До мозга костей (ЛП) - Уивер Бринн

Джек прижимается ближе, настолько, что я ощущаю тепло его груди у своих ног. Мне тяжело пересчитать все оттенки серого в его глазах, поскольку они прикованы к моим.

— Уверяю тебя, мы не сходимся во мнениях. Но это ненадолго.

На какое-то мгновение в моей груди чувствуется каждый удар сердца. Я могла бы наклониться немного вперед и вдохнуть его запах. Может быть, я так и сделаю.

А потом едва уловимое тепло Джека и его ледяной взгляд исчезают, температура в комнате резко падает, когда он направляется к мониторам, бросая на ходу мрачный взгляд через плечо.

— Отдохните немного, доктор Рос. Вам это понадобится.

Мне требуется мгновение, чтобы пошевелиться, но когда я это делаю, я встаю и ухожу, не говоря ни слова, и звуки Чайковского идут по пятам, в то время как я приближаюсь к выходу. Эта музыка цепляется за мои мысли, пока я еду домой, как призрак, который преследует в глубоких тенях моей спальни.

И отдых — это именно то, чего я не получаю.

Я ворочаюсь в простынях, спутывая ноги в их сжимающих тисках, пока не отбрасываю их прочь. Меня бросает в жар не только из-за моей кипящей ярости на Хейса, когда я представляю себе все виды смертей и пыток, которые могла бы совершить голыми руками. Не только месть не дает мне покоя. Ещё присутствует желание. Глубокая потребность, которая горит в моей груди, как пламя. Джек.

Каждое слово, сказанное Джеком за последние несколько дней, прокручивается в моей голове, разворачиваясь в безграничные варианты развития событий. Разговоры, которые я хотела бы разыграть до тысячи заключений. Но ещё хуже, чем его слова, его прикосновения. Его поцелуй обжигает меня до мозга костей. Он завладел моими губами, как человек, изголодавшийся по свету и надежде. Его прикосновение было благоговейным поклонением, шествием почитания моей плоти и костей. Он схватил меня за горло, но сразу же отпустил, прижимаясь своими губами к моей шее.

Если захочу причинить тебе боль, то сделаю это.

Но он этого не сделал.

В какой-то момент ночи я просовываю руку в шорты, обводя свой клитор, в надежде хоть немного облегчить эту потребность, которая заполняет низ моего живота и скручивает его в узлы. Но уже через несколько мгновений я сдаюсь. Я не хочу себя. Не хочу своего воображения. Я хочу его. И чем сильнее я пытаюсь убедить себя, что не должна этого делать, тем сильнее желаю его.

В конце концов, мне удается немного поспать. Но этого недостаточно, и я просыпаюсь перед рассветом, пока в спальне ещё темно от теней. Корнетто давно отказался от кровати из-за моего беспокойного сна и поднимается со своего редко используемого собачьего коврика, в то время как я, потерпев поражение, направляюсь на кухню. Просматриваю новости, социальные сети, сообщения и электронную почту — занимаюсь обычными занятиями субботнего утра, смакуя огромную кружку кофе. Вскоре после восхода солнца я выхожу на змееподобную тропинку, идущую вдоль реки, Корнетто бежит рядом со мной, и мы следуем за изгибами медленного серого течения. Мы пробегаем наш обычный круг, который занимает около полутора часов, и последние несколько кварталов до дома проходим пешком, чтобы остыть.

Когда, завернув за угол, я вижу серебристую Honda Accord Хейса, припаркованную вдоль бордюра, окаймляющего мою лужайку перед домом, моя первая мысль оказывается неожиданной.

Написать Джеку.

Я кладу в карман свои AirPods, когда Хейс открывает дверь со стороны водителя и выходит из машины, и мысли о Джеке теряются в какофонии лая Корнетто. Хейс бросает нервный взгляд на мою собаку, делая несколько осторожных шагов от машины. Можно было бы заставить Корнетто замолчать одним словом, но я не делаю этого, даже когда сокращаю пространство между собой и седым агентом, чтобы остановиться примерно в метре от него.

— Привет, Изабель, — говорит он со слабой улыбкой.

Мне стоит больших усилий не скрипнуть зубами.

— Кири.

