Затерянная улица - Жан Амлен

Сколько пароходов угрожало ей в этом долгом путешествии, и все же она выбралась из туманов и благополучно прошла через эти годы — годы последних парусников, уходящих в забвение, но все еще везущих оружие и металл для будущих войн. На каких только судах, лежащих теперь на дне моря, он, Сигард, не плавал, чтобы найти свою лодочку. На судах, груженных мрамором, вином и черри-бренди. На их машинах до сих пор сохранились слова Trere Joco…

Какая удивительная поэма милости провидения!

И тогда они увидели, как лесная белка подбежала к дереву рядом с клеткой и, пронзительно стрекоча, прыгнула с ветки и взметнулась над проволокой. И тотчас же одна из рысей, беспощадная и стремительная, как молния, одним гигантским прыжком взмыла вверх, ударив по проволоке, как по струнам огромной гитары, и одновременно просунув сквозь нее свои кривые когти. Астрид вскрикнула и закрыла лицо руками.

Но белка уже скользила по другой ветке вниз, дальше от разъяренной рыси, прыгавшей снова и снова, в то время как другая шипела и рычала, припав к земле.

Сигард и Астрид рассмеялись. Им показалось это несправедливым по отношению к рыси, которая теперь с важным видом облизывала лицо своей подруги. Невинную белку, за чью судьбу они так волновались, должно быть, и выпускали, чтобы дразнить зверей, ее игра с рысью и чудесное спасение, на которое у нее был один шанс из тысячи, очевидно, происходили здесь ежедневно и, в общем-то, были просто глупой забавой. Но Сигарду и Астрид это казалось значительным, раз они присутствовали при этом.

— Ты знаешь, как я следил за газетой, — заговорил Сигард, зажигая трубку, когда они двинулись дальше.

— За «Сиэтл стар», — сказала Астрид.

— Да, за «Сиэтл стар». Это была моя первая газета. Отец всегда говорил, что лодочка ушла на юг, в Мексику, но я помню, что дед ему возражал. Если она не разбилась, — говорил он, — то ее унесло вниз… Да, я долго ждал и в конце концов бросил следить за газетой.

— И прошли годы.

— И я вырос. Дедушка к тому времени умер, а мой отец… ну, ты знаешь, что с ним случилось. Теперь и его нет на свете. Но я никогда не забывал… Двенадцать лет! Только подумать! Ведь она странствовала дольше, чем мы женаты.

— А мы женаты уже семь лет.

— Да, сегодня семь лет.

— Это как чудо!

Но никакие слова не могли передать то, что они чувствовали.

Они вышли из леса и шли теперь между двумя длинными рядами японских вишен, для которых наступала пора цветения. За вишнями была широкая поляна, а дальше по обеим сторонам залива снова тянулся лес. Они спустились по крутому склону холма и вышли к океану. На этой стороне, вдали от бухты, ветер был резче. Голубовато-серые чайки, описав круг, взметнулись над их головами и с пронзительными хриплыми криками унеслись в море.

Море лежало перед ними у подножия обрыва, голое море без набережных и пляжей, даже без приветливых хижин. Слева показалось несколько домиков, но только в одном окне горел свет, ярко пылая сквозь деревья, словно какой-то местный Адам вместе со своей Евой пробрались обратно в рай.

Был отлив. В открытом море, словно белые лошади, хороводились пенистые гребни волн, разбиваясь о берег на тысячи серебряных осколков. Волны откатывались так стремительно, что казалось, будто море несется прочь.

Тропинка переходила в посыпанную шлаком дорогу, ведущую к знакомому им павильону, где летом был кафетерий. Мертвые листья падали на крыльцо, а рядом в березовой рощице громоздились перевернутые столы и скамейки. Здесь было холодно, уныло и пусто. Слышался только немолчный рев океана. Но между влюбленными было нечто такое, что согревало их, и для них распахивались ставни, поднимались столы и скамейки, и вся роща наполнялась, как летом, голосами и детским смехом. Они вошли в павильон, и Астрид положила руку на плечо Сигарду и произнесла слова, которые уже столько раз говорила раньше, что они повторяли их теперь почти как заклинание:

— Я никогда не забуду этот день. День, когда мне исполнилось семь лет и я отправилась в этот парк на пикник с отцом, матерью и братом. После завтрака мы играли на берегу. Был чудесный летний день, и море было спокойно. Прилив оставил у кромки воды морские водоросли. Я играла и нашла твою лодочку.

— Ты играла на берегу и ты нашла мою лодочку. Мачта на ней была сломана.

