Пусть умрёт - Юрий Григ

      – Зачем им кричать, ланиста? – спросила Гера.

      – При крике напрягаются мышцы живота, и удар приобретает дополнительную силу, – ответил вместо наставника Агриппа, довольный тем, что может продемонстрировать перед девушкой свою осведомленность в вопросах искусства владения оружием.

      – Нужно также следить, чтобы рука, плечи и бедро наносили удар вместе, прекрасная госпожа. Это вкладывает всю тяжесть тела в удар, – добавил, осторожно поглядывая на хозяина, Маркус.

      Но Агриппа, поглощенный зрелищем тренировки, уже не слушал его. Они пошли дальше, а он продолжал рассказывать Гере о гладиаторах.

      Девушка слушала невнимательно, но хорошо запомнила момент, когда они поравнялись с группой воинов, которые втроем пытались загнать в угол гладиатора, молодого человека лет двадцати пяти, сложенного как Аполлон. Демонстрируя фантастическую ловкость и быстроту, он отражал удары противников. Было странно, что ни один из их маневров не завершается успехом. Создавалось впечатление, что этот воин каждый раз исчезает из виду, чтобы через долю мгновения появиться за спиной у неповоротливых по сравнению с ним нападающих.

      Она ни разу не посещала гладиаторские бои, считая их чрезмерно жестоким зрелищем, но сейчас остановилась и поначалу с интересом, а потом и с некоторым азартом принялась наблюдать за этим поединком, если можно назвать поединком борьбу одного против троих. Спустя некоторое время поймала себя на мысли, что ей небезразличен исход боя, и с удивлением отметила, как всякий раз замирает сердце, когда у молодого гладиатора не оставалось, казалось, ни малейшей возможности избежать поражения.

      Гера понимала, что бой не настоящий, мечи деревянные, но всё равно волновалась. Однако преимущество красавца-гладиатора было очевидным. Ей пришло в голову, что если бы борьба велась боевым оружием на настоящей арене, его незадачливые противники давно лежали бы на земле.

      Агриппа тоже остановился и молча наблюдал за происходящим. Каким-то чутьем уловив желание хозяина, ланиста дал отбой, и разгоряченные воины рухнули в изнеможении прямо на землю, осматривая царапины и потирая ушибленные места. 

 Агриппа знаком приказал отличившемуся гладиатору приблизиться к ним.

      Тот подошел, поправляя ладонью перехваченные шнуром темные волосы, и склонился перед ними, не поднимая глаз. Когда он стоял так, на коленях, Гера заметила на его левом плече родинку в форме буквы М, а на правом – татуировку в виде грифона, символа богини Немезиды.

      — Ты можешь подняться, – сказала она, слегка прикоснувшись ладонью к его голове.

      Гладиатор поднял голову, их взгляды встретились. Гера вздрогнула и замолчала, пока голос Агриппы не вернул ее на землю:

      — Это мой лучший воин, Гера. Он грек… Поприветствуй его! Он молод, но ему нет равных среди всех гладиаторов Империи.

      — Я видела, как ты сражался, – услышала Гера свой голос как бы со стороны, – и восхищена твоим искусством владения мечом. Скажи, откуда ты родом? Как тебя зовут?.. Ты действительно грек? Ты не похож на грека...

      — Не знаю, госпожа, но все называют меня греком... А зовут меня Александр, – было видно, что он тоже смущен.

      — Грек он или нет, неважно. Есть две школы гладиаторов – фракийская и галльская. Он принадлежит к фракийской, Гера, – закончил за него Агриппа. – Мне лично фракийский стиль боя ближе. – И, глянув на гладиатора, продолжавшего почтительно стоять на коленях, повторил вопрос Геры: – Так ответь госпоже, откуда ты родом. Кстати, тебе было разрешено подняться.

      Александр поднялся с колен и, не отрывая глаз от земли, ответил:

      — Я не помню своих родителей. Я был слишком мал, когда меня отняли у них. Мне говорили – они из Киликии. Они, наверно, погибли. А воспитывала меня одна добрая женщина из Коринфа. Ее муж, солдат, научил меня драться мечом, а она обучила читать по-гречески. Скорее всего, меня считают греком поэтому. Они сказали, что забрали меня у бродячих артистов, когда мне было семь лет, – он говорил неохотно, запинаясь. – Но я не уверен, что так было на самом деле... Свое киликийское имя я не помню... А Александром меня стали называть позже мои приемные родители из Коринфа.

      — Ты умеешь читать по-гречески? – с удивлением продолжала расспрашивать Гера.

      — Да, госпожа, я немного читал Плутарха и Луция Флора.

