Переводы Н. М. Карамзина как культурный универсум - Ольга Бодовна Кафанова

у истоков его обращения к Востоку и Индии. Но был и еще один, не менее важный источник. Путешествие по Европе, личные встречи с философами, знакомство с западноевропейской литературой, несомненно, обогатили Карамзина и новыми представлениями о Востоке и идеей связи Востока и Запада. Во время встречи с Гердером в июле 1789 г. он признался, что читал его «Urkunde des menschlichen Geschlechts»: «многого не понимал; но что понимал, то находил прекрасным» (71).

В этом труде, полное название которого «Älteste Urkunde des menschlichen Geschlechts» (1774–1778), Гердер сопоставлял Ветхий завет с космогоническими преданиями народов древнего Востока. Именно Гердер и другие немецкие философы способствовали развитию интереса не только к местному фольклору, но и к самым разным культурам (в том числе восточным), как бы далеко они ни отстояли от их собственной во времени и пространстве. Эти идеи знаменовали конец монополии античной литературы как единственного образца для подражания, свойственной эпохе классицизма. Все немецкие журналы, которые Карамзин хорошо знал, – среди которых и «Der neue Teutsche Merkur», «Deutsche Monatsschrift», «Minerva», – в последнее десятилетие XVIII в. были наполнены сведениями о восточных странах и описаниями путешествий по ним.

Что касается обращения Карамзина к драме «Шакунтала», то он прочитал ее на немецком языке и, по-видимому, познакомился с ней в Германии. Она была первым индийским литературным произведением, переведенным на европейский (английский) язык, привлекла всеобщее внимание и восхищение читающей публики, в том числе И. В. Гёте и В. Гумбольдта. Немецкие читатели узнали это произведение в переводе Георга Форстера (Forster, 1754–1794), просветителя, публициста, писателя, путешественника, учёного-естествоиспытателя, участника второго кругосветного плавания Дж. Кука[184]. Гëте откликнулся на чтение четверостишием, которое поместил в журнале «Deutsche Monatsschrift» в июле 1791 г.

Этот журнал был хорошо известен Карамзину, поскольку несколько статей из него (как мне удалось установить), он взял для своего «Московского журнала»[185]. Кроме того Карамзин завершил свою «Саконталу» (усвоив эту более благозвучную транскрипцию имени от немецких литераторов), стихами Гëте посвященными этой пьесе. Он прочитал ее в переводе Форстера (на что была сделана ссылка). Текст Форстера, несомненно, и явился промежуточным переводом-посредником для Карамзина, при этом для своего предисловия («От издателя») он взял многие идеи из материалов немецкого писателя, предваряющих его перевод.

Гëте посвятил «Саконтале» одно из своих «Изречений» («Sinngedicht»):

«Will ich die Blumen des frühen, die Früchte des späteren Jahres,

Will ich was reitzt und entzückt, will ich was sättigt und nährt,

Will ich den Himmel, die Erde mit Einem Namen begreifen;

Nenn ich Sacontala dich, und so ist alles gesagt»[186].

Карамзин дал свой прозаический перевод стихотворения Гëте, в котором допустил неточность, особенно явную в сравнении с подстрочником:

7 Сцены из Саконталы. Курсив мой. – О. К.

8 Ср. с переводом юного Ф. Тютчева (1826): «Что юный год дает цветам – /Их девственный румянец»; Что зрелый год дает плодам – / Их царственный багрянец; Что нежит взор и веселит, / Как перл, в морях цветущий; Что греет душу и живит, / Как нéктар, всемогущий: Весь цвет сокровищниц мечты, / Весь полный цвет творенья, И, словом, небо красоты / В лучах воображенья, – Все, все Поэзия слила / В тебе одной – Саконтала́». (Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. М.: Директ-Медиа, 2015. С. 100).

Неточность Карамзина выявляет доминанту его восприятия, не только чувственного, но и сердечного, душевного.

Еще более творчески Карамзин подошел к своему предисловию к драме. Он многое взял из вступительных статей Форстера, но выразил главные идеи лаконично, образно и ярко. В посвящении придворному советнику в Гëттингене, своему тестю Х. Г. Гейне (Heyne), Форстер пространно замечал, что он вечерами «забавлялся этими цветами Индии»; пытался сравнивать их с произведениями греков и римлян как «сочинениями их детства» чтобы «убедиться, насколько творческая энергия человека в своих выражениях повсюду остается одинаковой, и как она изменяется в местных условиях»[187].

Намного более многословным и сложным по форме было предисловие Форстера (Vorrede des Uebersezers). Главная его мысль, выраженная на семи страницах, была, несомненно, близка Карамзину: «Каждая страна имеет свои особенности, которые воздействуют на умственные силы и организацию народа. Если мы сравним эти очень различные индивидуальности и отделим в них общее от локального, мы сможем вывести правильное понятие обо всем человечестве»[188].

При сопоставлении краткого предисловия («От издателя») к русскому переводу «Саконталы» с этими тяжеловесными высказываниями, мы можем почувствовать и вполне оценить талант, ясность ума молодого Карамзина, яркую образность и выразительность его формулировок:

«Творческий дух обитает не в одной Европе; он есть гражданин вселенной. Человек везде человек; везде имеет он чувствительное сердце и в зеркале воображения своего вмещает небеса и землю. Везде натура есть его наставница и главный источник его удовольствий.

Я чувствовал сие весьма живо, читая “Саконталу”, драму, сочиненную на индейском языке, за 1900 лет перед сим, азиатским поэтом Калидасом и недавно переведенную на английский Виллиамом Джонсом, бенгальским судьею (который и прежде того известен был в ученом свете по своим переводам с восточных языков), а на немецкий – профессором Георгом Форстером (который путешествовал с Куком в отдаленнейших пределах нашего мира). Почти на каждой странице сей драмы находил я высочайшие красоты поэзии, тончайшие чувства, кроткую, отменную, неизъяснимую нежность, подобную тихому майскому вечеру – чистейшую, неподражаемую натуру и величайшее искусство. Сверх того, ее можно назвать прекрасною картиною древней Индии, так, как Гомеровы поэмы суть картины древней Греции, – картины, в которых можно видеть характеры, обычаи и нравы ее жителей. Калидас для меня столь же велик, как и Гомер. Оба они получили кисть свою из рук натуры и оба изображали – натуру» (VI, 125).

В этом вступительном слове можно отметить не только эстетическую декларацию, чрезвычайно передовую для своего времени, но и характеристику оригинала с позиций сентименталистской критики. Чрезвычайно важным представляется и скрупулезная атрибуция источников перевода, что тоже было новаторством Карамзина.

Отбор сцен для перевода Карамзин сделал самостоятельно. Он отбросил литературный пролог санскритской пьесы, которым, как считается, воспользовался Гëте в своем «Фаусте» («Пролог в театре», «Пролог на небе»), буффонные перебранки с шутом Матхавьей во II акте, сцены на городской улице и во дворце, диалоги с богами и нимфами в V–VII актах. Он пренебрег также последовательностью сюжета и перевел лишь I и IV действия. В первой сцене происходит встреча Саконталы, юной девушки, выросшей в уединении, и царя, который не открывает