Единственная и неповторимая - Гилад Ацмон

Пока я возился внизу в поисках точки наивысшего наслаждения, она усилила свою хватку. Кольцо ее бедер сомкнулось у меня на шее, и я находился в прекраснейшем на свете заключении. Она застонала громче и вцепилась мне в волосы. Ее ногти глубоко вошли в кожу головы. Мне было больно, но я знал, что в этом суть любви. Я чувствовал, что она приближается к развязке. Вскорости я услышал отдаленное эхо ее глубинного крика. Оно звучало как сигнал далекой подлодки времен Второй мировой войны. Я мог определить волны удовольствия, захлестывающие ее тело. От горла, к груди, к животу, к ягодицам, к бедрам и оттуда в мои девственные уши. Это была битва не на жизнь а на смерть: либо она кончит, либо я задохнусь. Я уже принял решение, добровольно решил умереть здесь между ее ног, но к счастью, она кончила раньше. И только тогда она ослабила хватку. Она повернулась на живот, приподняла попку и слегка развела ноги. Руками она раздвинула ягодицы и дала мне возможность любоваться женской анатомией без всяких преград. Она просила войти в нее.

Ну я и вошел. Стоя на коленях, я пристроился позади и вонзил орудие в ее тело. Я решил не двигаться, но оставаться там вечно, как одержимый поселенец. Я вытянул руки вперед, пытаясь обхватить ее груди. Подбородком я упирался в ложбинку между ее плечом и шеей. Я неподвижно торчал в ней, ожидая дальнейших инструкций. Старался быть нежным и деликатным, но это привело к противоположному эффекту. Вскоре она спросила меня: «Даниэль, mein Liebster; ты что, не знаешь, что делать с девушкой? Ты должен вводить туда-обратно, туда-обратно, а потом попробуй немножко вправо-влево, а потом пять rein und raus. Вскоре ты кончишь внутри меня, и мне тоже будет очень приятно».

Я хотел было последовать ее наставлениям, но она лишила меня такой возможности. Без предупреждения она распрямилась, опрокинула меня на спину и уселась сверху, оставив возможность лицезреть ее божественный зад. Оседлав меня, она стала двигаться с заметно нарастающим возбуждением. Мы были как скорлупка в море: я — скорлупка, она—море. Думаю, она тискала свои груди, играла с сосками, но я не уверен. Одно бесспорно: это было лучшее зрелище в моей жизни, круче Ниагары. Я понял, что именно оно стоит У истоков человеческого бытия. Я схватил ее за бедра и помог двигаться вверх и вниз. Вскоре она стала кричать, но на этот раз я мог ясно слышать ее крики. Она звучала громче сирены грузового судна, входящего в порт приписки: «Кончай вместе со мной, Дани! Кончай со мной,mein Liebster! Пожалуйста, не останавливайся! Я уже! Не тормози! Не тормози! Я кончаююююююююююююю!»

Она визжала тонко и резко, но внезапно ее голос понизился на септиму, а может, на октаву и даже нону.

Ясно было, что она не контролирует тональность, мне понравился такой драматический переход. Подумалось, что это очень интересный прием, который я еще не разу не использовал в своих сочинениях. Но я больше не интересовался музыкой. Я понимал каждое ее слово и был доволен. Я стал гражданином вселенной. Настоящей мультикультурной международной фигурой. Я потерял невинность. Впервые в жизни я был мужчиной от пояса и ниже. Полный экстаз! Когда ее тело еще содрогалось в последних конвульсиях удовольствия, я и сам дошел до кондиции. Я наполнил ее тело тысячами невинных трубачей. Потрясающее ощущение. Она упала вперед, а я увидел самый чистый и прекрасный зад в мире. Через пять минут мне показалось, что она заснула. Я вытащил дружка из ее кипящих внутренностей, вылез из постели и поставил свою любимую пластинку.

Берд: Что это было?

Дани: Забавно, но она задала мне тот же вопрос, когда я вернулся в кровать. На самом деле она вовсе не заснула. Это была «Bird Strings».

Берд: Вы сказали, «Bird Strings»?

Дани: Да. По-моему это лучший джазовый альбом на свете, Чарли Паркер тоже любил его больше всех. Ей тоже понравилось. Она просила ставить его вновь и вновь, три или четыре раза подряд. В конце концов мы оба заснули, я обнимал ее ноги, а она — мои.

Перед рассветом я проснулся. Она уже встала и одевалась. Она стояла спиной ко мне, как будто пыталась что-то скрыть. Заметила, что я проснулся, но ничего не сказала. Я все ждал, что она повернется. Но она явно избегала смотреть мне в лицо. Может, она плакала и не хотела, чтобы я это видел. Когда она выходила, я собрался с силами и спросил на своем ломаном английском: «А разве ты не останешься со мной навсегда?»

