседес и сказала:

– Antonio se na muerto.

Я поплакала совсем немного. Все мое существо отказалось принимать известие о смерти Антона, для меня он просто уехал в одну из своих заграничных командировок, на этот раз очень долгую. И с этим ощущением я занялась организацией траурных мероприятий. Велела художникам оформить театр, сделать красивые траурные объявления, развесить везде портреты Антона в черных рамках и назначила день гражданской панихиды. Панихида вылилась в мероприятие городского масштаба. Было много начальства во главе с мэром и простые граждане. Все поднимались на сцену к засыпанному цветами огромному портрету Антона Хуановича Пинто-Гомес и рассказывали, что значил худрук кукольного театра для города Ежовска и для выступавшего в частности. Выходили и артисты, и зрители. Очень хорошо говорили, нежно, искренне. Стало понятно, как много значил кукольный театр и сам Антон для нашего несчастного замызганного городка. Я тихо гордилась и Антоном, и горожанами.

Потом были поминки для своих, но мэр Егозин тоже остался с некоторыми представителями власти. Помянули, как положено, потом мэр поблагодарил меня за прекрасную организацию мероприятия, а я в упор ему задала вопрос, который волновал всех наших:

– Что будет с театром?

И мэр твердо пообещал:

– Театру – быть! Детали обсудим потом!

Всем пожал руки и удалился руководить городом Ежовском дальше. Остались только театральные. Стали вспоминать всякие веселые и не очень случаи из жизни Антона; кто-то смеялся, кто-то плакал. И вдруг Клава Козина вздохнула и громко сказала: