Два зайца, три сосны - Екатерина Вильмонт

— А меня не надо было спросить, когда решался этот вопрос?

— Зачем было спрашивать, если я точно знала, что ты скажешь. К тому же Гошка категорически заявил, что хочет остаться с дедом.

— Ну конечно, он еще ребенок, он купился на западную мишуру! А ты и рада от него избавиться, чтобы строгать свои идиотские романы и водить мужиков! А что я останусь одна на старости лет… Вот подожди, ты тоже будешь старой и обязательно одинокой, тебе некому будет подать стакан воды, потому что Гошка бросил тут старую бабку по твоему наущению и тебя тоже бросит.

— Мама, по-моему, я тебя не бросила. Я в Москве и сношу все твои капризы. Достаточно терпеливо, — добавила я, уже теряя терпение.

— Я должна поговорить с Гошей.

— Поговори, кто тебе мешает? Вот тебе мой мобильник, позвони ему и говори, сколько хочешь.

— Зачем мне твой мобильник? Я позвоню ему по городскому телефону…

— Я просто не хочу, чтобы ты потом рассказывала трагическую историю о том, как нынче дороги международные переговоры.

— Ничего, я это осилю! Но говорить в твоем присутствии не желаю! Запиши мне их новый телефон!

— Пожалуйста, вот.

— Да, кстати, я тут слышала, что твой последний «шедевр» рекламируют в метро! По-твоему, это прилично?

— А что ж тут неприличного? Реклама есть реклама.

— Меня просто в жар бросило! И почему ты не взяла псевдоним? Позоришь фамилию!

— Мам, тебе не надоело?

— Мне именно надоело! Я просто уже видеть не могу, что фамилия твоего отца красуется на безобразных глянцевых обложках этой дешевки! Мне стыдно, что моей дочерью торгуют на всех углах.

— Знаешь, нормальная мать, если и не гордилась бы, так по крайней мере радовалась…

— Нормальная мать? Я, значит, ненормальная? Наверное, я же все-таки разбираюсь в литературе, я литературовед…

— Мама, а ты прочитала хоть одну мою книгу?

— Я не могу это читать! Безыдейное, бессмысленное переливание из пустого в порожнее. Ах, он на нее посмотрел, ах, у нее потемнело в глазах, я воспитана на другой литературе.

. — Мама, вот тебе деньги и я пошла. . — Привыкла, что тебя хвалят и не хочешь слушать правду!

— Мам, у тебя своя правда, у меня своя. Вот и все. Если что-то нужно, звони!

* * *

Я вышла от нее в состоянии близком к помешательству. В каком же кошмаре жил мой сын. И ведь никогда не жаловался, а он давно все понял… Слава Богу, слава Богу, что он теперь будет далеко от нее. Мне было ее даже жалко. Конечно, это уже почти клинический случай. А ведь когда в свое время я вернулась к ней, все эти советские страсти как будто были забыты, слишком трудно было жить, мне казалось, она что-то поняла и пришла в норму, но сейчас, когда у нее нет материальных забот и проблем… Что это? Такая неизбывная обида на новую жизнь? Или же попросту глупость? Я давно поняла, что моя мать не самая умная женщина, но сейчас это переходит все границы.

Я села за руль, меня трясло.

* * *

— Олеська, что, Надежда Львовна достала?

— Не то слово! Лер, умоляю, давай больше о ней ни слова! И мне надо выпить!

— Ты же за рулем!

— Я чуть-чуть! Ну, как дела?

— Да у меня-то нормально, а вот ты… Да, пока не забыла! Я тут общалась с Розой…

— И я пока не забыла! Он мне оставил сообщение на автоответчике, просит обязательно ему позвонить. Зачем, не знаешь?

— Догадываюсь, — таинственно улыбнулась Лерка. — Он узнал, что ты выходишь за Миклашевича и чуть не грохнулся в обморок от огорчения.

— Господи, откуда он-то узнал?

— От меня, откуда же… Я нарочно ему сказала.

— Лерка, зачем?

— Я не верю в изменившегося Миклашевича, я слишком хорошо помню все твои страдания…

— И по-твоему Роза может тут что-то поделать?

— Запросто. Он же тебе нравится.

— И что?

— Закрути с ним роман, пока не наделала глупостей.

— А закрутить с ним роман это не глупость? Он же зайчик, ручной зайчик у своей Арины, и боится ее до смерти. Под кровать полез, никогда не забуду его голый зад…

Лерка расхохоталась.

— Что, зад был так прекрасен?

— Самый обычный зад, ничего выдающегося. Кстати, надо бы подарить Арине мысль сделать ему на заду татуировку в виде курочки!

— А там ее пока нет?

— Скоро будет!

— Олеська, ты так это говоришь… Он тебе нравится.

— Плюсквамперфект.

— Это что?

— Давно прошедшее время.

— Врешь! Этот пассаж насчет курочки на заду выдает тебя с головой. Ты его не простила! А это значит, что ты по-прежнему к нему неравнодушна!

