Змеюка на груди - Андрей Евпланов

Энрике Ортиса никто не шантажировал. Он сам нашел организацию для того, чтобы воспользоваться ее услугами в борьбе с профсоюзами. Организация ему помогла, один из несговорчивых профсоюзных лидеров погиб в пьяной драке, другой якобы похитил кассу и смылся, но сам Ортис после этого крепко засел на крючке у Хименеса.

В отличие от своих попутчиков, которые стали революционерами не по своей воле, Кальенте был убежденным марксистом. В студенческие годы он часами просиживал у радиоприемника, чтобы услышать вдохновенного Фиделя. Он выучил немецкий и читал в подлиннике Маркса и Энгельса, сыпал цитатами из Ленина и Грамши. Однако до встречи с Хименесом его политические убеждения и его реальная жизнь никак не пересекались. После университета он не вступил в партийную ячейку, не ушел в партизаны, а по протекции родственников поступил на работу в муниципалитет, где дослужился до высокого чина. Участие в организации было для него осуществлением мечты. Вступив в ее ряды, он хотел бросить опостылевшую работу, порвать с буржуазным окружением, чтобы ничто не мешало служить идее, но Хименес убедил его остаться на службе. В политбюро Кальенте отвечал за чистоту кадров, и на этом поприще снискал себе славу жестокого и бескомпромиссного борца за чистоту рядов. У него в подчинении была команда, безжалостно расправлялась со всеми, кто, по его мнению, был предателем.

— Товарищи, мы здесь, чтобы решить по какому пути пойдет революция. Мы должны четко определить позицию по отношению к сапатистам, — начал свою речь Кальенте. Он говорил короткими рублеными фразами, как Фидель и слегка картавил, как Ленин. — Это мелкобуржуазное отребъе, но за ними пошли беднейшие массы. Наша задача перехватить инициативу. Для того, чтобы размежеваться, нам нужно объединиться. Но есть опасность раствориться в их рядах. Чтобы этого не случилось, мы должны прийти на съезд как равные к равным. Но мы не будем равными, пока у нас нет символа свободы. У нас непобедимое учение, но боюсь, они этого не поймут. У нас наберется две-три сотни вооруженных людей, но чем они вооружены — мачете, ружьями времен Панчо-Вильи, бутылками с коктейлем Молотова. Где автоматы, которые нам обещали товарищи Луис и Карлос? Где гранаты? Вы говорите о преданности общему делу, говорите, что готовы отдать за него свои жизни, но пока мы видим, что вы не готовы отдать даже деньги. Пора определиться с кем вы, но помните: кто не с нами, тот наш враг, и мы будем беспощадны к врагам.

— Партия Калашниковых с Кубы уже на пути в Вера-Крус, — поспешил оправдаться камарадо Луис. Несмотря на кондиционер у него на лбу выступали капли пота, и время от времени он промокал чело батистовым платочком.

— Вы же знаете эту историю с гранатами: чертовы гринго, накрыли всю партию на границе, — сказал камарадо Карлос.

— Никто этого не видел, — оборвал его Кальенте. — Каждый из нас должен день и ночь думать о пользе, которую мы можем принести организации. Вы должны помнить, что ваша жизнь уже вам не принадлежит, а вы забыли об этом.

— Не так резко, товарищ Кальенте, — вступился за бизнесменов Хименес. — Товарищи неоднократно доказывали свою верность революции. Думаю, что и сейчас они справятся. Но главное сейчас не оружие, а Кукулькан. Без него мы будем выглядеть на съезде бледно. Но его у нас нет. Товарищ Москва, правда сообщает, что напал наконец на его след, но чем это кончится пока неизвестно.

— Не верю, я этому гринго, нельзя было поручать ему операцию, — взорвался Кальенте.

— Ты забыл, что это была его идея — осадил его Хименес. — Это он рассказал нам о Кукулькане. Он сказал, где находится Пернатый Змей. Он предложил его выкрасть и использовать в качестве национального символа. Это была хорошая идея и ты первый за нее ухватился.

— Идея неплохая, но это не значит, что ее исполнение нужно было поручать гринго — не унимался Кальенте.

— Убрать его еще не поздно, но пусть сначала найдет Змея, — вставил свое слово второй Хуарес.

— А вот с Ласточкой надо кончать сейчас, — добавил камарадо Луис, который тайно ненавидел своего компаньона — отца Марии Рамирес. — Она сдала русскому сыщику Диаса и Санчеса., сотрудничает с полицией, спит с идейными врагами.

— Поручим это Москве, — предложил Кальенте. — Пусть он думает, что мы ему еще доверяем.

— А как быть с символом? — спросил «второй Хуарес».

— У нас есть слепок, фотографии, закажем копию, и пусть дети — будущее нации, на щите покрытом национальным флагом, внесут его в зал, — сказал Хименес, — а подлинник, если он все-таки найдется, можно выгодно продать.

