До встречи в книжном - Василий Ракша

глаза Аня, вчитываясь в номера, даты и виды договоров.

Все эти договора ей теперь показались неприятными. Она скользила ручкой по грубой бумаге, вносила все необходимые данные, проверяла и откладывала. Затем странно замирала и могла просидеть с одним и тем же договором в руке десять минут, глядя на него, но будто не видя. Она вспоминала книгу. А ведь книга сейчас в сумке! Аня бросила на нее печальный взгляд и попыталась сосредоточиться. Но весь день у нее так и прошел в каком-то полусне, в котором она машинально что-то делала, а мыслями была там, в саду, где неуклюжий Обломов поднимает ветку сирени, где он пишет своей неуклюжей белой рукой письмо – а Ольга его читает. Неужели вот он – шанс измениться?

* * *

Аня не помнила, как добралась до дома, еле дождавшись необходимых семи часов. Она вырвалась из душного кабинета, словно выпорхнувшая из клетки птица. Аня даже не стала дожидаться, пока кабинет покинут все остальные – после разрешения начальницы она обогнала на пороге цокающую каблуками Людмилу Васильевну и помчалась прочь. Ей вслед поглядели с явным неодобрением. С работы надобно уходить чинно, медленно, будто уходишь с тяжелым сердцем и не желая того.

Позже она ужинала вместе с семьей. Аня торопливо черпала окрошку на квасе ложкой, а родители удивленно поглядывали на нее. Отец отрывал своими большими руками ломти мягкого хлеба, пока близнецы грызли любимые корочки; мама пила душистый черный чай. В комнате было жарко, а снаружи настойчиво мяукала их кошка Муська.

– Ты куда-то торопишься, доченька? Уходишь? – спросила мама, выглядывая в окно, где уже сгустилась темень.

– Нет, – отвечала девушка.

– Жених? – поднял бровь отец, нахмурив вторую.

– Нет… – снова ответила, вздохнув, Аня.

Затем, помыв посуду, она под удивленным взглядом родителей едва ли не побежала в свою комнатушку, где и пропала. Вот совсем пропала… Пока родители отмечали эту порывистость движений, эти горящие глаза, пока близнецы дрались за Великий компьютер, сделав все уроки, Аня действительно пропала из этого дома – она исчезла в «Обломове». Буквально жила теми днями, когда Илья и Ольга сидели вместе, когда их улыбки были нежны, трогательны и еще скромны. В саду пахла сирень. Аня стояла за их спинами, когда они вдвоем сидели на горе, и вместе с Ильей любовалась профилем милой Ольги. Ей казалось, что жизнь главного героя расцвела, а вместе с этим расцвела и ее личная жизнь. О, на что способна книга! Когда ты мысленно переносишься из тесной комнатки два на два метра в большие залы, где в воздухе витает любовь, а за окном поют птицы, – не чудо ли это? Когда, боясь любви, в один миг влюбляешься. Когда сердце, не дрожащее при виде самых страшных бедствий, может задрожать от сочувствия просто при чтении, да чтении чего – простых букв! Все эти буквы окружают нас: на вывесках, в только появляющихся мобильных телефонах, в телевизорах, – но до чего они стылые, будто неподвижные. Они лишь технично что-то сообщают, но жизни, жизни-то в них нет!

Ане передавалась вся эта бодрость Обломова, вся его пробудившаяся тяга к жизни. И хотя, выйдя попить воды, она увидела на часах три, ее это совсем не смутило. Пусть даже завтрашний день был бы рабочим – и тогда бы, возможно, она бы впервые нарушила все свои правила, которые выстраивала всю жизнь. Или их выстраивали за нее?

Но, способная вознести, книга может и сокрушить. Произошло худшее! Обломов снова лег на диван… Он вновь надел свой халат и удалился на окраины поникшим и побежденным. Кем же побежденным? Кто лишил его порыва к жизни, кто загубил все его славные начинания, в которых он был великим романтиком и мечтателем? Неужели сам Илья, пугалась Аня. Как можно позволить самому себе отдернуть руку от счастья, которое маячило совсем рядом? Неужели это от лени? Так разве не доказал ли герой сам себе, что его сил достаточно для любви, общения и прочих свершений? Так почему в самый важный момент он отступился, нарочно погрузив себя обратно в болото безволия и лени?

