Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая

— Представьте, Николай Юрьевич! Именно мне.

— А-га! — как-то загадочно, Коротко срывается у него.

Опять наступает неловкая пауза. Подают пломбир и кофе. Вера Филипповна, красная и взволнованная, усердно потчует гостя.

Он теперь не замечает Маню. Он смотрит в сторону или поверх ее головы. Она для него уже не существует.

У Мани такое чувство, словно ее раздели донага и посадили за этот стол. Скорей бы конец!..

Она убегает в беседку. Она ломает руки. Ненависть к Штейнбаху душит ее.

Соня входит.

— Иди! Там чай пьют, — угрюмо говорит она. Маня молча встает и идет, как лунатик.

— Молчит… Точно в рот воды набрала, — ворчит Соня по дороге. — Хороша любовь! Его оскорбляют…

— Я не люблю его, — искренне срывается у Мани.

— Что-о? Что такое?

— Я не люблю его…

— Ты с ума сошла? Ведь ты вчера его любила?

— Нет… Это было давно… Мне теперь противно вспомнить, что мы… Ах, оставь! Не говори мне о нем ни слова!

Соня глядит почти со страхом. Душа Мани впервые кажется ей бездонной пропастью.

— Флюгер, ты флюгер! Куда ветер подует, туда и она. Значит, я угадала, что влюбилась в этого обскуранта?

Маня поднимает ресницы. Как печален и глубок ее взгляд! Как будто она познала какую-то мудрость Жизни, закрытую для других.

И это лицо ее, и молчание так выразительно, так полно значения, что Соню охватывает внезапное раскаяние.

— Маня, прости! Прости меня, Маничка! Мне так Жаль Щтейнбаха. Оттого я была груба с тобой. Но Как же это так скоро? Ах!.. Я никогда тебя не понимала.

Запершись в кабинете с Герленко, Нелидов рассаживает по комнате легкими и упругими шагами.

Увлекаясь, он высчитывает, сколько выручит за посеянную кустовку и сколько уплатит долгу банку и кредиторам. А там во сколько лет очистит имение от долгов, напав на какую-нибудь гениальную мысль, — Ге-ни-альную! Зге! Чего захотели? Где они, эти гениальные мысли? Не в степи же у нас растут.

Красивая, наивная улыбка вдруг освещает надменное, озабоченное лицо Нелидова и меняет его до неузнаваемости.

— Найду… Найду… Вот увидите. Я в свою звезду верю.

— Нет уж! Чего там? На это иностранцем надо быть. «Они» вечно что-нибудь удумают и у нас из-под носа вырвут.

Лицо Нелидова опять темнеет. Он со школьной скамьи ненавидит все западное. Два года жизни в Англии усилили эту антипатию. Рабочие стачки, бои в парламентах, тысячные митинги, феминистские съезды, эта армия Спасения… О!.. Как все это ненавистно ему и чуждо!

Нет. Запад нам не указ. У России есть свой путь прогресса. Своя великая историческая миссия. И жалки и слепы те, кто думает, что молодой и езде дремлющий народ должен учиться жить у разлагающихся наций. Так думает он.

Он опять фантазирует вслух. Хороню бы устроить водяную мельницу. Здесь одни ветряки. Все остальное, как было в исторические времена.

Горленко угрюмо сопит и машет рукой. Так все и останется. Не пойдет хохол к ним на мельницу.

— А помещики?

Опять безнадежный жест.

Какие там помещики? У кого здесь земля? Все сдают в аренду либо хохлу, либо жиду.

— Штейнбаху? — спрашивает Нелидов вздрагивающим голосом. И сдвигает темные брови.

Водворяется долгое молчание. Закусив губы, ходит Нелидов по комнате. À Горленко, развалясь на старом диване и посасывая папироску, угрюмо сопит.

Он уезжает, сдержанно простившись со всеми. На Маню не глядит. Поверх ее головы смотрит. И поцелуй его, когда он подносит ее руку к губам, так небрежен, так пуст…

— Когда же опять к нам? — экспансивно спрашивает хозяйка. И слышит сухой ответ:

— Я очень тронут, Вера Филипповна. Постараюсь приехать…

— Что с ним? Почему он не остался ужинать? Вера Филипповна спрашивает шепотом, хотя гость далеко. У нее большие и виноватые глаза.

— Дочку благодари, — угрюмо говорит муж. — Ласково приняла гостя.

— Ну вот! Очень ему нужны девчонки и их мнения. Нет! Тут что-то не то. Странный он человек. Глядишь, такой милый… И вдруг точно стенкой отгородился. И не достать до него.

— Гордец, — бурчит ее муж.

— Есть в нем что-то… Не знаю… но… точно по льду ходишь всегда, когда с ним говоришь. Чему ты улыбаешься, Федя?

— Хорошо сказано, картинно! И метко схвачено. Я это люблю.

