Откровенные тетради - Анатолий Тоболяк

— Ну, пес, — обратился я к нему, — береги хозяев.

И вот уже дверца хлопнула, но тут же распахнулась опять, и голова Кротова в огромной шапке высунулась поверх руки пилота.

— Борис Антонович, спасибо за все! Приезжайте в стадо работать!

— Уходи, защемлю! — крикнул пилот.

И дверца захлопнулась окончательно.

Я побрел с летного поля, встал у заборчика.

Заурчали моторы; Ан-2, поднимая метель, вырулил в дальний конец взлетной полосы, а потом промчался мимо, прыгая на снежных застругах, грузно оторвался от земли и потянул в сторону сопок.

На поле появились люди с чемоданами. Наверно, радиоголос объявил посадку на очередной рейс. Мне казалось, что вокруг тишина. Оглохшая, онемевшая планета, где нет Сергея и Кати!

Я представил, как они сидят, прижавшись друг к другу. Рука в руке, лицо к лицу, мысли опережают самолет… Превратиться бы в невидимку, в духа бесплотного и быть всегда стражем за их спиной! Но они разглядят и прогонят. Скатерть-самобранку с дарами жизни расстелить бы перед ними! Пройдут мимо. Стать бы оракулом и нашептывать им на расстоянии мудрые советы! Заткнут уши. Что же отдать им такое, чего они не имеют? Нет ничего такого… Им нет дела до моих заклинаний. Они видят цветные миражи, неразличимые дальнозоркостью опыта. А я улавливаю, как ревет время, старя всех и вся, и оглядываю длинную буднюю дорогу, по которой им придется долго шагать. И поэтому на душе неспокойно.

Через несколько дней редакционный завхоз, наводя порядок в комнате, где жили Кротовы, нашел за шкафом и принес мне толстую тетрадь в коленкоровом переплете. Я просмотрел ее. Это был дневник Сергея Кротова, а в него вложено письмо Кати.

Откровенные тетради

Тетрадь первая

1

В этот день в Ташкенте шел сильный дождь. Без зонта, с холщовой сумкой в руке я прошагала от института два квартала до ближайшей почты и оттуда дала телеграмму домой: «ПРОВАЛИЛАСЬ, ЛЕНА».

Пожилая женщина за конторкой, прочитав, спросила:

— В институт провалилась?

— Ну да.

— А куда поступала?

— В педагогический.

Она вздохнула:

— Вот бедняжка!..

— Да нет, ничего, — бодро сказала я.

Вся телеграмма с адресом «потянула» на сорок копеек. В этом смысле отец и мать могли быть довольны: я выполняла их наставления и не транжирила деньги.

Сказав: «Да нет, ничего», я не соврала. Самочувствие действительно было ничего себе. Не то чтобы хорошее, но и не так, чтобы очень уж скверное. Ровное, спокойное состояние. А тело будто закоченело. Я и шагала, как солдат, — раз-два! раз-два! — под дождем. Прохожие в подъездах и под навесами, глядя на меня, наверно, получили большое удовольствие.

Раз-два! Раз-два! Так. Случилось. Что дальше?

Надо было ехать в общежитие и собирать свои вещички. Так. А дальше?

Цокая каблуками по мокрым ступенькам, я спустилась в переход к новенькому метро и вдруг почувствовала, что нужно быстро, немедленно скрыться от людских глаз. Я юркнула за газетный киоск и тут немного поревела. Минут так пять, не больше. В то время я не мазалась, и с моим лицом ничего не произошло. Ну, небольшое покраснение глаз, только и всего. Зато сразу стало легче дышать.

Пока ехала до общежития, я поняла, что мое «дальше» укладывается в два варианта. Первый — вернуться домой. Второй — найти работу где-нибудь под Ташкентом и попробовать жить сама по себе. Мелькнул, правда, и третий: шагнуть под колеса поезда. Но этот вариант был не мой, а заимствованный, навеянный недавно прочитанной заметкой в газете. Сообщалось, как два японских абитуриента, он и она, провалившись на экзаменах, решили, что жить не стоит, и бросились с высотного здания на мостовую.

Я не чувствовала, что жить не стоит. Еще раньше я понимала, что поездка сюда при моих школьных успехах (четыре тройки в аттестате) и моей безалаберности — порядочная авантюра. Свою решимость я сформулировала родителям так;

— Авось поступлю.

Отец сразу рассвирепел и ударил ладонью по столу.

— Дура. На «авось» рассчитывают только недоумки. Умные люди полагаются на свою голову!

Не надо было ему во время нашего долгого спора выпивать «огнетушитель» портвейна. После «дуры» я не колеблясь поехала бы поступать даже в Оксфорд или Кембридж…

— Денег не получишь. На «авось» и катись! — заявил отец.

— Ладно, — сказала я. — Не надо мне твоих денег. Разреши только сдать пустые бутылки с веранды. Их хватит на кругосветное путешествие.

