Ключи счастья. Том 1 - Анастасия Вербицкая

Она не слушает слов. Лишь звуки голоса и смеха. Она глядит, как бы вбирая в себя его движения, Поворот головы, эти трепетные, тонкие ноздри, жесты маленьких породистых рук. Как он непохож на других! Ни на кого непохож. Но через гряду ушедших забытых дней она смотрит в одну яркую точку. В лицо ангела с неумолимым взглядом, для которого горело и билось сердце ребенка.

Конечно, он не так прекрасен, как мститель небес, И похож на него только профилем. Что до того? Его одного она ждала эти годы… Все сбылось. Все…

— Маня, Соня… Идите же! — кричит Вера Филипповна, разглядев белеющие в парке платья.

Нелидов что-то рассказывает дядюшке, пока девушки поднимаются по ступенькам.

Вдруг он видит лицо Мани, выражение ее глаз, широко открытых, в экстазе и как бы в ужасе, Впивающийся в него жадный и зовущий взгляд. Он внезапно смолкает. И медленно встает.

— Моя дочь… Маня Ельцова, ее подруга.

Не сгибая головы и стана, он берет руки девушек и поднимает к своим губам. Сухой, небрежный поцелуй. Привычный обряд, который не замечаешь даже. Но Маня от неожиданности вздрагивает всем телом. И он это видит.

И волна, жуткая и темная, внезапно заливает его мозг.

Тщетно силится Нелидов овладеть собой. Как хорошо, что дядюшка встрепенулся наконец и что-то черпает из неиссякаемого колодца своих воспоминаний! Теперь можно молчать.

Что это случилось сейчас? Отчего так стучит сердце? До боли… Словно от испуга… «Я, наверно, побледнел… Но кто же она? Эта девушка с глазами, как звезды? И чего хотят от него эти удивительные глаза?»

Он боится поднять ресницы. Он чувствует на себе тот же алчный, зовущий взгляд. Соню он не замечает.

Выпив свой чай, Маня спускается вниз. Она садится тут же, на ступеньке, вполоборота к гостю. Она глядит в сад, в небо. Но не видит заката. Он даже не слушает разговоров. Она вся во власти своих ощущений.

На ярком фоне неба четко видны ее длинные ресницы. «Целый лес ресниц», — думает Нелидов. Он смотрит на ее горячую смуглую щеку, неправильную линию профиля, на яркие губы, похожие на цветок. Растрепанные темные кудри кажутся сейчас в лучах заката рыжими. Как ореол сияют они вокруг маленькой головки. А сама — стройная, гибкая и сильная, как молодая березка. С растущим волнением глядит он на ее роскошную косу, на узкую спину в светлой блузке, на нервно вздрагивающие плечи.

Темный вихрь взмывает со дна его души. Вихрь таинственный и страшный. Он спирает дыхание, ускоряет темп сердца, зажигает кровь невыносимым желанием.

Почему? Ни разу, даже в годы требовательной и жадной юности, не знал он такого жгучего желания, какое будит в нем сейчас один взгляд на эти стрелы ресниц, на эти яркие губы, на эти вздрагивающие плечи в белой блузке.

Он не хочет быть смешным. Он боится, что заметят его волнение. И десятками лет воспитания привитая, в кровь и плоть вошедшая выдержка не изменяет ему на этот раз. Он отвечает не всегда кстати. И смеется невпопад. Но разговора не бросает. Как хорошо, что дядюшка принадлежит к типу «рассказчиков», которых не нужно занимать!

Он встает. Его радушно удерживают поужинать, он благодарит и отказывается.

— Мама волнуется, когда я запаздываю. Она и сейчас еще не оправилась от удара.

— Ах, в таком случае… Конечно… Но в воскресенье приезжайте к обеду. Непременно. Приедете?

— Благодарю вас. Постараюсь… — рассеянно отдает он, пожимая всем руки, наскоро целуя пальцы хозяйки и Сони.

Вот он перед Маней. Она встает. И он внезапно бледнеет от вполне осознанного уже могучего влечения.

Они взглядывают в зрачки друг другу. Нет… В душу. Прямо в душу глядят ему эти жадные, зовущие глаза. Они говорят: «Я ждала тебя всю жизнь, Одного тебя…»

И его жестокий, темный взгляд отвечает: «Ты будешь моею. Я так хочу».

Как власть имеющий, он берет на этот раз ее покорную руку и подносит к губам.

И теперь его губы горячи. И поцелуй полон значения.

Гнедая красавица лошадь тихонько ржет, оборачивая к хозяину тонкую голову. Петро почтительно водит ее по двору.

Все высыпали на крыльцо. Нелидов вскочил в седло. Он словно слился с лошадью.

Дядюшка с восторгом и завистью глядит на него. Ах, в свое время и он на лошади был картиной! Если б не нога…

— До свидания! — кричат ему вслед. Маня молчит, прижав руку к груди.

