Трепанация прошлого - Алексей Макеев

Он услышал, как открылась дверь, раздались чьи-то шаги, но не повернулся. Это мог быть только Щербаков, а вот видеть его сейчас Льву Ивановичу хотелось меньше всего.

— Сигарету дай, — услышал он голос Владимира Николаевича, но не обернулся, а просто бросил пачку и зажигалку на подоконник.

Щербаков закурил.

Некоторое время они молчали, а потом генерал сказал:

— Да, Лева, я был не прав. Я поторопился и в результате ошибся. Считай, что ты высказал мне все, что у тебя накипело, а я это выслушал и согласился с каждым словом.

— Дело не в амбициях, — не глядя на него, устало проговорил Лев. — А в том, что после такого демарша мы можем поставить на деле большой и жирный крест. Может быть, ночью охранники этого ЧОПа и не станут звонить Краснову, но утром точно доложат. Осипов же для них свой, они почти все ему по гроб жизни обязаны. Как же не сообщить о том, что у него в доме творится? А уж выяснить у понятых, что именно изъяли, для охранников — плевое дело. У нас времени совсем мало, максимум до девяти часов утра. Если мы сумеем придумать железную отмазку, почему изъяли именно то, что теперь у нас, еще можно будет что-то спасти. Не получится — я тебе действительно утром на стол рапорт положу, потому что работать через известное место не умею. — Гуров забрал с подоконника сигареты и зажигалку, вышел из туалета и вернулся в комнату.

Он не знал, у кого их взял, просто положил на стол, присел и обвел всех усталым взглядом. Тишина в комнате стояла гробовая, все боялись пошевелиться. Даже опер из Истры застыл с чайной чашкой в одной руке и куском пиццы в другой.

Крячко знал Гурова лучше остальных. Он понимал, что взрыв может быть такой силы, что от здания мелкая кирпичная крошка останется. Поэтому Стас сидел, опустив очи долу, и разве что руки на груди не сложил как покойник.

— Мне надо что-то объяснять? — спросил Лев Иванович.

— Нет, — тихо прошелестело по комнате.

— Мы что-то не так сделали? — осторожно спросил опер из Истры.

— Уж ты-то точно ни в чем не виноват, — со вздохом ответил сыщик.

Он судорожно искал выход из положения, отметал один вариант за другим.

Тут в комнату вернулся Щербаков и сказал ему:

— Я решил проблему. Потом расскажу, как именно. А сейчас к делу.

В комнате все как-то сразу оживились, задвигались, а Владимир Николаевич спросил у парнишки:

— Ты тот самый лейтенант Прохоров, который выезжал в Березок, когда произошло нападение на Осипова, и допрашивал охранников на въезде?

— Так точно! — вскочив, ответил тот. — Я всегда по выходным на все вызовы выезжаю. Еще криминалисты.

— Сиди, — махнул рукой Щербаков. — Почему всегда?

— У всех семьи, дети, люди хотят в выходные с ними побыть, а я не женат, вот меня и ставят, — объяснил Прохоров, чувствуя себя ужасно неловко из-за того, что сидел перед старшим по званию.

— Расскажи мне, что было в ту ночь. Вот поступил вызов, ты и криминалисты приехали на место. Что дальше?

— Мы проследовали на место преступления. К нашему приезду потерпевшего уже увезли. Пожарные тоже уехали. Я нашел понятых из числа соседей, они оставались в доме, пока работали криминалисты. Все люди, собравшиеся возле дома Осипова, в один голос утверждали, что никто из жителей поселка такое преступление совершить не мог. Поэтому я, пока работали криминалисты, пошел допросить охранников на въезде. Их двое. Они заявили, что никого из посторонних в этот день на территории поселка не было. В доказательство один из охранников, Богданов, показал мне книгу учета записей въезда и выезда автомобилей. Я ее просмотрел и выразил сомнение в подлинности этих сведений. Почти все записи за последнюю неделю были сделаны одной рукой. Тогда второй охранник, Иван Скородубов, объяснил мне, что его жена из дома выгнала. Он обратился за помощью к руководителю ЧОПа «Сподвижники». Тот вошел в его положение и отправил работать в этот поселок. Там есть домик для охраны, а в нем диван, на котором ребята по очереди спят. Обычно они дежурят сутки через трое, а Скородубов согласился работать каждый день, потому что ему жить негде. Поэтому другие охранники заступали на службу по графику, а он нес ее постоянно. Но, приехав в поселок, Иван очень сильно подвернул ногу. Он мне показал, она у него забинтована была. Из-за этого Скородубов большую часть времени проводил внутри домика. Он наблюдал по монитору за наружным периметром ограды, видел машины и вел этот журнал. Обход территории Иван совершал утром, чтобы никто не видел, как он хромает. Если бы жители заметили, что на дежурство больного охранника прислали, они могли бы возмутиться и расторгнуть договор с ЧОПом. Скородубов не хотел подвести своего начальника, который ему так помог. Второй охранник открывал и закрывал ворота, осуществлял дневной и вечерний обход территории.

— Это входит в их обязанности? — спросил Гуров.

