Подглядывающая (СИ) - Славина Анастасия

Верю, напрашивается первый вариант. Но я тоже люблю фантазировать. Кроме того, я сталкивался с таким раньше – когда познакомился с Ренатой. Она повсюду таскала с собой фотоаппарат, а еще она повсюду таскала с собой книгу. Пока мы, мальчишки, резались в шахматы, она садилась на продавленное кресло, поджав под себя ноги, открывала книгу – и исчезала для окружающего мира. Почему она так делала, я узнал значительно позже.

А пока я не умел думать – только чувствовать. Когда Рената входила в лабораторию, моя работа останавливалась. Что бы ни делали руки, все органы чувств были направлены на то, чтобы уловить ее движения, запах, голос. Мне было жутко страшно в те редкие секунды, когда она обращала на меня внимание. Не знаю, можно ли это назвать влюбленностью, – влюблялся я потом много раз, но такого больше не чувствовал никогда.

Кое-как протащились два года.

Однажды я ощутил, что она остановилась у меня за спиной, – будто холодком протянуло по позвоночнику. Я невольно вытянулся, расправил плечи. Такой молодой петушок – а в голове, в мыслях – шок, паника. В общем, трудно быть четырнадцатилетним мальчишкой.

Она заглянула через мое плечо и произнесла что-то похожее на «Хмм». Но с такой интонацией, что стало ясно, – ей понравилось. Понравились мои снимки, которые я держал в руках – крыши, провода, голуби, кованые решетки. Город в моем объективе преображался – даже я это понимал.

Просто звук – даже не слово – но это определило мою жизнь.

А я молчал – будто онемел. Зато счастья и гордости во мне было столько – хоть до потолка прыгай. Взрослой девушке – небожительнице – понравились фотографии пацана, на которого даже одноклассницы не смотрели – заучка, ботан.

В общем, я ушел в это дело с головой. Еще больше снимков, еще лучше. Все карманные деньги – на пленку. С утра до вечера – фото, фото, фото. Мог полдня носиться по городу ради единственного удачного снимка.

Учеба – по боку. Пропуски, двойки. Отец у меня из простых, работяга. Всыпал хорошенько ремня – не помогло. Тогда он забрал у меня фотоаппарат. Но попробуй остановить четырнадцатилетнего пацана, одержимого идеей!

Да, снимать я больше не мог, в лаборатории стал появляться реже, в основном, чтобы играть в шахматы. И, конечно, быть поближе к ней.

Возле нее у меня по-прежнему и рта не получалось раскрыть, но зато я мог через окно в коридоре наблюдать, как она курит на крыльце. Никто из нас не курил. Только она. Единственная.

Как сейчас помню – приятель дергает меня за рукав – мол, шах тебе, ходи уже – а я все смотрю на Ренату, на ее неподвижный силуэт размытый сумерками. На то, как время от времени она машинально подносит сигарету к губам. Такая далекая, нездешняя, будто скоро истончится и исчезнет… Что-то курить захотелось, – Эй хлопает себя по карманам пальто. – Здесь курить нельзя. Пойдем?

Я киваю.

Эй выключает свет, запирает дверь, и мы по ступенькам поднимаемся к окну, из которого видно крыльцо. Думаю, к тому самому окну, о котором говорил Эй. Провожу ладонью по подоконнику, выкрашенному белой краской. Краска местами облупилась, царапает кожу.

На этом самом подоконнике, расставив на доске шахматные фигуры, сидел юный Эй.

Необычное чувство. Будто я заглядываю в прошлое.

Будто его призрачный двойник из того времени прямо сейчас играет здесь в шахматы.

По рукам пробегают мурашки.

Эй присаживается на край подоконника, закуривает, стряхивает пепел в открытую крышку сигаретной пачки. Чувствую – он внимательно смотрит на меня, пока я разглядываю крыльцо. Перевожу взгляд на Эя. И что дальше?

– Рената словно постоянно находилась в другом измерении, словно видела больше, чем остальные. Знаешь, есть такие детские книги-панорамы? Вот, для нее весь мир был такой книгой-панорамой, а для нас – обычной плоской картинкой. Конечно, это должно было отражаться в ее фото. Но я не видел в них ничего особенного. Просто люди. Курят, едят, смотрят телевизор, читают газеты на остановке. Снимки были сделаны грамотно – в этом я уже разбирался – но не более того. Мне казалось, что мои городские пейзажи куда интереснее. Я не понимал, откуда Юрий Викентьевич черпает все эти восторги по поводу ее фото. Впрочем, одна мысль закрадывалась – и эта мысль жгла меня между ребер похлеще раскаленного железа.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Эй замолкает, выдыхает дым и сквозь его завесу смотрит на меня. Я взгляд не отвожу. Только что Эй хочет во мне увидеть? Какой реакции ждет? Да, меня увлекла история, не спорю. Именно поэтому я все еще здесь.