— Верно. Конечно. Кири, — напряжение в нашем молчании усугубляется низким рычанием, вырывающимся из горла Корнетто. — Не возражаешь, если мы поболтаем несколько минут внутри?

— Конечно, — говорю я, кивая головой. — Проходите.

Я стараюсь держаться подальше от Хейса, в то время как Корнетто натягивает поводок, чтобы оставаться между мной и агентом, и чуть не теряет самообладание, когда понимает, что неизвестный человек входит в наши владения. Как только мы оказываемся внутри, я твердым голосом даю ему команду «нельзя», и Корнетто затихает, но не сводит глаз с Хейса, в то время как я веду нас вглубь дома, предлагая Хейсу сесть за обеденный стол, и начинаю варить кофе. Мой телефон насмехается надо мной на гранитной столешнице островка, пока я несу две кружки. Уверена, что ответ на эмодзи с пешкой и черепом Джека смайликами с закатывающими глазами и полицейским отправит его в истерику, но у меня такое чувство, что он будет у меня на пороге через несколько минут. Что-то в этом есть одновременно тревожное и опьяняющее.

— Милый хаски, — говорит Хейс, когда я приношу кофе в столовую. Корнетто сидит на расстоянии броска, его глаза следят за рукой Хейса, пока он тянется к кружке, которую я передаю.

— Элкхаунд, — поправляю я с натянутой улыбкой.

— Ах. Они хороши для охоты на крупную дичь, не так ли?

Его непренужденный тон слишком натянут. Он уже знал, что это элкхаунд. Сделав комментарий о крупной дичи он выдал то, что знает, что я всё ещё охочусь. Что у меня в доме есть оружие.

Он следил за мной.

— Да. И для охраны. Но Вы пришли не для того, чтобы говорить о собаках, — говорю я, откидываясь на спинку стула и подтаскивая кружку через стол, поднося её к губам, чтобы сделать громкий глоток только для того, чтобы немного позлить. — Чем я могу Вам помочь, мистер Хейс?

— Я хотел узнать твоё мнение о докторе Брэде Томпсоне.

— Что конкретно?

— Ну, во-первых, он заявил, что был с тобой в ту ночь, когда в последний раз видели Мейсона Дюмонта. Это правда?

Я сужаю глаза, тщательно следя за каждым мимическим выражением, указывающим на правдивость.

— Это правда, что я пошла к нему после церемонии вручения премии Брентвуда и уснула до полуночи. Брэд не спал, когда я проснулась в семь тридцать, одевался на работу и готовил штрудель в тостере на завтрак, — я морщу нос, а затем пожимаю плечами. — Что он делал между полуночью и половиной восьмого, а также после того, как я ушла к себе домой в восемь, понятия не имею. Я крепко сплю.

Хейс достает из пиджака дешевую ручку и потрепанный блокнот, перелистывает его на чистую страницу и сделает несколько записей.

— Он когда-нибудь высказывал тебе опасения по поводу программы донорства тел на Полях Басса?

— Да, — говорю я, уверенная, что он это уже знает.

— Тебя это беспокоило?

Из меня вырывается смешок, и я закатываю глаза.

— Нет. У него была группка аспирантов и Мадлен, которые работали над записями. Неудивительно, что всё, к чему она прикасалась, оказывалось испорченным. Вам никто не рассказывал об инциденте с криоморозильником?

Хейс только задумчиво произносит «хм», пока делает короткую заметку, и хотя я пытаюсь разобрать формулировку, мне не удается расшифровать его каракули.

— А что насчет доктора Соренсена?

Так вот настоящая причина, по которой он здесь. Учитывая всего три вопроса о Брэде, доктор Томпсон никоим образом не является предметом его интереса.

Несмотря на то, что я подозревала, что он доберется до Джека, мне все равно стоило больших усилий сохранять нейтральное выражение лица, а в голосе тщательно соблюдать грань скуки и услужливости.

— А что с ним?

— Похоже, ты не слишком высокого мнения о нём.

— Вы ошибаетесь. Я высокого мнения о нём. Просто он мне не нравится. Иногда.

— Почему?

Я тщательно подбираю слова, пытаясь увидеть мир глазами человека, который ищет признаки серийного убийцы.

— Он может быть высокомерным. Боюсь, это не такая уж редкая черта для мужчин в академических кругах.