Фвонк - Эрленд Лу

184) Желудок Фвонка не удерживает никакой пищи, он больно завязан узлом. Терпеть это невозможно. Фвонк выкидывает белый флаг и вступает в переговоры с брюхатыми. Они признают ситуацию чрезвычайной и позволяют ему дойти до врача.

185) Фвонк у врача, нет сил, что-то с животом, а крови в моче не замечали, быстрый осмотр прямой кишки, нужен тест, вам надо три дня размазывать свои испражнения по специальной бумажке, да, вот вам деревянный шпатель.

186) Фвонк все сильнее замыкается в себе, его тошнит от вида брюхатых, прогуливающихся по улице под окнами в сиянии своей неизменной чистоты и великолепия, они все слышат, все знают и видят его насквозь. Однажды Фвонк открыл окно и крикнул брюхатой: «Да, стена никудышная, вот почему шпалера все время разъезжается! Покупай другой дом!»

Брюхатая, бедная крошка, ничего не поняла, но у нее впереди столь радостные события, что это происшествие она не стала принимать близко к сердцу, тем более оно такое занятное и ей не терпится рассказать о нем товаркам.

187) Позвонил врач, новые обследования, рак прямой кишки. Врач выстукал ему голову. Вас тошнит, кружится голова, ведете себя нерационально?

188) Дополнительные обследования. Метастазы в мозге. Запущенный. Неоперабельный.

189) Фортепьянная музыка, акварельные краски, сон. Фвонк обнаружил, что абстракции, которые он рисовал в последние месяцы, неотличимы от заставки на компьютере врача Радиологической больницы, сделавшего множество снимков, а потом со всей возможной бережностью сообщившего, что изменить уже ничего нельзя. «Можно только купировать боли, — сказал доктор, — до известного предела». Какая-то часть Фвонка знала это давно.

190) Позвонила Хельга, спросила, как его дела. Фвонк рассказал. Тем же вечером приехал Йенс. «Я на минутку, — сказал он, — Хельга ждет в машине».

Потом погладил Фвонка по мокрому от испарины лбу.

«Ты справился с новогодней речью?»

«Фвончик мой, что ж ты не сказал, что болеешь?»

«Я не знал, думал, это из-за падения нравов, что оно так выглядит».

«Мне очень больно за тебя».

«Да».

«И я ничего не могу сделать?»

«Ты можешь сказать, что я по-прежнему твой друг».

«Ты по-прежнему мой друг».

«А ты давай хорошо управляй страной».

«Да, я буду».

191) Посреди ночи дверь распахнулась, и Фвонка силой потащили на Виктория-Террасе[19], где расположился штаб норвежского филиала всемирной сети брюхатых InterPreg. Орущего и брыкающегося, его пронесли по коридору, вдоль которого в изящных отремонтированных кабинетах брюхатые разбирали почту на всех языках и отвечали на звонки. «InterPreg, чем могу помочь?» — по-английски спросил женский голос, когда его тащили мимо. Его швырнули в камеру, но время от времени выводят оттуда на допросы, брюхатые владеют изощренными техниками дознания. «Почему ты это сделал? Ты не считаешь, что обязан был сообщить об экономических преступлениях? Какой мир ты хотел оставить нашим детям? Что ты за человек такой, Фвонк?» В конце концов брюхатые утомились от его душераздирающих криков и очевидной физической слабости. Его отпустили. Он плелся по серым рассветным улицам, а местные таксисты думали про него: еще одна жертва InterPreg.

192) В светлые минуты Фвонк наводит в доме порядок, сортирует и выбрасывает бумаги. Он не хочет оставлять по себе несвязно болтающихся жизненных нитей, но быстро сдается, это слишком тяжело, сил уже нет. До сих пор он считал, что падение нравов затрагивает только внешнюю сторону бытия, оно как глушилка, поставленная между ним и всеми остальными, некая сила, препятствующая ему попасть на следующую жизненную ступень. И у него была мечта, наивная, как он теперь видит, что время вылечит и раны падения нравов тоже, но теперь ему ясно, что этого не произойдет, разложение распространилось на все, как грибок в стенах дома, тихо и исподволь, он и не заметил, что вся его система заминирована. Сначала нравы зашатались в финансовой отчетности Общества спортивной и оздоровительной ходьбы, потом затронули их с Агнес отношения, а теперь падение дошло до молекулярного уровня, угнездилось в Фвонке и растет, он и падение нравов теперь одно целое, нераздельное. Покуда он сражался с видимой частью, под этим прикрытием невидимая изъела его кишки. Виртуозная работа. Падение нравов оказалось умелым и ловким фокусником, пока вы следите за одной его рукой, другой он проделывает свои трюки.

193) Позвонила Тереза, довольная. Она наконец поговорила с собакой и поняла почти все, что та хотела сказать.

«Папа, это ни с чем не сравнимое чувство. У собаки не было от меня никаких тайн. Я видела ее насквозь, и она не возражала».

«Прекрасно, Тереза. Очень за тебя рад».

«Папа, и я поступила на отделение переводчиков животных в Англии!»

«Как приятно слышать!»

«А как ты? Все в порядке?»

«Спасибо, что спросила. Дела средней паршивости. У меня нашли рак».

«Это серьезно?»

«Да».

«Мне стоит отложить отъезд в Англию?»

«Думаю, да».

194) Тереза сообщила Агнес, и она пришла навестить, с цветами. Села рядом, стала рассказывать. Она встретила другого, египтолога, ну что ты будешь с ней делать, подумал Фвонк, но отношения только складываются, она пока не может о нем говорить. «Давай лучше поговорим о тебе, — спохватилась Агнес, — это все потому, что ты сидел в четырех стенах и куксился. Иначе и быть не могло».

