Монашество в средние века - Лев Карсавин

3. Но и францисканское братство подвергалось общему для всего монашества процессу обмирщения, сопровождаемому процессом приближения к обычному типу монашеского ордена. Мы уже видели, что увеличение и успехи детища Франциска привели к началам стоящей в коренном противоречии с первичными идеалами ордена осёдлости. С другой стороны, рост ордена поставил на очередь вопрос об его организации, разрешённый по традиционному образцу сочетания власти Соборов с властью провинциальных и генерального министров при полном преобладании последнего. Распространение миноритов за пределами Италии сделало фактически невозможной прежнюю структуру Собора. Уже сам Франциск не мог знать всех своих братьев, напоминая себе самому маленькую чёрную курицу, которая мечется, будучи не в силах собрать и прикрыть своими крыльями многочисленных разбегающихся цыплят. Не только ежегодно, но и раз в три года не могли все братья собираться около Порциункулы, и благодаря этому утрачивал всякий смысл и в силу случайности своего состава делал невозможным прежний общий Собор. Место его занимают Соборы нового типа, на которых первенствующее положение занимает иерархия ордена, раз в три года собирающаяся около Порциункулы. Простые же братья могут присутствовать лишь в возникших наряду с преобразованием общего Собора местных, провинциальных Соборах. Таким образом, единство ордена разбилось или, лучше сказать, видоизменилось, превратясь в единство его иерархии, усилившейся насчёт массы братьев.

Изменился и состав ордена. Вместе с ростом его популярности нахлынуло много лиц, ещё не рассчитавших своих сил, лиц, для которых жизнь минорита была тяжела. Верные заветам учителя, францисканцы и сам Франциск не могли ассимилировать быстро увеличивающейся массы братьев, тем более что посты министров были заняты в значительной части людьми новыми. Результатом этого было понижение строгости жизни в ордене, вызываемое среднею массою братьев, готовой на всякие послабления и не понимавшей их непримиримости с идеалом Франциска, который и в смягченном виде казался новым и строгим. Мысль Франциска воспринималась и понималась не до конца и, во всяком случае, иначе, чем понимал её он сам. Поэтому возможным было торжество в ордене течения, иначе понявшего миноритский идеал, чем Франциск. А такое течение существовало. В орден вступали люди образованные, клирики. Они искренно увлекались новым идеалом, предпосылки которого, как показано выше, были в самой Церкви, но они органически не могли понять его иначе, чем в рамках традиции. Зато лучше, чем Франциск, понимали они ту пользу, какую орден мог принести Церкви, ещё угрожаемой ересью. Чтобы спасти Церковь, надо было бороться с катарами и вальденсами, надо было удерживать своею проповедью в лоне Церкви колеблющихся христиан. И для того, и для другого необходимо было образование, и с тех пор, как минориты утвердились в Болонье и Париже, нельзя было дозволять проповедовать таким неучам, как Франциск. «Божий дурачок» не понимал этого. Ему казалось, что достаточно верить в Бога, достаточно с верою громко прочитать псалом, чтобы проповедь принесла свои плоды. Франциск по свойству своей религиозности стремился к моральному воздействию на массы и не видел нужды выходить за пределы одобренной Папою Иннокентием III «проповеди покаяния», устраивать учёные диспуты. Вера для него была делом сердца, а не делом ума, и, относясь с полным уважением к богословам и учёным братьям, он думал, что ученость может принести пользу лишь тогда, когда сопровождается пламенною верою сердца. Ученость, к которой стремятся во имя самолюбия или ради её самой, казалась ему опаснейшим соблазном, бесполезным для брата минорита и его миссии. Подобные убеждения святого могли вызвать только улыбку сожаления у его учёных противников. Убедить их святой не мог, как и сам не мог поддаться их убеждениям. Учёным братьям было совершенно ясно, что для успеха проповеди нужна была ученость. Для учености же необходимы были школы, для школ – относительная осёдлость и некоторые смягчения устава. И партия «учёных» была сильнее Франциска и его «товарищей». Сильнее потому, что опиралась на обнаружившиеся тенденции к осёдлости и смягчению устава, на непонимание истинных идей Франциска большинством, на естественное нежелание большинства уступить первенство доминиканцам, пожинавшим плоды своих учёных занятий и учёных проповедей. Она была сильнее и потому, что на её стороне было сочувствие «матери ордена» – Церкви.

