Лавка нищих. Русские каприччио - Борис Евсеев

Посетитель был непонятной национальности, скорей всего – просто отъевшимся на воле бандюком. Звенящая любовная грусть и онемение жизни, обретавшие плоть в звуке – ему не понравились. Он вяло махнул рукой, мол, уходите. Однако Сарик-джан, обычно внимательный к малейшим жестам слушателей – этого взмаха не заметил. Сильно устал.

Пятидесятивосьмилетний армянин и мальчик-азербайджанец продолжали играть. Через пятнадцать минут из ресторана вышел охранник, выдернул из ртов игравших оба дудука и, хоть и с трудом, переломил их по очереди о колено.

Два месяца Сарик-джан искал настоящего мастера, который знал толк в дудуках, мог их заново – бережно и незаметно – составить в единое целое.

Когда по истечении этих двух месяцев он приехал к пятачку у «Бакинского дворика» – была уже настоящая зима. Пухастый снег клоками слетал с деревьев. На голове у Саркиса Геворковича была русская оленья шапка с отпущенными ушами.

Несмотря на зиму, Сарик-джан сыграл две или три мелодии. Не для самой игры, а чтобы позвать мальчика. Губы его быстро покрылись ледяной корочкой, потом настоящим ледком, язык чуть не примерз к трости дудука.

Сарик-джан сыграл еще одну мелодию. Мальчика – не было.

– Услали его в Гянджу, – сказал нарочно вышедший из ресторана азербайджанец Октай. – Там родственники отыскались.

Престарелому Октаю было жаль армяна в ушанке, с его замолкшими дудками. Октай-муаллим, бывший ученый, даже кандидат технических наук, хорошо помнил, как приезжала жена этого армяна, как слегка приоткрыв дверцу машины, кричала: «Совсем сошел с ума, говорю тебе! Совсем сошел!»

Октай даже хотел прибавить к разговору, что они земляки, что он, Октай, тоже жил в Баку, на горе, с которой раз в пятнадцать минут обязательно спускался, звеня и осторожно громыхая внутренностями, трамвай номер семь.

Но ничего не сказал, а, махнув рукой, ушел на кухню, прислуживать повару и его не по годам шустрым помощникам.

Битый час просидел Сарик-джан на парапете. Он больше не хотел играть. Зачем? Без второго дудука все коленца и выверты будут пустоватыми, немелодичными.

Пора было уходить.

– Дядь, а ты не русский?

Девочка. Без перчаток. В коротком пальто, годков десяти или двенадцати. Девочка стояла близко, рядом, весело поглядывая на громадные уши его оленьей шапки. Видно было: уши эти ей очень хотелось потрогать.

– Дядь, а ты откуда?

– Из Закавказья.

– Дядь, а дядь, дай разок в дудочку дунуть!

– Ты где живешь, девочка?

– Нигде. Может, на зиму в приют устроюсь. А хочешь с тобой куда-нибудь схожу? Мне уже двенадцать лет. А зовут меня Настя.

Сарик-джан широко открыл глаза.

– Ты в каком классе учишься?

– Я ни в каком. Я с Украины, дядь. Там нас в школу не заставляли ходить. Совсем! Я сперва в первом и втором классе сразу училась. А потом перестала... Тут холодно, дядь. Можно я с тобой зайду погреться? – она указала пальчиком на дверь «Бакинского дворика».

Сарик-джан отрицательно покачал головой. Тогда девочка догадалась:

– Ты тоже бездомный, дядь?

Тут Сарик-джан обиделся. Что за странные мысли?

Он тут же вспомнил свою тесноватую, но очень уютную квартиру. Потом вспомнил внуков, которые были всего на несколько лет младше этой девочки.

Жену и детей он вспоминать не захотел.

Вдруг понял: девочка говорит правду – бездомный он, бесприютный. Неожиданно для самого себя Сарик-джан сказал:

– Мой дом остался далеко, у моря. Там, у моря, знаешь ли, лежит-дремлет, как гирканский лев, – огромная столица. А в середине ее – есть город-крепость.

– Где это, дядь?

– Очень, очень далеко.

– А поехать туда можно?

– Невозможно туда поехать. Никак нельзя.

– Почему нельзя, дядь? У нас теперь можно ездить куда захочешь.

– Сказано нельзя – и точка! Совсем нельзя, никогда нельзя, – стал снова сердиться Сарик-джан.

Вдруг он улыбнулся: глупо сердиться на ничего не знающую о том, что было двадцать или тридцать лет назад, девочку:

– В город у Каспийского моря – нельзя. А вот в города, которые расположены на Черном море – в Туапсе или Варданэ, – туда можно. Ты была в Варданэ, девочка?

– Не-а. Я нигде, кроме Изюма и Москвы, не была.

– Варданэ тоже очень хороший город. Правда, маленький... Пойдем, я покормлю тебя. Ты что больше всего любишь кушать?

– Пельмени. Ух, как я их люблю! С маслом и с уксусом! Сарик-джан спрятал дудук в сумку, бережно уложил его рядом с другим дудуком, и они, не торопясь, пошли в сторону метро.