— Уходи отсюда! — прикрикнула на меня мама, взмахнув полотенцем.

Не знаю, о чем они там без меня говорили (я отправилась к своей подруге Соньке), но вечером отец мрачно извинился за «дуру» и проворчал:

— Поезжай. Стукнись лбом в стену.

Вот таким образом я попала сюда. А теперь нужно было возвращаться в наш городишко или что-то придумывать.

В общежитии за столом вахтера сидела сама комендантша; ее-то мне и надо было.

— Здравствуйте, — кротко сказала я.

— Здравствуй, здравствуй! — откликнулась рыхлая, толстая комендантша. — Поступила или как?

Я смиренно опустила глаза.

— Нет, не прошла, тетя Валя. Можно мне пожить дня два, пока перевод не придет из дома?

— Уезжать, что ли, не на что?

— Не на что, — слукавила я: в сумке у меня лежало двадцать пять рублей.

— Вот все вы такие! Промотаете денежки, а родители — высылай. Мне что, жалко? Живи!

Я горячо ее поблагодарила. Итак, два дня на раздумье я выгадала. Теперь можно было ехать к Соньке.

Сонька Маневич, моя подруга, поступала не куда-нибудь, а в политехнический институт на энергетический факультет. Свой выбор она, посмеиваясь, объясняла так:

— Там парней полно. Проще выскочить замуж.

У Соньки комплекс неполноценности. Ей кажется, что она страшна как смертный грех и никто ее замуж никогда не возьмет. Красотой она, и правда, не блещет: нос огромный, сама низенькая и толстая, зато башковитая до невозможности. Наши классные парни ходили за мной толпой, а на нее ноль внимания. «Тень Соломиной»— так ее звали. То есть моя тень.

Два дня назад мы виделись и договорились встретиться около оперного театра.

Когда я приехала, Сонька уже ждала. Я ее издалека увидела: стоит на ступеньках и вертит «головой туда-сюда. Я подошла с сияющим лицом.

— Привет!

Она обернулась, сморщилась от радости и воскликнула:

— Ой! Веселая! Поступила, да?

— А ты?

— Тоже, тоже!

— А я — фигу с маслом. Не прошла.

Так Сонька и осеклась, даже рот приоткрыла.

— Да ты что-о… — протянула жалобно. — Неправда…

— Еще какая правда!

— А почему ты смеешься? — Она все еще не верила.

— Это я так плачу.

С этими словами я взяла Соньку под руку и повела прочь от какого-то парня, который на нас уставился.

Дождь уже кончился, по-всегдашнему горячо светило солнце. Трамваи звонили как-то особенно весело. Был час «пик», после работы валом повалили прохожие. Так хорошо и радостно вокруг, такая сильная жизнь! И все это уже не мое.

Я крепче ухватила Соньку за руку и неожиданно для себя предложила:

— Знаешь что, давай отметим твое поступление? Пойдем в ресторан!

— Что ты! — тотчас напугалась Сонька.

— А что?

— Как ты можешь веселиться, не понимаю…

— Говорю же тебе, я не веселюсь, а скорблю. И хватит об этом!

Ресторан был рядом (его вывеска и навела меня на мысль). Я за руку, чуть не силой потащила Соньку к входной двери. Вот не думала, что в ней так бушует провинциализм! В вестибюле она скукожилась, втянула голову в плечи и только поводила туда-сюда своим огромным носом, словно принюхивалась к здешней атмосфере… Прошептала, горбясь:

— Народу много… Давай уйдем…

— Нет уж!

Я встала в очередь, а ее отправила в туалет, чтобы она там немного очухалась. Сразу же началось:

— Девушка, садимся за один столик?

Оглянулась: стоят за спиной двое в клетчатых пиджаках. Я смерила их взглядом и ничего не сказала. Они рассмеялись, и пошло! «Красивая девушка, верно?» «Выдающаяся!» «А волосы какие, обратил внимание?» «Бесподобные!» «А фигурка?» «Черт-те какая!» «Сколько ей, по-твоему?» «По-моему, двадцать». «А по-моему, не больше восемнадцати».

— Девушка, разрешите наш спор, сколько вам лет?

Я молча терпела — вежливый треп. Не то что в нашем городке. У нас дипломатия не в почете: сразу хватают за руки и такое несут, что уши вянут. Одна вечером по улице не пройдешь спокойно. Надо иметь какого-нибудь телохранителя, вроде моего одноклассника Федьки Луцишина, разрядника по боксу. Он без долгих раздумий мог влепить в ухо любому, кто пристанет ко мне…

Очередь двигалась быстро, и я побежала за Сонькой. Моя подруга стояла перед зеркалом и потерянно смотрела на собственное отражение, будто впервые увидела. Она всегда жаловалась на свои волосы, жесткие и курчавые. Их никакая гребенка не брала. А ей хотелось иметь прямые и длинные, как у меня. Свои кудряшки она начесывала, чтобы скрыть мелкие прыщики на лбу.