Вдали по дороге еще звучит ритм галопа. И сливается с бурным темпом ее сердца.

— От-то паныч! — восторженно говорит Горленко.

— Д-да… Порода сказывается, — задумчиво соглашается дядюшка.

Он не может забыть покроя нового костюма Нелидова. И как он его умеет носить! Дядюшка угнетен. Он чувствует себя провинциалом. Он чувствует себя старым.

Маня повернулась и идет в парк.

Все было ложью. Все было сном до этого дня, до этой встречи. Она не любила. Она не жила.

Разве было что-нибудь? Пусть канет в бездну ненужные страдания… Жалкие слезы… Правда только в радости, что затопила ее душу светлой волной… что зажгла огни и разогнала мрак кругом… Правда лишь в том, что сказали они друг другу глазами там, сейчас, на крыльце…

…Теперь жизнь дядюшки полна. Охота, роман, Лика, немножко музыки, немножко живописи. Все таланты для нее…

Встречаться ежедневно становиться уже необходимостью. Он приходит в Липовку, на квартиру фельдшерицы. И всегда застает там учительницу Анну Васильевну. Это некрасивая низенькая девушка, смуглая и суровая, похожая на мужчину. У нее стриженые волосы и монгольский тип. Она курит, пьет пиво. И когда рассердится, то ругается, как извозчик. Ее помнят жандармы и солдаты во всех тюрьмах, где она сидела. Даже они терялись перед потоком свирепой брани, которая обрушивалась на их головы. «А еще барышня», — растерянно лепетали они, разводя руками. Они знали, что Анна Васильевна дворянка и кончала институт.

Она нелегальная. Живет по фальшивому паспорту. Два года назад бежала из Сибири. Детей она любит. Дело свое ведет безукоризненно.

Лику она как-то странно обожает. Соне и Розе она улыбается приветливо. Но дядюшку не выносит. И эта антипатия обоюдна.

Когда большие ложатся спать после ужина, у молодежи начинается своя жизнь.

Сборный пункт — флигель дядюшки. Там светло, нарядно, уютно. Есть пианино, гравюры, иллюстрации. Вкусные коржики, персиковое варенье из Киева.

Дядюшка прекрасно читает вслух. Учительница приносит свежие журналы из больничной библиотеки. Вся интеллигенция села пользуется ею.

— У нас совсем женское царство! — говорит Соня. — Пять женщин и один мужчина.

— Двое мужчин! — поправляет дядюшка.

— Как двое? Кто же другой? — Соня делает большие глаза.

Дядюшка подмигивает.

— Эге! Аттилу забыла?

Он с ужасом следит за учительницей, когда она тушит папиросы ногой на ковре или бросает пепел в рюмку. Надо видеть усмешку, с которой она озирает эти картины, статуэтки, убранство чайного стола.

Лика выбирает лучшее место на кушетке. С свойственной ей грацией молодой кошки, как-то свернувшись в клубочек, она незаметно для себя и других играет роль первой скрипки в этом концерте.

Компания засиживается далеко за полночь.

Одна Маня всегда в стороне. Всем далекая. Всем непонятная. Как будто и пустая, и неглубокая. А иногда таинственная, как омут. Бог его знает, что там, на дне? Политикой не интересуется. Молчит, когда у других горят глаза и голоса звучат в страстном споре. Живет какой-то своей жизнью. Темной и немой, как жизнь цветка.

Расходятся на заре. Все провожают Лику и учительницу в Липовку. И бродят там до рассвета. Катаются в лодке, поют хором.

О, эти лунные ночи! Синее золото в воде…

Маня молчит и озирается широко открытыми глазами. Как будто призраки кивают ей из-за тополей. Как будто они влекут ее к темному плацу, где никого нет, кроме сумасшедшего дяди, где никогда не видно огней.

И в эти ночи она мечется без сна. И рыдает. Рыдает так, словно утратила все ценности жизни.

Вечером, по отъезде Нелидова, вся компания уже в сборе, во флигеле дядюшки.

Лика и Аттила встретили Нелидова по дороге сюда. Он поклонился им в своей утонченной манере. А Лика остановилась как вкопанная. И вся кровь прилила ей к сердцу. Сколько великолепного презрения к ним почувствовала она во взгляде этих жестких, серых глазах! Как будто мимо него ползли две букашки.

Сейчас говорят только о нем. Лика и учительница — люди здесь новые. Им многое хочется узнать от Розы.

— И вы настаиваете, что церковноприходская школа в Дубках дело его рук? А не старухи? — спрашивает Лика. — Это очень характерно, если это так…

— Анна Львовна — тип старой крепостницы. И никогда ни о больницах, ни о школах не думала. Все и сейчас в Липовку бегут, к Штейнбаху… А Нелидов — это убежденный монархист.

— Черная сотня! Короче и яснее, — бурчит Анна Васильевна, свирепо раздувая ноздри.