— …Мачта на ней была сломана и болтались обрывки паруса. Но сама лодочка была цела и невредима, хотя ее исхлестало бурями и лак давно сошел. Я побежала к маме, и она заметила сургуч над кубриком. И я нашла твое письмо, мой милый.

— Ты нашла мое письмо, дорогая.

Астрид вытащила из кармана обрывок бумаги, и хотя буквы были едва различимы и они знали все наизусть, они склонились над ним и прочли:

«Здравствуйте, меня зовут Сигард Сторлсен. Мне десять лет. Сейчас я сижу на причале в Фиркутском заливе, графство Клаллам, штат Вашингтон, Соединенные Штаты Америки, в пяти милях к югу от мыса Флаттери, и мой отец сидит рядом и диктует мне. Сегодня 27 июня 1922 года. Мой отец — лесничий в Олимпийском Национальном парке, дедушка — смотритель маяка на мысе Флаттери. Со мной — маленькая блестящая лодочка, которую вы сейчас держите в руках. Сегодня ветрено, и отец сказал, чтобы я спустил ее на воду, после того как я вложу в нее это письмо и запечатаю крышку, которая сделана из дощечки бальзового дерева от моей коробки для планера. Сейчас это письмо поглотит море, и если вы когда-нибудь найдете его, я прошу вас сообщить об этом в „Сиэтл стар“, потому что с сегодняшнего дня я начинаю читать эту газету и искать то место, где будет сказано, кто, где и когда его нашел. Спасибо.

Сигард Сторлсен».

Они пришли на пустынный берег с грудами размытого наплавного дерева, наваленного повсюду. На траве были разбросаны водоросли и щебень, и огромные бревна, и мелкая галька, и корявые сучья, распятые и скрюченные неистовым океаном. Иногда им попадались поленья, еще годные в топку и ждущие только того, чтобы кто-нибудь унес их, — и тогда они машинально отбрасывали их подальше от воды, памятуя свои собственные зимние нужды. И еще множество сучьев валялось у опушки рощи и на размытых водой лесистых берегах, видневшихся по другую сторону залива, где над морем склонялись сломанные ветром деревья.

И повсюду были следы разрушений, принесенных разгневанной зимой: поломанные курятники, разбитые плоты и разрушенная рыбачья хижина с развороченными досками, ощетинившимися гвоздями. Гнев природы распространился и на берег, и им приходилось взбираться на целые горы щебня и гальки, преграждавшие им путь. И везде лежали причудливые плоды моря, распространявшие дурманящий запах йода, чудовищные бурые вздутия, напоминавшие рожки допотопных автомобилей, стелющиеся по земле узкие атласные ленты в двадцать футов длиной, водоросли, похожие на злых демонов, и всякий прочий мусор, изрыгавшийся океаном.

И снова обломки крушений — ботинки, часы, рваные сети, разбитая рулевая рубка с валявшимся на песке расплющенным штурвалом. Трудно было поверить, что все эти следы смерти, разрушений и безысходности были только видимостью, что под обломками, ракушками, хрустевшими у них под ногами, в переполненных весенних потоках, через которые они перепрыгивали, спускаясь к морю, таилось, как и в лесу, торжество жизни и бурление весны.

Укрывшись в густой листве поваленного дерева, Астрид и Сигард следили за тем, как над морем поднимались облака. Но небо все еще было серебряным, так что они могли видеть другой берег залива и даже, им казалось, различать островки.

Одинокий корабль с поднятой грузовой стрелой качался на горизонте. Неясно вырисовывался Маунт-Худ, а может, это были только облака. На юго-востоке они заметили треугольник умытой штормами зелени, словно вырезанный из тьмы. Четыре сосны, пять телеграфных столбов и еще какая-то вырубка, напоминавшая кладбище. Позади них ледяные горы прятали в облаках свои дикие вершины. А в море, седом от пены, бушевали волны, разбиваясь о скалы тысячью мелких брызг.

Сильный порыв ветра смешал их мысли, их голоса, их чувства, и они бежали от него, смеясь и спотыкаясь о гальку. Они не знали, что это — пена или дождь хлестали их по лицу, морская ли пена или дождь, из которого родилось море, — но наконец они вынуждены были остановиться, тесно прижавшись друг к другу.

…Это был тот самый берег, на который сквозь хаос и мглу течение вынесло их маленькую лодочку с ее посланием. Она нашла наконец тихую гавань. Но через какие бури она прошла!

Перевод с английского Н. Кролик

Роже Лемелен

Страсти господни

Началось все это в один из июльских вечеров в главном зале местного музея.

— Господин кюре Леду! Какая неожиданность! Вот уж не думал, что вас заинтересует современная живопись!