Книжный клуб Джейн Остен - Карен Фаулер

Несмотря на жару, Аллегра попросила открыть жалюзи, чтобы лучше разглядеть Сильвию. Стену спальни залил солнечный свет, нарезанный полосками ткани на ленты. Семейный портрет был освещен наполовину: Аллегра и Дэниел яркие и золотистые, Сильвия и мальчики — в тени. В книге это наверняка что-нибудь значило бы. В книге Сильвию и мальчиков ждали бы неприятности.

— Моих ровесников там сегодня не будет, — сказала Аллегра. Сильвия приняла это за вопрос, несмотря на утвердительную интонацию. Аллегра так говорила каждый раз, когда считала, что знает Ответ.

— Пруди, — напомнила Сильвия.

Аллегра смерила Сильвию взглядом, который та терпела с тех пор, как дочери исполнилось десять. Но промолчала, потому что Пруди недавно потеряла мать и заслуживала сочувствия. И все же ее французский действовал на нервы. Сама Аллегра не обращалась по-испански к тем, кто не понял бы. Почему не разговаривать на общем ровном языке?

— И зачем на таких мероприятиях танцы? — спросила Аллегра. — Это я не только от имени лесбиянок. Я говорю за всех. Главное в танцах — с кем ты будешь танцевать. Кто тебя пригласит? Кто примет твое приглашение? Кому ты не сможешь отказать? Главное в танцах — безграничный простор для триумфа и катастрофы. Убери все это, оставь оркестр и семейные пары — и танцы превратятся просто в танцы как таковые.

— Разве ты не любишь танцевать? — спросила Сильвия.

— Только в качестве экстремального спорта, — ответила Аллегра. — Если убрать страх — не очень.

Григг предложил отвезти Джослин в Сакраменто, поскольку он еще не освоился в здешних местах, а ей уже приходилось бывать в Галерее. Одевшись, Джослин вдруг прониклась к нему симпатией. Человек почти не знает Сильвию, да и зарабатывает теперь меньше, чем прежде. Но все-таки покупает недешевый билет, надевает в нестерпимую летнюю жару серый костюм и проводит целый вечер в компании старушек, замужних женщин и лесбиянок, по доброте душевной. Добрая же у него душа!

Когда она закончила макияж, осталось лишь смахнуть собачью шерсть, но это совершенно бесполезно, пока не выйдешь за порог. Джослин была готова ехать точно в условленный час.

Но Григг все не появлялся, и за двадцать минут ее симпатия почти улетучилась. Джослин была пунктуальной. Она считала это элементарной вежливостью. Опоздать — значит показать, что твое время дороже времени того, кто тебя ждет.

Между тем Джослин задумалась, и чересчур основательно, о предстоящем вечере. Она почти не видела Дэниела с тех пор, как он ушел. А в доме, куда ни глянь, везде его следы: он помогал выбирать стереосистему, устанавливать сушилку. Сколько раз за эти годы Дэниел заносил ей то фильм, который они с Сильвией взяли в прокате и который должен был ей понравиться, то китайскую еду, когда они знали, что Джослин вернется с выставки слишком усталой и ее надо будет заставлять есть. Однажды, когда она свалилась с гриппом, Дэниел зашел и навел порядок в ванной, подозревая, что зубная паста на зеркале не дает ей покоя и мешает выздоровлению.

Ненавидеть Дэниела было настолько тяжело, что в его отсутствие Джослин позволяла себе передышку. Хотя она в этом никому не призналась бы, сегодняшний вечер — испытание не только для Сильвии. Она не хотела видеть новую подружку Дэниела, анализировать причины — тоже. А тут еще этот Григг все затягивает.

Когда Григг наконец появился, она не услышала ни оправданий, ни извинений. Он как будто и не заметил, что опоздал. Сахара приветствовала его бурно: схватила в зубы мячик и принялась носиться между стульями и по дивану, ничего не зная о грядущей трагедии. Это отвлекло Григга от прохладного приема Джослин.

— Красивое платье! — заметил он, что ни в коей мере не смягчило ее, но удержало от язвительного ответа.

— Пойдемте, — сказала Джослин. Она старалась, чтобы это не прозвучало ни как приказ, ни как жалоба. И добавила просьбу, на случай, если все-таки не угадала с тоном. Просьбу Джослин непосвященные могли воспринять как приказ. — Сегодня вы должны потанцевать с Сильвией.

Имелось в виду: сегодня Дэниел должен увидеть, как вы танцуете с Сильвией. Джослин остановилась и оглядела Григга пристальнее, чем раньше. По-своему симпатичный мужчина, хоть и неброский. Сойдет.

Если, конечно, он нормально танцует.

— Вы ведь умеете танцевать? — спросила она.

— Да, — ответил Григг, но это ничего не значило: многие не умеют танцевать, а думают, что умеют.

