Звездный зверь - Роберт Хайнлайн

И затем еще запись:

«Я всё беспокоился, чем же буду кормить Ласкунчика. Но оказалось, волноваться не о чем, потому что ему нравится все, что мне удается стащить с корабельной кухни — а кроме того, он ест абсолютно все, что не привернуто намертво болтами. Сегодня съел мое вечное перо. Когда это случилось, меня охватило беспокойство. Полагаю, чернила его не отравят, но что будет с металлом и пластиком? Он очень похож на маленького ребенка. Все, до чего может добраться, тянет к себе в рот. Ласкунчик становится с каждым днем милее.

Похоже, малыш пытается говорить. Он гугукает, обращаясь ко мне, а я гугукаю в ответ. Затем он взбирается ко мне на колени и, похоже, говорит, как он меня любит. Это совершенно очевидно. Черт побери, я не позволю специалистам-биологам отнять его у меня, даже если меня вместе с ним застукают. Эти мясники захотят разрезать его и посмотреть, что у него внутри. Он доверяет мне, и я никогда его не предам».

* * *

Джон Томас младший не затерялся в морских странствиях. Он погиб при полете на сооружении, напоминающем этажерку, которое называлось «аэроплан». Это случилось еще до первой мировой войны. После этого в течение нескольких лет в доме проживали «платные гости».

Джон Томас Стюарт III умер ради более высокой цели. Подводная лодка, на которой он служил артиллерийским офицером, проникла через Цусимский пролив в Японское море, но, к сожалению, не вернулась.

Джон Томас Стюарт IV погиб во время одного из первых полетов на Луну.

Джон Томас Стюарт V эмигрировал на Марс, и его потомок носил теперь имя, ставшее знаменитым, имя, которым отныне гордится вся его семья. Джонни…

Это место Джонни бегло пробежал глазами: ему уже надоели постоянные напоминания, что он носит то же имя, что и знаменитый генерал Стюарт, первый губернатор Союза Наций Марса сразу после революции. Джонни подумал, что было бы с его великим прапрапрадедом, если бы революция не увенчалась успехом. Наверное, его повесили бы, вместо того чтобы ставить ему памятник.

Далее много страниц было посвящено попыткам дедушки обелить имя своего деда, сына генерала Стюарта, поскольку тот был отнюдь не героем. Последние пятнадцать лет своей жизни он провел в тюрьме на Тритоне. А его жена вернулась к своей семье на Землю и взяла снова девичью фамилию, как для себя, так и для сына.

Но в день своего совершеннолетия ее сын пошел в суд и с гордостью поменял имя Карлтон Тимидж на Джон Томас Стюарт VIII. Это именно он привез Ламокса и за счет средств, полученные за второе путешествие «Трейл Блейзерс», выкупил принадлежавшие ранее их семье дом и участок. Очевидно, он сделал все возможное, чтобы убедить своего сына, что его дедушка был всего лишь несчастным человеком, с которым обошлись несправедливо. В дневнике эта мысль проводилась весьма настойчиво.

Дедушка Джонни имел возможность защитить себя и свое имя. Записи утверждают, что Джон Томас Стюарт IX ушел со службы в отставку и больше никогда не отправлялся в космос. Но Джонни знал, что перед ним стоял выбор: либо поступить так, либо предстать перед судом. Об этом рассказал ему его собственный отец. Но он сказал также, что дедушка вполне мог бы выйти из воды сухим, если бы не отказался отвечать на вопросы комиссии. И при этом добавил:

— Джонни, мне будет гораздо приятнее смотреть на тебя, если ты останешься верен своим друзьям, чем если твоя грудь будет увешана орденами.

Дед был еще жив в то время, когда отец Джонни рассказывал ему об этом. И однажды, когда отец был на патрульной службе, Джонни попытался расспросить его сам. Дедушка вошел в раж.

— Чепуха, — воскликнул он. — Я получил по заслугам.

— Да, но папа сказал, что именно ваш капитан сделал так, что…

— Твоего папы там тогда не было. Капитан Доминик был лучшим из шкиперов, когда-либо вступавшим на стальную палубу… Пусть прах его покоится в мире. А теперь достань доску, внучек, я собираюсь надрать тебя в шахматы.

Джонни пытался разузнать подробности этого дела уже после смерти деда, но ответы отца были уклончивы.

— Твой дедушка был романтичный и сентиментальный человек, Джонни. Наверное, это наша фамильная черта. У всех нас хватает здравого смысла разве лишь на то, чтобы подписать контракт, — он выпустил клуб дыма из трубки и добавил: — И все-таки, мы довольны своей судьбой.