— Ерунда, я опять втюрилась в Миклашевича. Ты даже представить себе не можешь, какой он стал. Он согласился на все мои условия…

— Какие?

Я изложила подруге все условия.

— Да? Ну чего не сделаешь, чтобы своего добиться.

— И еще… Я хочу второго ребенка…

У Лерки стали несчастные глаза. Она не могла иметь детей.

— А Миклашевич про твои планы знает?

— Идея принадлежит ему. А когда я задумалась на эту тему…

— Ну, если так… Но все-таки я ему не верю! Ты сразу-то рожать не бросайся.

— Лер, откладывать уже нельзя.

— Ну полгодика-то поживи, присмотрись, что и как… Ты веришь в эту проснувшуюся через столько лет любовь?

— Откуда я знаю!

— Вот и попробуй, пока не съехалась с Миклашевичем, закрутить роман с Розой.

— Опять двадцать пять! Лер, а тебе-то это зачем?

— Куропатку не выношу! Гришка потребовал недавно, чтобы я поехала с ним к Розе. Я сперва не хотела, но он настаивал. Боже, какая она дура! Весь вечер рассказывала про какие-то великосветские похороны и кто во что был там одет! Я чуть не сблеванула.

— А Роза что?

— Так это она мне, а Роза с Гришей играли в бильярд. Олеська, уведи Розу, а?

— С ума сошла? Я сроду никого ни у кого не уводила, я просто этого не умею. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть.

— Какая совесть? Если он ее бросит, она его отпустит только голым!

— Но с курочкой на заду. Оно мне надо? Она, небось, образцовая хозяйка, а я — сама знаешь. И если у меня что-то пригорит, то курочка на заду сразу напомнит, как вкусно готовила Ариша…

— Слушай, ты вполне нормально готовишь, не прибедняйся. И к тому же он добрый, и еще он сирота, а у Миклашёвича мама.

— Знаешь, по сравнению с моей мамой, Амалия Адамовна сущий ангел! Обожает играть в карты, помешана на своей собачке, немножко взбалмошна, но это все нормально, а моя…

— Олесь, а Юля… Она больше не появлялась?

— Нет, даже ни разу не позвонила. Знаешь, я очень отчетливо, наверное, впервые в жизни поняла, что такое отрезанный ломоть.

— Непонятно только, кто его отрезал, этот ломоть. Надежда Львовна или сама Юля…

— На сей раз все-таки Юля. Мать сделала глубокий надрез, но Юлька…

— Как грустно, Олеська!

— Грустно…

— Но не окончательно, наверное? Вон ведь Миклашевич тоже считался отрезанным ломтем, а видишь как…

— Да, странная штука жизнь… Но все-таки хорошая и за это стоит выпить, как ты считаешь?

— Стоит! Скажи, а Розе звонить не будешь?

— Еще не хватало!

— А Миклашевич в Москве?

— Нет, он поехал в Карловы Вары. Там Амалия Адамовна и он тоже решил пройти там курс…

— Подлечить печенку, прежде чем жениться?

— По-видимому.

* * *

Когда я вернулась домой, мне вдруг стало грустно — я так люблю свою квартиру, мне так хорошо здесь одной, зачем я согласилась перебраться к Миклашевичу? Правда, еще не сейчас, а когда допишу книгу… Когда же я ее допишу? Надо поскорее садиться за работу. Вот завтра с самого утра и сяду. Я уже соскучилась по своей непутевой Марине и ее двум зайцам. А у меня остался только один заяц… И хорошо, не надо блуждать в трех жалких сосенках… Зазвонил телефон.

— Олеська, как ты там? Я соскучился!

— Мить, я жутко устала…

— А я хочу только пожелать тебе спокойной ночи, — голос был бархатный, нежный, обволакивающий. — Я люблю тебя.

— Митька, что с тобой?

— Забота юности, любовь! Мама шлет тебе привет.

— Передай ей от меня тоже… Ты там лечишься?

— Первый и последний раз в жизни! Это кошмар, но я уже начал, говорят, если бросить, все мучения пойдут насмарку. Ты скучаешь по мне?

— Да, скучаю. Но с утра берусь за работу и скучать мне будет некогда.

— Да уж, пиши скорее, а то я не выдержу и сам вселюсь к тебе.

— Миклашевич, не начинай!

— Все, молчу и целую. Спокойной ночи, деточка!

* * *

Утром я села за работу, но мысли разбредались, голова была пуста, я не могла написать ни строчки. В таких случаях мне надо выйти из дому и пройтись. Я заглянула в холодильник. Там было почти так же пусто, как у меня в голове. Вот и хорошо, пойду куплю продукты, кстати, надо еще заплатить за квартиру, за свет. Я занялась квитанциями и вскоре уже вышла из дома. Почему-то вспомнился Матвей, как я его тогда разыграла. Интересно, к кому он приезжал во второй подъезд? Хотя какое мне до этого дело? А смешно вспомнить, до чего озадаченное лицо у него тогда было. Я прошла уже половину пути, заплатила за квартиру, когда позвонила мама.