«Значит, все идет как должно».

Он знает, что Агнес считает рак ответом организма на какую-то человеческую ошибку, — если ты не умеешь радоваться или не сохранил жизненный путь в чистоте, врал, обманывал, то все это оборачивается раком. Фвонк лежит и ждет, когда она наконец уйдет. Через некоторое время она уходит.

195) Фвонку очень помогает его медицинский центр, оттуда приходит человек, обезболивает его, насколько возможно, болтает с ним, читает вслух заголовки вечерней газеты: «Пациент пытался пристрелить охранника», «Солидарность с беременными», «Добро пожаловать, ученики-ненорвежцы!».

196) Тереза приезжает несколько раз на неделе. Плачет, что Фвонк уходит так быстро. Сперва он утешает ее и говорит, что, когда его не станет, она сможет учиться на переводчика животных как угодно долго и не думать о деньгах. Потом он перестает ее узнавать. Пару раз принимает ее за главнокомандующую брюхатых и сознается во всем: «Да, это все моя вина, я не просто пассивно наблюдал, но сам же все и затеял. Я не мог видеть, как мучится Общество ходьбы с привлечением новых членов. Так же химичит и Общество поддержки и развития новонорвежского языка, и Молодежное отделение Рабочей партии. Я не думал, что этого нельзя. Вы можете меня простить?» Тереза промакивает взопревший лоб. «Все хорошо, — говорит она, — не будем больше это вспоминать». Фвонк стискивает ее руку.

197) На праздники, после Рождества, Фвонк вышел из дому. Медсестра сделала ему перед уходом укол морфина, его хватило надеть ботинки и куртку. Декабрь выдался холодный, но в сочельник потеплело. На дорожках снежная каша, хорошо Фвонку знакомая. Он идет очень медленно, шаг, еще шаг. Иногда останавливается и прислоняется к мокрым стволам деревьев. Когда он добирается до нижнего озера Бланкшё, начинается снегопад, мокрые, тяжелые хлопья. Делая неимоверные усилия, он идет дальше и доходит до верхнего озера Бланкшё; опускается ночь. Больше сил нет. Он ступает на лед. Тот еще какое-то время держит его. На следующее утро кто-то, гуляя мимо, находит следы.

* * *

198) Дорогие сограждане. Многие из вас знают, как обычно звучат новогодние обращения. Я говорю о разных группах граждан, перечисляю достижения и восхваляю всех, кто достоин почета и уважения, вспоминаю, что происходило в уходящем году. Я не замалчиваю, естественно, и трудных тем, но заканчиваю всегда на оптимистической ноте, потому что жизнь, вопреки всему, движется вперед и для многих из нас становится лучше и легче. Но в этом году мне придется поделиться с вами более личными соображениями. Для меня этот год был очень трудным. Честно говоря, я чувствовал себя в глубочайшей заднице и плохо помню, чем конкретно я занимался, но был страшно усталый, несговорчивый и во всем видел только плохую сторону. Я читал стихи, пристрастился материться, и из меня выходили на свет такие вещи… даже не знаю, сказать ли… короче, вы не поверите. Хочу заодно сразу искренне поблагодарить мою команду, из-за которой крутились все колесики и вы, норвежский народ, ничего не заметили. Норвегия была и останется страной, где есть место разным и весьма различным взглядам на жизнь, но — и мне важно это подчеркнуть — всему есть предел. Что бы там ни говорили. Человек не может исходить из сочиненной им реальности и отказываться признавать факты. Есть хорошо и есть плохо. Нельзя от балды полагать то или это, если разум любого человека понимает, что это не соответствует действительности. Охолонитесь! Все, конечно, относительно, но не настолько, как некоторые, похоже, хотели бы считать. Я несколько раз думал, устав валандаться с этой неопределенностью, «да пошло оно все к черту». И знаю, что многие из вас сейчас следят, как я буду непроизвольно кивать в такт важным для меня мыслям. На здоровье! Я так устроен. Если вы желаете себе премьера с более произвольным киванием, голосуйте за другого, но, доколе вы решили видеть на этом посту меня, извольте принимать меня и с кожей, и с рожей. До вас эта информация не дошла, но в уходящем году я периодами жил в съемном углу. Не из-за сложностей в семье и дома, а поскольку мне требовалось побыть одному и прийти в себя. Я думаю, почти всем нам это знакомо. Но по иронии судьбы в этих моих поисках одиночества я встретил другого человека. Моего друга до гроба: мы с ним смешали кровь. Такой привычки у меня не было. Но вот — шрам. И этот человек, этот мужчина мучился гораздо сильнее моего. Притом сначала я этого не замечал, видел только свои потребности, но потом, и слишком, к несчастью, поздно, понял и его. То, что сегодня перед вами я выступаю сам, а не кто-то от моего имени, целиком его заслуга. Он заставил меня смеяться и играть в конструктор, мы гуляли в лесу и плавали, и я показывал ему такое, чем ни с кем не мог бы поделиться. Мы даже съездили вместе на юг. Это было понарошку, мы устроили свой юг прямо у него в гостиной из подручных материалов, которые продаются на каждом шагу. Вы тоже можете сделать так. Говоря коротко, этот человек вернул меня к простоте будней и тем самым — к жизни. Я надеюсь, что и у вас, кто слушает меня сейчас, есть такой друг. И тогда не играет никакой роли, что я или другие говорят или делают. С другом вы справитесь абсолютно со всем. Но если у вас друга нет, то все, что делаю я и другие рядом с вами, приобретает огромное значение. Мне больно при мысли, что я никогда не увижу каждого из вас, потому что тонет как раз тот, кого никто не видит.