      При этих словах Агриппа с еще более пристальным интересом взглянул на него. И тут Гера поняла, что именно из-за этого человека они сегодня здесь.

      Вдруг тонкая игла страха пронзила ее сердце, но, спустя мгновение, боль растаяла. Она так и не поняла, что это было.

      Но каковы бы ни были причины интереса Агриппы к этому гладиатору, совсем по иной причине возрастал интерес к нему Геры. Стоило ему произнести слово – щеки ее начинали пылать, она надеялась, невидимым огнем, а ладонь, которой она коснулась головы Александра, горела.

      Агриппа же между тем продолжал допрашивать юношу:

      — Ты родился свободным... Так как же ты стал рабом?

      — Я отказался служить в римской армии.

      — Ты же знал, что это преступление?

      — Да, господин...

      — Так почему же ты отказался?

      Александр не ответил.

      — Что же ты молчишь? Или не расслышал моего вопроса?

      Но гладиатор опускал голову все ниже и ниже и продолжал хранить упорное молчание.

      — Не хочешь отвечать, – задумчиво пробормотал Агриппа себе под нос. – На труса ты не похож... Скажи, как погибли твои родители?

      — Я не знаю, господин, – ответил Александр, вскинув голову.

 «Лжешь! – подумал Агриппа, глядя гладиатору в глаза, – Маркусу доложили, что ты признавался своим товарищам: родителей твоих убили по приказу Домициана, когда тот проводил военную компанию на Востоке... Тогда он еще не был императором, но уже проявлял жестокий нрав. Ну да ладно... кажется, лучшей кандидатуры для нашего дела не найти – молод, силен, владеет оружием лучше всех, кого я знаю, и главное – ненавидит императора...»

      А вслух он примирительно сказал:

      — Хорошо, если не хочешь, не говори. Но я вижу, ты не забыл о предстоящих играх. Ты хорошо дерешься, грек. И заметно, что ты в хорошей форме... Надеюсь, сохранишь ее. Думаю, скоро у тебя будут достойные противники. Ступай...

      Он задумчиво посмотрел вслед гладиатору.

      — Пойдем Гера, нам здесь больше нечего делать...

      С этими словами он увлек девушку за собой, так и не заметив искры, внезапно проскочившей между своими рабами: Александром и Герой.

 Уже полулежа в лектике, мерно покачивающейся в такт шагам носильщиков, Агриппа вспомнил о донесении, полученном через посыльного Захарии, перед тем как покинуть дом. Старая лиса Луций уже дышал в спину.

      Агриппа поморщился и подумал – медлить нельзя.

      Теперь он знал, как поступить, ибо не сомневался более, что нашел, наконец, карающий меч и руку, коей суждено сей меч направить.

      Возвратившись из училища, Агриппа оставил Геру дома. Сам же без промедления вновь отправился в путь. Всю дорогу он подгонял носильщиков и спустя небольшое время добрался до дверей дома, не менее роскошного, чем его собственный.

      Слуга провел посетителя в перистиль.

      Был этот уголок дома,  вне всякого сомнения, гордостью хозяина: с торца внутреннего двора прямоугольной формы виднелся вход в триклиний; вдоль оставшихся трех сторон шла крытая колоннада с мраморными коринфскими колоннами. Они казались слегка прозрачными, словно свет исходил из глубины камня, испещренного прожилками и трещинками, делая его похожим на застывший горный поток. Камень этот привозили из Каппадокии и называли лунным – луненсисом. Внутри колоннады виднелись ниши с бьющими фонтанами, кропотливо выложенные мозаикой из кусочков морских раковин.

 Перистиль был поделен на две части каналом с бегущей водой с бронзовыми статуями фамильных ларов по берегам. Всё это само по себе заслуживало наивысшей оценки самого притязательного знатока. Всё открытое пространство двора было превращено чьими-то заботливыми руками в чудесный садик. Между колоннами по цоколю были выдолблены углубления, в которых росли декоративные растения, без которых не мог себе представить домашний уют ни один италиец: плющ взбирался по дорожкам колонн; листья мягкого аканфа, похожие на медвежьи следы, казалось, только что слетели с капителей, удивляя глаз своим четким геральдическим орнаментом.

      Цветущие кусты тамариска в урнах, расставленных по изумрудной траве, бесшабашно разбросали фиолетовую пену. Повсюду с отменным художественным вкусом были высажены маргаритки, лилии, молодые кусты дамасских роз, между которыми стояли три ложа. А в центре был установлен огромный картибул[7]  на шести мощных львиных лапах со вздувшимися от напряжения мышцами, как бы усиливающими ощущение тяжести взваленной на них каменной плиты.