– Так вот, вернемся, к тому моменту, когда отец отобрал у меня фотоаппарат. Когда твоему сыну исполнится четырнадцать...

Я не даю ему окончить фразу:

– У мменя нне будет ддетей.

– Почему же? Проблемы с речью не мешают детородной функции.

Вот он, мой Эй, вернулся! А то мне уже было не по себе от его пронизывающих взглядов.

– Ддети нне для мменя, – выдыхаю, наконец, окончив фразу.

Эй поджимает губы. Сигарета в его пальцах рисует завиток в темноте.

– Как скажешь, Эм. Но когда твоему сыну исполнится четырнадцать, не становись у него на пути, что бы он ни задумал, – просто будь рядом. Потому что мне чертовски нужен был фотоаппарат, чтобы приблизиться к Ренате. И я готов был пойти ради этого на что угодно.

Знаешь, сколько есть возможностей заработать деньги у подростков, настроенных так, как тогда был настроен я? Масса. На каждом шагу. Просто ни родители, ни дети не знают об этом – пока они в одной связке, пока их отношения не дадут трещину.

Я нашел тех, кто согласился помочь. Я делал все, что они говорили. Воровал, попрошайничал, торговал из-под полы. Воровать у меня ловко получалось – прямо из карманов тащил, из сумок в автобусах – все сходило с рук. Пару раз – да – чуть не попался – но, похоже, у кого-то свыше были на меня планы.

Через полгода я купил фотоаппарат и вернулся в лабораторию.

После всего, что мне довелось пережить на улице, я казался себе настоящим мужчиной. Теперь я запросто смотрел Ренате в глаза. У меня не дрожали руки, когда я передавал ей фотобумагу. Я и в самом деле подрос за то время – вытянулся, разверзся в плечах. В тренажерку ходил – в той среде, где я рос, приходилось быть сильным – во всех смыслах этого слова.

Я горел, я кипел, я был готов на все, – хотя толком не осознавал, ради чего все это. Что было моей целью, моей вершиной? Ее внимание? Признание моего таланта? Может, ее поцелуй – и все, что за этим последует? Не знаю, Эм. Я даже сейчас не могу понять себя того, пятнадцатилетнего. Я просто хотел – до крика, до сбитых о стену костяшек пальцев. Хотел всего сразу – и ничего конкретного. Тебе знакомо это чувство, Эм? Нет? Наверное, это чисто мужское, мальчишеское. Бессмысленное и упрямое. Единственной четкой картинкой в этом хаосе желаний был образ Ренаты.

Я хорош в фотографии, но не талантлив – фотографический бог меня в детстве не целовал, я мог заинтересовать Ренату своими снимками – но не восхитить. Так что я просто вился вокруг нее. На таран идти не хотел – не такая она была. Да и я был не такой. Ну, или просто до жути боялся ее отказа. Хотел, чтобы она сама обратила на меня внимание, чтобы я вроде как был не при чем. Но как это сделать? Я думал-думал – и, наконец, придумал. Я организовал пленэр. Мне тогда только шестнадцать стукнуло.

«Там такие рассветы! Такие закаты! Такая водная гладь», – взахлеб декламировал я, хотя сам об этом месте знал только понаслышке. Юрий Викентьевич поддержал идею. Рената тоже. Остальные поехать не захотели – некоторых для этого пришлось припугнуть, некоторым – заплатить. Да, криминальная школа жизни не прошла даром.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И вот мы отправились в домик на озере.

Как мы ехали туда – в одном плацкартном вагоне – это отдельная история. В таком крохотном замкнутом пространстве, постоянно друг у друга на виду. Мое сердцебиение было таким быстрым, что иногда совпадало с пунктирным звуком перестука колес. Дальше добирались на попутке. И вот, мы – у озера.

Дом, который я для нас арендовал, был старым, ветхим. Хозяева давно переехали в соседний, кирпичный. А этот на лето сдавали. Вокруг дома – прокос шириной с метр, а дальше – крапива и бурьян. Дикие, заповедные места. Красивые. Синь, зелень, охра – все словно заглядывало в объектив, само выстраивалось в образы – только снимай. Я за вечер всю округу оббегал, два часа в воде проторчал, фотографируя лилии. Потом – туман, лунный свет. Потом – банька, разговоры полушепотом у костра. Мы пошли спать глубокой ночью, счастливые, опьяненные воздухом, красками, свободой. Рената – на единственную кровать в доме. Юрий Викентьевич – на кухонный диванчик. А я – на мансарду, в спальный мешок.