На секунду она остановилась. Я видел, что она хочет что-то сказать; она уже собралась оглянуться, но одернула себя. Она последовала дальше и вышла за дверь. Больше я никогда ее не видел.

Только когда за ней закрылась дверь, я увидел, что ее близнец-галлюцинация сидит в кресле голышом и смотрит в окно. Она повернулась и посмотрела на меня, не скрывая отвращения. Она вообще ничего не скрывала. Она чувствовала себя преданной. И правда, я изменил ей, она была права, пеняя на это. Я извинился, но признался, что сделаю это вновь, если мне представится такой шанс. А чего она ожидала? Что бы вы сделали на моем месте? Она была в ярости, и я снова выразил сожаление, но вскоре я понял, что ситуация безнадежна. Она встала, повернулась спиной и пошла к окну. Прошла сквозь стекло и вознеслась прямо на небо, вскоре исчезла среди облаков. Она больше никогда не возвращалась. А я навсегда перестал сочинять музыку. Я много думал об этом. Точно не знаю, но, возможно, это она — близнец-галлюцинация — украла у меня способность творить музыку.

35

Сабрина

Аврум ждал нас. Я сдала Хейхмана Авруму из рук в руки и поспешила в зал, чтобы занять хорошее местечко неподалеку от сцены. Из-за операции я не была замаскирована как обычно. Я была Эльзой — агентом на задании. Тогда я последний раз видела Дани. Задним числом я понимаю, что это была фатальная ошибка.

Берд: В чем была ваша фатальная ошибка?

Сабрина: Решение пойти на концерт в собственном обличии, без хотя бы минимального камуфляжа. Глупо. Кроме личной трагедии, я еще поставила под удар всю операцию «Краеугольник». Я взяла на себя всю ответственность. Вы знаете, что операция по поимке Хейхмана была последней в моей карьере.

Концерт начался: темнота, струнные, кастаньеты, пианино и бас, световые вспышки рыскают по сцене. Он стоял там и ждал своего такта. Когда ритм достиг тяжелого монотонного бита, он приложил мундштук к губам и нежно взял свою единственную знаменитую ноту. Как обычно, глаза его без устали шарили в толпе. Еще до того, как он успел закончить основную тему, он увидел меня всего в нескольких метрах от сцены. Глаза его вспыхнули молниями. Не задумываясь ни секунды, он пошел ко мне. Я была уверена, что он остановится на краю сцены, но он не остановился. Он продолжил шагать по головам танцующих зрителей, не переставая играть ни на миг. Он парил, ступая по их головам. Поклонницы прямо обезумели, они тянули ручки и умоляли его взять их трусики, но он был слишком сосредоточен. Он шел ко мне, как жених шествует к свадебному балдахину.

Я понимала, что должна немедленно исчезнуть, но стояла как парализованная, не могла пошевелиться. Звук его трубы приближался, и я чувствовала, как сердце рвется наружу. Он был так близко. Я провалила задание. Я знала, что должна стремглав бежать отсюда, но оставалась неподвижна. Он подходил все ближе и ближе. Он уже буквально стоял надо мной, и я чувствовала тепло его тела. И вдруг он пропал, упал в людскую клоаку буквально в метре от меня. Я была уверена, что он просто споткнулся. Вокруг в замешательстве толкались люди. Юные поклонницы визжали до умопомрачения. Лучи прожекторов искали его в толпе. Это не помогало, но лишь нагнетало напряжение. Я попыталась протолкнуться к нему поближе, я ведь ясно видела, куда он упал. Когда я все-таки сумела пробраться, то увидела его на полу, коренастый коротышка яростно бил его. Уверена, что это был Ганнибал Петрушка. Сцена была жестокой: он бил моего милого рукояткой пистолета. Как вы понимаете, я никогда не видела Ганнибала Петрушку в лицо. Теперь я уже никогда не узнаю правду, но все-таки я уверена, что это был именно он.

Я сбежала. Но потом, раздумывая над этим, я поняла: это была ошибка. Моей первейшей обязанностью было помочь ему. Но я позорно провалилась. Я предала его. Я оставила любовь всей моей жизни в руках каннибала-коротышки. Если меня спросят, почему я Убежала, я, наверное, отвечу, что сделала это во имя успеха операции «Краеугольник». Но на самом деле я растоптала свою любовь, предала самое себя, принесла свою жизнь в жертву во имя сионизма. Вместе с обезумевшей толпой я вывалилась на улицу, под струи дождя. Найдя укромный уголок, блевала, наверное, битый час. Всю ночь бродила по грязным закоулкам, мне больше незачем было жить, я хотела просто прекратить свое существование. Вы наверно знаете, что крошечная капсула была у меня во рту, вшитая в нёбо. Я могла бы сделать это и уйти легко, но я не сделала. Я выбрала другую участь, и в наказание обрекла себя на пожизненное заточение в этом убожестве. Я живой памятник собственной глупости.