— Да. У них на стене висит распорядок работы. Там указано, что обход территории осуществляется три раза в сутки: с шести до семи, с четырнадцати до пятнадцати и с двадцати двух до двадцати трех часов. Семнадцатого числа утренний обход, как обычно, осуществлял Скородубов, а вот дневной и вечерний — Богданов. Они оба в категоричной форме утверждали, что все было в порядке.

— А ты уверен, что журнал вел именно Скородубов? — уточнил Лев Иванович.

— Да. Когда я смотрел журнал, то обратил внимание, как необычно там написана буква «М» — у нее наверху две большие петли. Когда Скородубов написал в протоколе: «С моих слов записано верно. Мной прочитано», там буква «М» выглядела точно так же.

— Был у меня знакомый с фамилией Скородубов, — подключился Крячко. — Необычная она, вот и запомнилась. Сын у него был, Ванька. Твой Скородубов по отчеству случайно не Степанович? — спросил он таким тоном, словно не то что протокол не читал, а даже в глаза его не видел.

— Да, Степанович, — подтвердил Прохоров.

— Значит, это его сын, — уверенно заявил Стас. — У них вся порода такая, крепкая. Невысокие, кряжистые, действительно как дубы. Волосы у Степки были роскошные, черные, густые, вьющиеся, да и сам он смуглый и темноглазый. Ванька в него пошел?

— Нет, товарищ полковник. Тот Скородубов, которого я допрашивал, высокий, крепкий такой, тренированный. Он не смуглый, волосы у него светло-русые, прямые, глаза светлые, только пустые какие-то, ничего не выражают.

— Значит, не такая уж это редкая фамилия оказалась, — констатировал Стас. — А он не говорил, чего его жена из дома выгнала? Для этого должна быть очень веская причина, особенно если дети есть. В этом случае женщина сто раз подумает, прежде чем на такое решится.

— Насчет детей он ничего не говорил, а о жене сказал, что она себе другого нашла. Ее тоже можно понять.

— В каком смысле? — с удивлением спросил Крячко.

— Понимаете, когда он за протоколом допроса потянулся, чтобы его взять и подписать, я кожу между краем перчатки и рукавом куртки видел. Она у него вся… не знаю, как это правильно называется. В общем, в багровых пятнах. Очень неприятное зрелище. Тут-то я и понял, почему Иван все время в перчатках был. А он увидел, что я это заметил, и объяснил, что это у него аллергия такая. — Прохоров все это говорил, глядя на Крячко.

Тот, в свою очередь, смотрел на Гурова. Лев Иванович и Щербаков поглядывали друг на друга и как бы молча совещались.

— Тебя как зовут? Имя, я имею в виду, — спросил Гуров.

— Слава, — растерянно ответил Прохоров и тут же поправился: — Вячеслав.

— Слава, у нас есть к тебе просьба. Но об этом не должен знать никто, кроме тебя. Ни родные, ни коллеги, ни друзья, ни любимая девушка. Только ты и те люди, которые сейчас находятся в этой комнате. Я не хочу тебя пугать, но если ты кому-нибудь проболтаешься, то подведешь нас всех в очень серьезном деле, а о своем будущем в полиции сможешь забыть навсегда. Ты умеешь держать слово?

— Вообще-то я присягу давал. — Прохоров не на шутку обиделся. — Тайну хранить я умею, слово держать — тоже.

— Тогда мы просим тебя с помощью вот этого молодого человека составить фоторобот Скородубова, — проговорил Щербаков и показал на Лукина.

— Вы тоже подозреваете, что это он напал на Осипова? — спросил Вячеслав.

— Что значит «тоже»? — уточнил Щербаков.

— Понимаете, когда я допрашивал охранников, Богданов еще посмеялся, что на Скородубова неприятности одна за другой валятся. Он в тот день, то есть семнадцатого, съел что-то несвежее. У него началось такое сильное расстройство желудка, что парень от туалета отойти не мог. Так весь день в домике и просидел. Девятнадцатого мы обходили дома в поселке, в том числе и тот, где четыре пожилые женщины живут. Одна из них кое-что рассказала мне. Тем вечером она потихоньку вышла из дома покурить и спряталась, чтобы ее никто не увидел. Хозяйка, у которой они живут, страшно на нее ругается по этому поводу, вот женщина и скрывается. Она видела, как по дороге, осматриваясь по сторонам, прошел Богданов. Вдруг через несколько минут после него уже не на дороге, а на территории участка Кравцовых — это те, которые уехали отдыхать, — женщина заметила Скородубова и очень удивилась. Ведь охранники делают обход только по одному. Если один находится на территории, то второй стоит на въезде. На участки охранникам разрешается заходить только в том случае, если там что-то произошло, их кто-то позвал на помощь. Но все было спокойно. Женщина докурила, бросила в рот карамельку и пошла домой. Потом начался шум. Она узнала, что случилось, поняла, что Скородубов по участку Кравцовых шел к дому Осипова, но никому ничего не сказала. Женщина испугалась, решила, что Скородубов может ее зарезать. Вдобавок ей тогда пришлось бы признаться в том, что выходила курить. А она живет у хозяйки дома из милости. Если та ее выгонит, ей трудно придется.