Джонни убрал дневник, и его охватило чувство какого-то разочарования, как будто чтение записей о своих предках ничего ему не дало. Он все время думал о Ламоксе. Наконец решил спуститься в свою комнату и лечь спать. Когда он уже повернулся, чтобы уйти, загорелась сигнальная лампочка видеофона, и он поспешно схватил трубку, прежде чем раздался звуковой сигнал — не хотелось, чтобы его мать проснулась.

— Да?

— Это ты, Джонни?

— Да. Но я не могу видеть тебя, Бетти. Я на чердаке.

— Не только поэтому. Ты не можешь видеть меня, потому что я отключила видеоканал, а кроме того, в этом коридоре темно, хоть глаз выколи, потому что нам не разрешают звонить в такое позднее время. Ну, а что герцогиня, она подслушивает?

Джонни взглянул на сигнальный индикатор.

— Нет.

— Расскажу тебе в двух словах. Из моих источников стало известно, что отец Драйзер получил разрешение на убийство Ламокса.

— Не может быть!

— Именно так. Теперь вопрос в том, что нам следует предпринять? Мы не можем сидеть на месте и ждать.

— Я уже кое-что предпринял.

— Что? Надеюсь, никаких глупостей? Жаль, что у меня сегодня не было возможности покинуть общежитие.

— Ну, мы тут с мистером Перкинсом…

— Перкинс? Тот человек, который приезжал сегодня вечером к судье О'Фаррелу?

— Да. Но откуда ты это знаешь?

— Слушай, не теряй времени. Я всегда все знаю. Расскажи лучше, чем это закончилось.

Джон Томас не очень складно изложил все события сегодняшнего вечера. Бетти слушала не перебивая и не комментируя, что вызывало у него чувство неловкости, словно он оправдывался. Зачем-то он очень подробно объяснил, что хотели от него его мать и мистер Перкинс, и совершенно забыл сказать, какую позицию в этом деле занял он сам.

— Вот именно так все и было, — закончил он упавшим голосом.

— Итак, ты послал всех их к чертям? Хорошо. Но что же нам делать теперь? Если это не может сделать Музей, то должны сделать мы. Значит, наша задача в том, чтобы заставить старика О'Фаррела…

— Бетти, ты не поняла. Я продал Ламокса.

— Что такое? Ты продал Ламокса?!

— Да. Я вынужден был это сделать. Я же…

— Неужели ты продал Ламокса?

— Бетти, я никак не мог помочь…

Но она уже отключилась. Он попытался перезвонить ей, но автоматический голос ответил:

— Этот видеофон отключен до завтрашнего утра. Если вы хотите что-либо передать, продиктуйте…

Он отключился. Затем какое-то время сидел, стиснув кулаки, и единственным его желанием было умереть. Самое плохое в этом было то, что Бетти права. Он позволил вовлечь себя во что-то такое, что, как он знал, было неправильно, и только потому, что его убедили в невозможности какого-либо другого выхода.

Бетти не попалась бы так глупо. Возможно, иногда она пыталась делать что-то, в чем разбиралась плохо, но она способна была разобраться, где правильный путь, а где неправильный.

Он сидел так и корил себя, не, зная, что делать дальше. И чем дольше думал, тем сильнее в нем закипала злость. Он позволил уговорить себя поступить неправильно — только потому, что это звучало разумно… только потому, что это выглядело логичным… только потому, что этого требовал здравый смысл.

К черту здравый смысл! Его предки не следовали здравому смыслу, никто из них. Почему же он должен начинать эту порочную практику? Никто из них никогда не делал ничего, что можно было бы назвать отвечающим здравому смыслу. Взять бы хотя его прапрапрадедушку… Он оказался в ситуации, которая ему не понравилась. И что же он сделал? Перевернул вверх ногами целую планету и провел ее через семь кровавых войн! Конечно, теперь его называют героем… Но придет ли когда-нибудь в голову человеку, руководствующемуся здравым смыслом, начать революцию? Или взять хотя бы… черт возьми, можно взять любого, и ни одного из них нельзя было назвать пай-мальчиком.

Вот его дедушка — продал бы Ламокса? Нет, он разнес бы на куски здание суда голыми руками. И если бы он был сейчас здесь, то защищал бы Ламокса, взяв в руки ружье и выступив против всего мира.

Он, конечно, не взял бы грязные деньги этого Перкинса. Уж он-то знал, что этого нельзя было делать.

Но что следует сделать?

Он мог бы, например, отправиться на Марс. По закону Лафайетта, он был гражданином Марса и мог потребовать, чтобы ему выделили там участок. Но как он туда попадет? И что еще непонятнее — как заберет с собой Ламокса?