* * *

Тик-так. Аня глядела на часы около себя, но смотрела сквозь них. Близилось обеденное время. Именно сейчас, после выходных, девушка собралась с мыслями и была здесь, в своем кабинете, среди старших коллег. Те язвительно обсуждали молодую Вальку, которая умудрилась натворить что-то вопреки правилам. Случись это раньше, Аня, возможно, и сама бы поучаствовала в обсуждении, пытаясь проникнуться этими правилами, сделать их своей второй кожей, своей привычкой. Однако, как и в прошлый раз, она молчала и только тихо выполняла работу. И даже больше – Аня была согласна со взбалмошным поступком Вальки, хотя так и не поняла точно его сути. Наблюдая из-за монитора, как полощут бедняжку, как ей лицемерно моют кости, она уже почти посчитала Вальку своей подругой по несчастью, хотя ни разу с ней не общалась.

Когда наступило время обеда, Аня поднялась.

– Анна, – обратилась к ней дама с тетрадкой, крася губы.

– Что такое, Мария Петровна?

– Ты обедать?

– Да…

– Зайди к тому пятачку с Алимом, принеси нам шавермы. – И Мария Петровна, положив помаду, обмахнулась тетрадкой. – На улице жарко, а мне выходить не хочется. Ну а ты молоденькая… Иди сюда, денег дам!

Аня поглядела на даму с тетрадкой и вежливо мотнула головой.

– Мне неудобно заходить туда, Мария Петровна, – сказала она.

– В твои двадцать и тебе-то неудобно? – выгнула бровь женщина. Голос у нее был язвительный, недовольный.

– Неудобно. Я еще хочу успеть зайти к начальству.

Все глядели на девушку: кто-то с молчаливым неодобрением, кто-то со скрытым недовольством. Не дожидаясь ответной реакции, Анна взяла сумку и поскорее убралась восвояси. Мария Петровна увидела на себе перекрестье взглядов, показательно хмыкнула, осмотрела окружающих коллег свысока, отчего те опустили головы, и протянула:

– А я говорила, что толку от нее не будет! Устроилась она тут, гляди… Мать ее протолкнула!.. – И с кислым выражением лица поднялась, взяла сумку и, стуча каблуками, важно вышла прочь.

* * *

Начальница, Людмила Васильевна, была уже в возрасте, но сохраняла приятно стройную фигуру, которую подчеркивала острыми плечами бежевого пиджака и юбкой-карандашом. В противовес хрупкой внешности взгляд у нее всегда был строгий, как бы проникающий вглубь, отчего перед кабинетом Людмилы Васильевны, где висела табличка «Начальник финансового отдела», даже бородатые мастера дышали как школьники перед кабинетом директора. В этой приятной полутьме коридора они снимали кепки, отирали пот, стараясь не уронить папку из-под мышки, и входили внутрь по тихому зову на дрожащих ногах.

Ане порой казалось, что Людмила Васильевна на самом деле добрая женщина с очень мягким характером. Казалось, что глядеть строго, а также говорить твердым, нарочно сухим голосом ее заставляет должность. Попробуй, поди, дать слабину перед женским коллективом – заклюют, а перед мастерами и другими отделами – обнаглеют. Втайне Аня всегда хотела быть похожей на начальницу. Боготворила ее и даже поначалу считала, что со временем обязательно станет такой же. Однако сейчас девушка скромно стучала в кабинет, чувствуя, как колотится внутри сердце от того, что придется сказать.

Людмила Васильевна пила чай за своим большим столом и спокойно глядела из-за очков. Ане порой чудилось, что на нее начальница всегда смотрит мягче, чем на остальных, – и оттого уважение к этой женщине и любовь к ней только крепли.

– Что ты хочешь, Анечка? – поинтересовалась начальница.

– Поговорить, – вздохнув, сказала девушка.

– Ну-ка…

– Я… – голос у Ани сел. – Людмила Васильевна, спасибо вам за все большое. Но я… Ну…

– Ну говори.

И Аня сказала на выдохе:

– Я хочу уволиться!

– Уволиться? – подняла удивленно брови женщина, хотя голос ее оставался спокойным.

– Да. В ближайшее время хочу уехать из города.

Начальница отставила кружку и нахмурила лоб.

– Но почему ты решила уехать?

– Не знаю, – призналась девушка.

– Ты, верно, пойдешь работать к знакомым матери?

– Нет.

– Как же так… – забеспокоилась начальница. – Ты поедешь в другой город, не зная зачем и не найдя