— Вы не похожи на танцора.

Джослин не хотелось давить, но это было важно.

— А на кого я похож?

Кто его знает? Он был похож на певца в стиле кантри. Профессора в колледже. Сантехника. Разведчика. Неопределенная внешность.

— Вы похожи на человека, читающего фантастику, — предположила Джослин, но, видимо, ответ был неверный, хотя он сам говорил, как любит эти книги.

— У меня три старших сестры. Я умею танцевать, — отозвался Григг очень, очень раздраженно.

О контрдансе:

Красота этого прелестного Танца (я подразумеваю, когда он исполняется в Изысканной Манере) в значительной мере затмевается и губится определенными Ошибками... Одна-две Пары, либо по Небрежности, либо за Недостатком надлежащего Обучения, приведут всю Фигуру в Беспорядок.

Келлом Томлинсон, «Учитель танцев»

— В прошлые выходные мы с Пруди ездили на ярмарку в Йоло, на Шотландские игры, — сказал Дин Бернадетте. — Она вдруг влюбилась в шотландские холмы. Вы там бывали?

— На играх — нет, — ответила Бернадетта. — А на ярмарках — миллионы раз. В молодости я каждое лето разъезжала по всему штату с танцевальными номерами. Конечно, в те времена ярмарки были намного меньше. Такие крохотные, что в карман помещались.

Она остановилась выяснить, хочет ли кто-то слушать дальше. Никто не попросил продолжать. Но никто и не сменил тему. Дин улыбался ей. Пруди помешивала сельдереем коктейль. Положение туманное.

Но Дин и Пруди еще так молоды. Бернадетта поняла, что если сегодня кто-то и расскажет что-то интересное, то это будет она.

— Я выступала в группе под названием «Пять перчинок», — продолжила Бернадетта. — Мать считала степ пропуском в Голливуд. Она возлагала на меня большие надежды. И была ужасно старомодна. Даже тогда, в конце сороковых и начале пятидесятых, степ считался — как теперь говорят дети? — дохлым номером?

— Ну ладно, — сказала Пруди. При слове «мать» ее бледное лицо застыло. У Бернадетты сжалось сердце.

— Вы дружили с матерью? — спросила Пруди.

— Отца я любила больше, — ответила Бернадетта. — Мама была немножко зануда.

Мы тогда жили в Торренсе, то есть недалеко от Голливуда, хотя теперь от Торренса до Голливуда еще ближе — другие дороги, другие машины. Я занималась степом и балетом у мисс Олив. Там я считалась лучшей ученицей — не бог весть что, зато мать гордилась. У отца в глубине дома был стоматологический кабинет, и однажды он лечил человека, который знал человека, который знал одного человека на киностудии. Мать требовала, нудила, упрашивала, дулась, пока наконец отец не договорился представить нас какому-то человеку из этой цепочки человеков.

Мать заплатила мисс Олив, чтобы она поставила номер специально для меня — «Голландская девочка». Я натягивала через голову пышный кружевной фартук и училась отбивать чечетку в огромных деревянных башмаках. Когда мы приехали, танцевать мне так и не пришлось. Голливудский задавака взглянул на меня и сказал: «Некрасивая». Вот и вся история; потом отец дал понять, что больше не будет унижаться попусту.

Я не расстроилась. Самоуверенности мне всегда хватало, а тот мужик на студии, похоже, был просто чурбан. Если кто и обиделся, так это мать. Она сказала, что мы больше не пойдем ни на одну его картину, и «Пасхальный парад» я впервые увидела по телевизору, хотя все говорили, что Джуди Гарланд и Фред Астер так здорово смотрятся вместе.

В общем, мисс Олив рассказала матери о той группе, «Пять перчинок», которая как раз искала замену одной девочке. Я пришла на пробы в своих дурацких деревянных башмаках, потому что мать заплатила за хореографию и хотела окупить вложения. В этих башмаках перекат с пятки не получался, хоть убей. Но «Перчинки» меня приняли из-за подходящего роста.

Группа была разновозрастная. Меня взяли на место первой ступеньки, то есть я оказалась выше всех. Мне тогда было одиннадцать, а пятой ступеньке всего пять.

Надо сказать, что в разновозрастной группе нижней ступеньке достается много внимания просто потому, что она маленькая. Она, младшая, почти всегда избалована донельзя. Первой ступеньке достается много внимания, если она красива, а я, не важно, что говорили некоторые, смотрелась прилично.

Пожалуй, первая ступенька сделала меня лучше. Добрее, терпимее. Внимание пошло мне на пользу. Но это продолжалось недолго. К следующему лету мы со второй ступенькой поменялись местами, потому что она выросла, а я нет. Я узнала, что девочки посередине, между первой и последней ступенькой, — нечто посредственное.