Если копнуть поглубже - Тимоти Финдли

Фиона продолжала играть. На этот раз Мерси узнала песню — «Лунное сияние».

Слушая, она постепенно погрузилась в атмосферу фильма, в котором эта мелодия выполняла такую важную роль. «Пикник». Уильям Холден, Розалинда Рассел, Сьюзен Страсберг, Ким Новак. В 1956-м, в год выхода картины на экран, Мерси было примерно столько, сколько героине Сьюзен Страсберг, когда эта упивающаяся книгами девочка-подросток влюбилась, как и ее старшая сестра, красавица Ким Новак, в сексуального беспутного бродягу — героя Уильяма Холдена. Неужели, думала Мерси, Фиона тоже испытывает тайное любопытство к их соседу в драных джинсах — который появляется и исчезает, подобно другого рода бродяге, Эросу, — переодетому Адонису, называющему себя телефонистом компании «Белл»?

Мерси откинулась на спинку и улыбнулась; «Лунное сияние» навеяло воспоминания о том времени, когда ей самой было одиннадцать, двенадцать, тринадцать, — потерянная, упивающаяся книгами и одинокая в дебрях юности, она училась носить бюстгальтеры, курить сигареты и скользить всезнающим и непонимающим взглядом по столикам в школьной столовой. И всегда удивлялась: отчего ее вдруг так заинтересовал пятнадцатилетний Тедди Карлсон, которому всего месяц назад она смеялась в лицо. А мать приговаривала: «Только приличные мальчики, Мерседес. Никаких Тедди Карлсонов. Чтоб ноги его не было в моем доме. Только приличные мальчики». Мерси два дня отказывалась от еды. Все кануло — непрощающее, незабываемое прошлое родительских запретов и запертых дверей: каждый день в десять, а по воскресеньям в двенадцать. Ушло, но не забылось. Всплывет в памяти — пожмешь плечами и улыбнешься.

Задняя дверь Саворских снова открылась и с треском захлопнулась. Разве обойдется летняя ночь без хлопанья задних дверей? Где угодно, только не в Южном Онтарио…

Босоногая Агнешка просеменила через две подъездные аллеи — свою и Мерси, неся завернутого в детское одеяльце спящего Антона.

— Я заметила вашу сигарету. Можно войти? — спросила она, подойдя к двери на террасу.

Как тихо стало внезапно.

Кошачья баталия завершилась.

Фиона прекратила играть. Кино кончилось?

Только, как обычно, кричали лягушки и стрекотали сверчки.

От голоса Агнешки Рэгс спрыгнул с колен Мерси. Она встала и отодвинула задвижку на двери. Четверть двенадцатого. Мерси слышала бой стоявших на кухне старомодных напольных часов.

— Вам чем-нибудь помочь?

— Нет, ничего не надо. Только побыть у вас. Милош меня оставил.

С этими словами Агнешка переступила через порог. А Мерси невольно представила себе момент в будущем, достаточно предсказуемый, когда это действительно может произойти.

— Боюсь, я не понимаю, — разыграла она невинность, прекрасно зная, что Милош всего лишь поехал в город выпить.

Агнешка обожала все драматизировать. Точно так же она проявляла себя и в отношении к религии, политике, любви, смерти и к своему сыну. У нее была истинно актерская способность нагнетать ситуацию.

— Он опять вернется пьяным.

— Перестаньте, на Милоша это совершенно не похоже.

Что, кстати, соответствовало истине.

— Он поехал пить пиво и заигрывать с девицами. — У Агнешки не было собственной тайной жизни, и она придумывала такую жизнь Милошу. — Вчера возвратился после двух часов. Обещает, но никогда не приходит вовремя. — Она огляделась по сторонам и чуть не села на задремавшую на стуле Лили — единственную кошку Мерси.

— Вот сюда. — Мерси уступила женщине шезлонг. — Вам с Антоном здесь будет удобнее.

— Спасибо.

Агнешка устроила сына на сгибе руки и вытянула ноги.

— Что это вы пьете? — поинтересовалась она.

— Красное вино, — ответила Мерси. — Могу дать вам что-нибудь другое: клюквенный или апельсиновый сок, минеральную воду. — Агнешка не употребляла спиртного.

— Я выпью вина, — заявила она.

О!

Мерси отправилась на кухню. Рэгс вернулся на свой стул.

Вино! Черт бы ее побрал! Придется открывать другую бутылку. Не давать же ей мое — с желтой этикеткой. Провались пропадом эта Агнешка!

Вопреки тому что она говорила Уиллу, Мерси никогда не позволяла себе слишком налегать на вино, но теперь, откупорив вторую бутылку — на сей раз «Вальполичеллу», — она тайком пропустила стаканчик, да так залихватски тряхнула головой, что чуть не опрокинулась в раковину.