Москва встретила Блюма низким серым небом и моросящим, поросячим, как он любил говорить, дождем. И подумалось ему, что нет наверно никакой Испании, а уж Мексики и подавно, что это все ему только пригрезилось, когда он задремал, тщетно пытаясь что-либо разглядеть через запотевшее окно пригородного автобуса, и пальмы в порту, и белая вилла у подножья сьерры, и веселое море, и крабы с шампанским… А Пернатый Змей — это зловещая сказка, когда-то кем-то рассказанная и позабытая до поры до времени, а теперь вдруг всплывшая со дна памяти.

Нет, вот Змей существует, и он будет пожирать людей до тех пор, пока его не обезвредят, и сейчас во всем мире нет человека, который был бы ближе к этой цели, чем он, Ефим Блюм.

С этой мыслью он и нажал звонок, некогда своей квартиры на Чистых прудах. Где ныне проживало беспокойное семейство Колобасовых.

— Фима! Вот здорово! — искренне обрадовался его приходу Ленчик. — А Нинка с детьми на даче. Не знали они, что ты зайдешь, а то бы не поехали. Эти дети, иногда просто ставят в тупик. Васька тут на днях спрашивает: «А этот смешной дядя Фима, кто нам?». А Женька, хитрожопый, зараза, так ехидно ему отвечает: «Это наш первый папа». Умный, собака, весь в тебя пошел, наверно Эйнштейном будет или Березовским.

— Леня, я прошу тебя… Ты прекрасно знаешь, кто отец детей — зачем же эти глупые разговоры разговоры.

— Да, конечно, но когда я вижу, какие они умненькие и добрые, у меня возникает мысль о соавторстве.

— Леня, мы взрослые люди…

— Тогда пойдем на кухню и хлобыснем по стопке. У меня есть коньяк. дагестанский, конечно, однако вполне съедобный.

Коньяк был и впрямь ничего себе. С дороги и по такой кляклой погоде, он показался Фиме, живой водой. Он даже попросил вторую рюмку, чем привел бывшего компаньона в восторг.

— Предлагаю тост за сотрудничество и партнерство, — сказал Колобасов, держа перед собой рюмку как свечку, с помощью которой можно найти путь в прекрасное будущее. — Ты ведь пришел, чтобы сказать мне, что согласен войти в дело?

— Почти, — увернулся Фима. — Но сначала я должен знать все о твоем проекте. Скажи, пожалуйста, где тебе пришла в голову такая замечательная мысль?

— В Испании, где мы отдыхали этим летом. Там возле Санта-Сусанны есть замечательное кладбище домашних животных, куда свозят собак. Кошек, лошадей и попугаев со всего побережья. А какие там памятники, а цены…

— На какие шиши вы ездили в Испанию? Если верить Нинель, вы давно уже окочурились с голоду.

— Нина всегда была максималисткой, но в Испанию мы ездили не на свои. Это была скорее командировка, нежели турпоездка. Один мой старый знакомый, который когда-то работал в банке и помогал мне за хороший «откат» получать безвозвратные кредиты, попросил нас съездить в Испанию и выполнить одно деликатное поручение. За это он оплатил нам недельный отдых в Санта-Сусанне, правда, в трехзвездном отеле.

— Какое поручение?

— Думаю, контрабанда антиквариата, за наркотики я бы не взялся ни за какие бабки. В общем, зашел в один дом, взял бронзового дракончика, покрасил его золотой краской, чтобы был как новый, и спокойно перевез в чемодане, как обычный сувенир. Испанцы не придрались, а в Шереметьево я прошел через «зеленый коридор».

— Того человека звали Дэн или Денис?

— Он и на тебя выходил, вот прощелыга. Обещал инвестировать в мой проект пять тысяч зеленых и даже для почина похоронил на моем кладбище своего любимого пса, памятник ему поставил, а потом исчез. Я звонил ему чуть ли не каждый день, но никто не подходит. Давай вместе съездим к нему, мы ведь теперь компаньоны, а у тебя такой располагающий вид…

— Думаю, мой вид ему до фонаря, потому что покойники такие люди, что ко всем живым норовят относиться одинаково свысока.

— Дэн умер?

— Его зарезали в подъезде у любовницы?

— Вот как, а у меня создалось впечатление, что он голубой. Однажды я пришел к нему, а у него мужик, какой-то кавказец, и вид у них был такой, как будто я их поднял с брачного ложа, тепленькие такие, разнеженные, глаза масляные.

— Он не брезговал всем, что шевелиться. Ты часто бывал у него дома? Кого-нибудь там видел кроме кавказца?

— Раза три я к нему заходил и кроме кавказца и собаки никого там не встречал, здоровый такой кобель, на черта был похож. Дэн был к нему очень привязан, как все одинокие люди, пятьсот баксов за надгробную плиту не пожалел. Я же говорю тебе — дело надежное. В Москве полно таких психов, которые не пожалеют и тысячи, чтобы почтить память своего вонючего кобыздоха.