Государственная Дума Российской империи, 1906–1917 гг. - Александр Федорович Смирнов

о немедленной отмене чрезвычайного положения, смертных казней, всеобщей политической амнистии. Среди иных привлекает внимание резолюция «петербургской группы союза российских писателей»: «Мы требуем полной и безусловной амнистии по всем преступлениям против политического и церковного строя». Публикуется воззвание Союза союзов (председатель П. Н. Милюков) «Требуйте полной амнистии! Народ и на этот раз не получил чего ожидал». Словом, весь специальный выпуск журнала с приложением был выдержан в этом направлении — народ не получил ожидаемого, он обманут.

Редакционная статья журнала «Право» за 24 декабря 1905 г., озаглавленная «Задачи настоящего момента», сравнивает положение страны с осажденным Порт-Артуром: «Вся Россия находится на положении чрезвычайной охраны или военного положения, повсюду царит жестокий и дикий произвол». В этих условиях выборы в Думу представляются чем-то чудовищным, но бойкот был бы ошибочным, и дается обоснование отказу от бойкота. «Правительство старается внушить мысль, что оно борется с анархией, мешающей ему осуществить принципы Манифеста 17 октября. Избирательная кампания воочию докажет, что именно правительство сеет анархию, что оно органически не способно осуществить Манифест 17 октября — и ему ничего не остается, как уступить свое место другим». Сказано достаточно ясно. Комментарии излишни. Установка дана: долой правительство самодержавного императора!

История создания Манифеста 17 октября, оценка последнего, отклики, вызванные в стране, получили отражение в дневнике великого князя Константина Константиновича28. Это уникальный источник не только в силу общеизвестной ценности дневниковых записей, где отсутствует позднейшая цензура автора и издателя, но также и положения великого князя Константина Константиновича — старший сын Константина Николаевича, одного из главных деятелей Великих реформ, пользовался, как и отец, славою либерального, просвещенного государственного деятеля. Как главный начальник военно-учебных заведений от Академии Генерального штаба до кадетских корпусов и одновременно президент Императорской Академии наук, вдобавок известный поэт КР, ученик Фета, последователь и почитатель Пушкина, он обладал уникальной информацией, поступающей к нему от самых различных слоев образованного общества, военной и гражданской элиты, а положение дяди императора, высоко чтимого племянником, представляло информацию и о настроениях в самых высших эшелонах власти. И еще. В конце 1905 г. КР предпринял поездку по стране для инспекции военно-учебных заведений, проехав от Петербурга до Ташкента. Лично увиденное тоже запечатлено в дневнике.

Характер дневниковых записей свидетельствует о патриотических чувствах президента Академии наук, крайне обеспокоенного трагическим положением, в котором оказалась Россия под градом военных неудач и внутренних смут, которые захватили даже вверенную ему сферу. Выход он видел в незамедлительном проведении реформ. С тревогой, а часто и возмущением князь-президент отмечает, что радикалы используют любой повод для организации антиправительственных шумных манифестаций, дискредитации императорской власти.

Из записей начала октября 1905 г.:

«У нас идет полная революция. Правительство утратило еще с прошлого года всякое значение, власти нет, и общий развал все более и более расшатывает единую Россию. Великий князь Николай Михайлович говорит, что всех нас — императорскую фамилию скоро погонят прочь и надо торопиться спасать детей. Но я не могу и не хочу с ним согласиться и считаю ниже своего достоинства принятие таких мер предосторожности»29.

«Похороны князя профессора С. Н. Трубецкого (ректора Университета) подали предлог к уличным шествиям с красными флагами и революционными песнями. Подвигаются грозные события, и что еще нам грозит».

Запись от 18 мая: «Какой ужас, что за позор и сколько горя! Боюсь читать газеты — это Цусимская трагедия, — что заставило адм. Небогатова сдаться? Русским сдаваться?! Неслыханно, ужасно!

Мир возможен, я лично против, позорный мир — а другого предвидеть трудно — хуже войны». И тут же определение своей позиции по вопросам внутренним: «Мне претит крайнее, ультра-красное направление… Говорят о близком созыве Земского собора или Государственной Думы».

Князь-президент за реформы, за строгое соблюдение законности. Он негодует, что правительство само нарушает законы, и важнейшие проекты, в том числе о преобразованиях высших управленческих структур, осуществлены «не в законодательном порядке, а помимо Государственного Совета. Самодержавие само подрывает собственное значение, нарушая законность, вместо того чтобы утверждать ее».

Похоже, у Константина Константиновича слова с поступками не расходились. Осенью 1905 г. группа видных ученых, членов Императорской Академии наук (Ольденбург, Шахматов, Зелинский, Веселовский, Бекетов), подписали известную записку 342 ученых, поддержавших конституционные требования. «Дерзкое, публичное порицание правительства» поставило президента — дядю царя в сложное, если не ложное, положение. «Я сильно волновался и тревожился», — признается князь. И было отчего. В его академии «господствует противоправительственное, если не прямо революционное, настроение». Он немедленно опубликовал в печати заявление, что «подписанты» не выразители позиции академии, их подписи — суть выражение их личных взглядов, и потребовал от подписантов объяснений; заявив им, что если подписанты, по их словам, исполнили гражданский долг, то и президент, исполняя свой долг, требует объяснения поступка, поставившего Императорскую Академию в ложное положение.

«Признавая искренность побуждений академиков, подписавших записку 342 профессоров, предоставьте и мне право держаться своих убеждений». Конфликт не разросся — «все дело ограничилось обменом моего циркуляра на оправдательные письма академиков».

Этот факт, ныне полузабытый, важен для понимания умонастроения научной элиты, и здесь также отражение причин Октябрьского манифеста.

Запись за 17–18 октября 1905 г.:

«Вести одна тревожней и хуже другой, везде возмущения, бунты, насилие революционеров над сторонниками монархического порядка, всеобщее бездействие законных властей становится обыденным явлением. <…> Телеграф принес высочайший манифест, дарована свобода слова, совести, собрания, разрешено избрание в Гос. Думу тем, на кого это право по манифесту 6 авг. не распространялось. Граф Витте назначен председателем Совета министров. Законы будут считаться действительными лишь с одобрения Гос. Думой. Тяжелое впечатление произвела эта важная весть. Конец русскому самодержавию. Новые вольности — не проявление свободной воли державной власти, а лишь уступка, вырванная у этой власти насильно»30.

«Про графа Витте здесь (в столицах. — А. С.) говорят, что он недостаточно тверд и решителен и в народных массах, возмущенных отложением „интеллигенции“ от царя, склонен видеть „черную сотню“, то есть чернь, якобы направленную правительством и его полицией на мятежников… мне казалось, что действия Витте разумны и направлены к успокоению умов, здесь к графу Сергею Юльевичу относятся недоверчиво и опасливо, посмотрим, оправдает ли он мои ожидания».

Дневник позволяет воссоздать реакцию на появление Манифеста.

«Николай (великий князь Николай Николаевич, председатель Военного совета. — А. С.) вызван в Петергоф. С ним советовались. Николаша виделся с представителем рабочих неким Ушаковым и пришел