Понятно, что при таких условиях ещё при жизни Франциска его орден заметно изменился, приблизившись к традиционным организациям. Сам святой, чувствуя своё бессилие, отказался от руководительства им, предоставив всё министрам и низведя себя на положение простого брата, хотя фактически и обладавшего большим авторитетом. Примером своей жизни старался подействовать Франциск на забывший своё святое призвание орден. Вместе с близкими учениками он соблюдал устав во всей его строгости, и вновь переживало себя в разросшемся ордене первичное братство. Но надежды Франциска на великую силу примера были наивны. Орден, руководимый искусною рукою чтивших Франциска, но не следовавших его примеру «учёных», шёл своею новою дорогой. Ближайшие ученики Франциска жались около своего учителя, после смерти – около старейших и авторитетнейших его братьев, собирали слова, сказанные серафическим отцом, легенды о нём; растили негодование на новых братьев, но оставались относительно незначительной и медленно пополняющейся, хотя и полной энтузиазма группой. Отношения между ними и руководящими слоями всё обострялись. Но в ордене существовали и другие противоречия. Сильно было течение к ослаблению устава, встречавшее сопротивление не только со стороны верных учеников Франциска – «ревнителей», или «зилотов», но и со стороны «учёных» (litterati), совсем не желавших идти в смягчении устава далее пределов требуемого их идеалом. Наконец, в демократическом по составу своему ордене всплыло противоречие между клириками и мирянами, временно при генеральном министре Илье захватившими власть, но потом подавленными первыми.

Многие заветы Франциска были забыты. Несмотря па прямое его запрещение, орден получил папские привилегии. Вопреки воле святого устав был подвергнут толкованию со стороны ближайшего друга его – Папы Григория IX. Идеал бедности подвёргся ограничениям. Земельных владений у францисканцев действительно не появилось, по движимое имущество ордена, хотя официально и признанное имуществом Церкви, приняло значительные размеры; доходы братьев, прикрытые именем милостыни, возросли; появились удобные каменные дома в городах и гордый готический храм поднялся на окраине Ассизи. В идее братья были нищими, потому что собственником всего их имущества считалась Римская Церковь. По-прежнему они были апостолами, но проповедь уже давно разрешалась не всем, а только тем, кого признавал для этого пригодным министр. По-прежнему братья бродили, но уже в ограниченных пределах и под бдительным надзором орденских властей. Случайные приюты братьев-странников превратились в постоянные общежития. То, что прежде было существом, в значительной степени стало внешностью, прикрывающей близкий к традиционному орден.

Новые условия жизни в ордене резко отличались от прежних, но, во-первых, и теперь, несмотря на влияние старых монашеских традиций, он отличался от старых орденов, а, во-вторых, изменения казались вызванными необходимостью и только для энтузиастов францисканского идеала казались отступлениями от него. Ни массы, ни большинство братьев не видели противоречия между новым и старым; уклонения же от идеала казались легко устранимыми. И когда после долгой борьбы между «учёными», или «обсервантами», названными так за борьбу с тенденциями к излишнему облегчению устава, теми, которые стояли за такие облегчения (laxatores), и зилотами, между мирянами и клириками, генеральный министр Бонавентура, «второй основатель ордена», искусно сочетал программу «учёных» с относительною строгостью жизни, орден казался окончательно организованным и окрепшим.

Глава XII. Успехи нового понимания христианства и Доминиканский орден

1. Условия, обеспечивавшие успех францисканства, сказались не только на распространении примыкавших к тому же идеалу еретических течениях эпохи. Тенденции, вызвавшие францисканство, обнаружились и в ереметизме XIII века. Почти одновременно с Франциском на севере Италии начал вести жизнь покаяния бывший скоморох (joculator) Джьянбуоно. Вместе с учениками своими он поселился в «пустыне», не уступая суровостью своей «дисциплины» аскетам XI века. Но «пустыня» его находилась рядом с городом; братья сами ходили за сбором милостыни, воздействовали своими проповедями и увещаниями на мирян. Воздействие на мир – призыв к покаянию и даже борьба с еретиками – было существенною стороной деятельности Джьянбуоно, а его учеников – «джьянбонитов» – часто смешивали с францисканцами. Подобные же течения проявились и в других еремиториях: у сильвестринцев, на которых, кажется, оказали влияние минориты (первый монастырь сильвестринцев на Монте-Фано, около Фабриано был основан в 1231 году; в 1247 году конгрегация их, включавшая ко времени смерти Сильвестра, к 1267 году более 11 общежитии, была утверждена Иннокентием IV), у появившихся сначала в Испании (при Иннокентии III), а потом проникших во Францию и Англию «кающихся братьев Христа» (fratres saccati), во многочисленных независимых друг от друга еремиториях Тосканы и так далее.