Вера Филипповна раздраженно машет рукой и ходит по комнате. В сущности, не упала она разве нынче с облаков? Всю эту зиму она мечтала о минуте, Когда Нелидов увидит Соню. Но что ж обманываться? Он глядел нынче на одну Маню. А Соня была дерзка До неприличия.

И ей с горечью вспоминается тот вечер зимою, Когда он взял в руки портрет Сони с ее стола. Он глядел на него так мягко и долго. И прошептал. «Какое славное лицо!» Точно подумал вслух А у нее сердце задрожало от радости.

Еще минута… Еще одно слово. И Вера Филипповна заплачет.

— Ну, что же, Николенька, ты мне ничего я скажешь о Соне? Ты видел ее наконец?

— Да, мама! Но… это не мой тип.

Анна Львовна разочарованно вздыхает.

Он подходит и обнимает ее за шею. «Не тужите», — как будто говорит его робкая ласка.

— Но ведь тебе нравится эта семья, Николенька?

— Да… Вера Филипповна очень женственна и радушна. Мне нравится стильный Федор Филиппыч. Горленко я уважаю. Это труженик. И не он виноват, что они разорились. Трудно идти одному против всех. Я люблю там бывать, мама. Я никогда не забуду их внимания к тебе, пока ты страдала. А я был так далеко…

Он наклоняется и тихонько целует седую голову — Эти услуги не забываются, мама! Они теперь могут рассчитывать на меня, когда горе постучится в их двери.

Маня опять молчит. Опять целыми днями сидит в беседке. Но это не медленное угасание увядающей души.

В тишине и одиночестве пышно расцветает белая, царственная лилия ее первой любви.

Все, что Ян бросил в дремлющую душу и что спало там, в таинственных глубинах; все, что темная страсть Штейнбаха и колдовство загоревшейся чувственности было бессильно воскресить и вызвать к жизни, — проснулось теперь от одного взгляда того, кого ждала ее душа.

Прошлого нет. Оно умерло. Жизнь началась только теперь. Ян и он… Это звенья одной цепи. Та же радость. Тот же блеск. А между ними двумя темный провал. Бездна, откуда глядит на нее бледное и теперь чужое лицо.

Маня часами смотрит на дорогу и ждет. Глаза-звезды, большие и жадные, пронзают даль. Зовут, обещают.

Ион едет опять… Как может он не приехать, когда вся душа ее, каждый фибр ее тела и зовет его и ждет!

Нелидов приехал на шарабане. Правит сам. Чудный осенний вечер так и манит на прогулку. Закат ослепителен.

Маня из беседки вихрем мчится во двор. Собаки с лаем кидаются к шарабану. Но хозяйка на огороде. Хозяин во фруктовом саду с арендатором Лебой.

Соня распахивает окно и глядит сверху.

Какое счастье!.. Одни… Маня молча кивает головой. Со вспыхнувшими глазами и светлой улыбкой Нелидов снимает, приветствуя ее, свой английский шлем.

— Какая славная! — шепчет Маня и гладит шею лошади. Та тихонько фыркает и пугливо косится на алую кофточку.

— Вы любите лошадей? — спрашивает Нелидов. Его голос так трепетен. Тон такой странный, как будто он говорит: «Любишь ли ты меня?»

— Безумно! — отвечает Маня. И в голосе ее горит признание.

Он понял. Они молчат, потупившись, растерянные. Глубокий смысл ничтожных слов открыт для обоих. Он силится овладеть собою. Земля словно плывет у него под ногами.

— Быть может… вы хотите прокатиться? — шепчет он пересохшими разом губами.

Она слышит слова… Но что в них? Его голос зовет ее в Неведомое и Неизбежное. На таинственные тропы ее судьбы.

— Да?

Она поднимает ресницы. О, какие глаза! Сколько в них обещаний! И опять они стоят недвижно, потрясенные. Оба бледные и безмолвные. Не понимая, что же наконец надо делать дальше.

Выручает Соня. Она подходит и здоровается с гостем.

— Пойдемте чай пить! Петро возьмет лошадь.

— Pardon… Mademoiselle Ельцова хочет прокатиться. Вера Филипповна ничего не будет иметь против?

— О, конечно… Через час вы вернетесь? Куда же ты, Маня? Надень хоть кофточку… Возьми мой шарф!

Когда шарабан выезжает за ворота усадьбы, под, громкий лай дворовых собак, Соня, стоя на крыльце, глядит вперед. И безотчетная тревога, как мышь, скребет в ее сердце.

Лошадь бежит крупной рысью по знакомой дороге. Степь обняла их зелеными руками, важная и безмолвная. И сомкнула их уста. Ветер дует в горячие лица и крутит пыль по дороге. Они так пристально смотрят каждый в свою душу, что долго не замечают своего молчания.

Шарабан тесен. Они сидят плечом к плечу, нога к ноге. И это прикосновение жжет Нелидова. Сознание туманится. Колено его дрожит. И он боится, что она это почувствует.

«Подожди… Подожди, — говорит ему внутренний голос. — Еще минуту… Когда будем в лесу…»