По пути Сарик-джан рассказывал девочке про Туапсе и Варданэ. А вот про великий и прекрасный город, чьи ноги лизал поседевший от горя Каспий, – он молчал.

Покормив девочку – сам Сарик-джан есть не стал, – он полез в карман, нежно, как женскую грудь, ощупал новенький бумажник из натуральной кожи. Бумажник был пухлым, толстым. Сарик-джан не знал точно, сколько там денег. Ему просто нравилось носить с собой плотно набитый бумажник. Даже если б этот бумажник украли – он купил бы другой и все равно носил его с собой полным, даже трескающимся от денег...

Вынув руку из кармана, Саркис Геворкович сказал:

– Мы можем съездить с тобой на Курский. Узнать насчет билетов. В Туапсе есть русская школа, есть и армянская. Может, даже и украинская есть. Там все есть! Были бы только на завтра-послезавтра билеты...

Девочка согласно кивнула.

Однако по дороге на Курский их перехватил Октай. Оказалось, этот старый азер, этот прислуживавший в «Бакинском дворике» гнилой пенек – следил за ними!

Октай отвел Саркиса в сторону, мягко сказал:

– Зачем тебе девочка, дорогой? Отпусти ее. Тебя могут неправильно понять. Ты и я – мы люди старого времени. Брать в дорогу маленьких девочек – нам нельзя. Не позорь, дорогой, наше время. Хочешь ехать – возьми меня. Я с тобой, если надо, поеду.

– Ты? Со мной? В Туапсе? – расхохотался Сарик-джан.

– Я куда хочешь поеду. Могу даже туда, куда ты сам ехать побоишься. Ты наверно не знаешь: совсем недавно ваши и наши вместе в Карабах ездили. Всего несколько человек, а ездили. А потом съездили и в наш с тобой город. Ну, согласен?

Сарик-джан дал девочке пятьсот рублей, и она ушла.

Два горожанина, не так чтобы и старых – иногда чувствующих себя совсем даже молодыми, – словно боясь упустить время, в котором они родились и жили, упирая плечо в плечо и на ходу переговариваясь, пошли ловить такси.

– Буду звать тебя азер-оглы, – долетало все тише. – А то Октай – очень, очень скучно, – смеялся на ходу Сарик-джан.

– А я тебя буду звать армян-старпер, чтобы тебе самому было смешно, – улыбался азербайджанец.

27 апреля нынешнего года, после бурной и краткой весны, на русскую пасху, невдалеке от единственного в тех местах православного собора святого Павла, в жаркой влажности громадного морского, поющего минаретами и круглящегося мечетями города, сидел на асфальте азербайджанец с исцарапанным лицом и обгоревшими волосами. Волосы обгорели только с одного боку, и азербайджанец иногда поплевывал на руку и старался торчащую щетину пригладить.

Он кого-то ждал. Уважительно покачивая головой и причмокивая – поглядывал время от времени на двери собора. Перед азербайджанцем на нежной верблюжьей кошме лежало два одинаковых, длиной сантиметров в семьдесят, музыкальных инструмента.

Проходящие мимо с интересом на инструменты поглядывали, однако вспомнить, как они называются, не могли. Вроде схожи с азербайджанским ясты-баламаном, но вроде и чуть длиннее...

– Продаешь? – спросил у азербайджанца один из его соплеменников по-русски. Потом, угадав земляка – хоть и оцарапанного какой-то дикой кошкой, и одетого не по-здешнему, – повторил вопрос на родном языке.

– Не продаю, уважаемый, – ответил сидящий на асфальте. – Еще раз сыграем и уедем. Нельзя нам больше тут оставаться. На дне рождения у одного уважаемого человека – неприятность вышла. Я вел бас, он играл мелодию. Не всем, дорогой, это понравилось. Так что – возвращаться будем...

– Куда поедете, уважаемый?

– Сначала думали – в Тэхран или в Туапсе. Но теперь, вижу, одна нам дорога: назад, в Москву.

– Если вернетесь, уважаемый, я инструменты куплю.

Да?

– Нет или да – это в нашем случае одно и то же. Если мы вернемся – нам все равно будет.

III

БЫСТРАЯ РАЗВЯЗКА

русская новелла

Пробуждение – что за развязка?

«Северная пчела», 1834, № 192, от 27 августа

«Ну его на фиг, это будущее!»

Из современной прозы

Между Сергиевым и Москвой – 74 километра лесов, камней, заборов, образцового порядка, долгостроя, разрухи, почерневших от сырости садовых домиков, каменных островерхих замков, зеленых помидор в банках по три литра, грибочков на ниточке, дорожных работ, развязок, насыпей, сбитых в комки и спрессованных в кирпич человеческих судеб.

«Туда едешь – смутно на душе и погано. Обратно едешь – обидно, тошно. Ну ведь хочется просто так – без оглядки, без тупого расчета – повеселиться! Так нет. Обязательно кто-нибудь – со своими трудностями или предложениями. Глядь – уже и привязался, как пьянь, уже гири пудовые за секунду и навесил!»