И сама рассмеялась. Беззвучно. Мерси Боумен наконец свалилась пьяной!

Взяв чистый стакан для Агнешки, она возвратилась на веранду, жалея, что Фиона больше не играет. Музыкальный фон помог бы ей общаться с этой сложной, неприятной, несимпатичной и настырной молодой женщиной. Ведь придется разыгрывать добрую старшую соседку — золотое сердце.

А вот не буду — потому что не хочу.

Она мне никогда не нравилась. Понаехали всякие поляки!

Стоп, стоп, а как же милосердие?

Пошло оно подальше, это милосердие. Где оно, это милосердие, в ней! Стервоза! Гробит собственного ребенка. А теперь пьет мое вино и жаждет сочувствия…

Мерси налила, как требовали приличия, полстакана вина и подала нежеланной гостье.

— Я однажды пробовала вино. На своей свадьбе, — сказала та.

— Привет!

— Так говорят в Канаде, когда пьют?

— Ну, на самом деле так говорят англичане. Но и мы тоже. Будь мы французами, сказали бы «салют».

— Значит, привет и салют.

Женщины выпили.

Мерси села на единственный свободный стул и закурила.

— Не дымили бы вы, — попросила Агнешка. — Здесь ребенок.

— Это мой дом. — Мерси сама удивилась своим словам. — В вашем доме я бы не стала курить. А здесь буду. К тому же мы на веранде.

Агнешка поставила стакан с вином и откинула одеяло с лица Антона.

— Спит, — проговорила она, не обращая внимания на дым. — Очень спокойный весь день.

— Неужели вы больше не покажете его врачу?

— Ни за что. Врачи его убьют.

Ты его первая доконаешь.

— Но надо же узнать, что не в порядке с вашим сыном. Позвольте медикам хотя бы выяснить, в чем дело. Ведь будете локти кусать, если выяснится, что ему могли помочь, но вы не дали этого сделать. У моих друзей была дочь, — продолжала Мерси. — Очень красивая девочка. Но с первого взгляда было видно — ее надо лечить. У девочки косил один глаз…

— Что значит «косил глаз»?

— Это когда глаза не фокусируются вместе. Ее левый глаз не двигался и смотрел все время вправо…

— Как в кино. Так делают комики, чтобы рассмешить.

— Да… наверное… Только это-то было серьезно. Не я одна замечала изъян. Родители тоже знали, но все твердили: пройдет само собой. Девочке тогда еще не исполнилось и двух лет. Но они ничего не сделали. Абсолютно ничего. А она была такая красавица! К восемнадцати годам с глазом стало совсем плохо, и его пришлось удалить.

— На все Божья воля.

— Ни черта подобного! — вспыхнула Мерси. — При чем тут Божья воля? Родительская тупость и гонор. Вот в чем дело. Не хотели признать, что их совершенная дочь родилась с дефектом. А покажи они ее вовремя специалисту, и глаз удалось бы спасти. — Мерси решилась на рискованный шаг и выдвинула последний аргумент: — С Антоном может случиться то же самое. Я не считаю вас глупой, Агнешка. Вовсе нет. Но я считаю вас жестокой — это я должна вам сказать.

— Я не жестокая. Я покоряюсь воле Господней.

— Антон понятия не имеет о воле Господней, — прошипела Мерси и подалась вперед. — Он всего лишь младенец. И понимает одно — ему плохо. Почему он должен страдать? За что? Все, что от вас требуется, это отнести его в больницу и позволить врачам провести обследование.

Она опять выпрямилась на стуле. Налила себе вина и добавила в стакан соседки. Агнешка помолчала. Затем опустила глаза на сына и коснулась пальцем щеки.

— Он спит, — улыбнулась она. — Уснул.

— Да. Но не по воле Божьей. Он спит, потому что устал. Смертельно устал — столько времени звал на помощь, и никто его не услышал. Извините, что говорю так резко, но меня это действительно очень, очень, очень тревожит. Поймите, Агнешка, это Господь создал врачей, больницы, медицину. Помогите ребенку. Он ждет от вас помощи. В этом и заключается жизнь. Помогать.

— Но я сама могу ему больше помочь. Я его мать. И позабочусь о нем. Зачем же еще нужны матери? Я его врач, больница и медицина. Мать!

— Я тоже мать. Четырежды, — заметила Мерси.

— Не знала. Совсем не вижу ваших детей.

— Если честно, я тоже. Только время от времени. Но я их люблю. Всех.

— Как я люблю Антона.

— Да. Как вы Антона. Но…

— Не говорите «но». Я не желаю слышать никаких «но». Вы не понимаете: я мать — да. Но я в то же время — дитя. И я подчиняюсь. Мне указывают: «нет». Это Божья воля. Надо подождать. И я повинуюсь и… жду.