Где-то на краю света - Татьяна Устинова

– Это свинство! – крикнул Лев Мусаилович на Лилю очень тихо. Он вообще голоса никогда не повышал, даром что всю жизнь преподавал физику в школе. – Это самое подлое свинство из всех самых подлых свинств!

Этот тихий крик был особенно страшен, потому что коммунальный сосед Лилю и ее мать очень любил, всячески им помогал, решал за Лилю домашние задания по всем предметам – это называлось «помогать с уроками», – иногда даже посуду им мыл, когда Лиля ленилась и не успевала. Считалось, что девочка «подает большие надежды и ей нужно много заниматься».

Лиля перестала рыдать и икнула.

– Елена Николавна, – продолжал тихо бушевать сосед, – работает день и ночь, у нее корректуры, и переводы, и ученики! А ты смеешь упрекать ее подлыми… шмутками! Сейчас же встань и приведи себя в порядок, бессовестная!

Лиля потащилась в ванную и там долго и неистово жалела себя и жаловалась потрескавшемуся мутному зеркалу на свою горькую долю, и так они в тот вечер и не помирились, а на следующий день Лев Мусаилович купил ей сапоги. Они были даже шикарней, чем Иркины, высоченные, из белой замши, с финтифлюшками на каблуках.

– Если в этом причина твоего несчастья, – сказал Лев Мусаилович, – возьми и будь счастлива!

Лиля сидела за своим письменным столом вполоборота, как повернулась, когда он вошел, прижимала к себе сапоги, которые он ей сунул, и ей было так стыдно, что хотелось только одного – забраться под этот самый стол, чтобы больше никто и никогда ее не видел. Особенно Лев Мусаилович!

Потом, конечно, все наладилось, но от одного воспоминания Лилины щеки начинали гореть, как будто по ним нахлестали.

…Она быстро полезла в свою сумку стоимостью в три тысячи евро, покопалась, но салфеток не нашла. Ну да. Они же кончились, когда первый раз на радиостанции «Пурга» она пыталась стереть ими с лица и шеи растаявшую чукотскую метель!

Лиля всхлипнула, и позорная слеза все-таки капнула.

– Здрасте! Опять глаза на мокром месте!

Она даже не сразу его узнала. Понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, кто это. Попутчик Володя – человек из звездолета – выдвинул стул и уселся напротив.

– Слушайте, а я вас потерял! И ни телефона, ничего! Я вас правда искал, – добавил он, рассматривая ее. – Я тут каждый день ужинаю, больше все равно негде! Только столовая возле речки и еще одна какая-то точка, но она давно закрыта! Ну?! Где вы были?!

– На работе, – буркнула Лиля. – На радио «Пурга».

Меньше всего ей сейчас требовались собеседники, особенно гости из других миров!

– Рассказывайте, – потребовал Володя жизнерадостно. – Как хорошо, что я вас встретил! Это что? Вода? Кто ж тут по вечерам воду пьет, а? Мы на «ты», да? Давай водки тяпнем на брудершафт? Я тут все меню перепробовал уже! Надоело невозможно! – Он вдруг засмеялся, перегнулся через стол и взял Лилю за руку. – Слушай, ну и дыра, да?! Край земли! И метель, хоть повесься! А ко мне в номер мужика подселили, представляешь?! Я прихожу, а у меня в комнате мужик! А чукча на ресепшене говорит – мест нет, фестиваль коренных народов, и погоды нет, улететь никто не может. Нет, ну, так бывает, а?!

Лиля покивала – да, да, конечно, ужасы и лишения.

– А в местном магазине ты была? В большом, напротив? Я хотел пива взять и сухариков. Так они знаешь какого года? Пиво девятого, а сухари восьмого!.. От Рождества Христова! Как моя бабушка! Я спрашиваю, как это может быть, а они мне говорят – что вы хотите, к нам продукты только в навигацию везут, «северный завоз» называется! А я пива выпить хочу, только чтоб оно было младше моей бабушки!

И Володя засмеялся. Глаза у него горели.

– А ты где живешь? Я тебя ни разу не видел! Здесь? Здесь шикарно!

– Я живу на улице Отке, – сказала Лиля. – Это за углом. В гостинице жить бессмысленно, я же надолго прилетела!

О том, что из этой самой гостиницы ее вытурили, она говорить не стала.

– А на этом Отке что? Не гостиница, а санаторий?

– Там просто квартира, – отчеканила Лиля. – Обыкновенная квартира. И чудесные хозяева, Лева и… Таня.

Тут ее глаза опять заволокло, Володя расплылся в бесформенное пятно, а свеча приблизилась.

– Ну, что ты кислая такая? – огорчился Володя. – Не грусти! Когда-нибудь это все кончится! Тебе поесть надо. Здесь оленина вкусная, а чир – это рыба. Зелени, правда, никакой, кроме петрушки дурацкой, а ее терпеть не могу. Зато в супермаркете грейпфруты! Картошки нет, а грейпфруты есть. Анекдот!

Подошел официант, и Лиля заказала «это» и «вот это».

– И водки, – велел Володя. – Тут вчера какие-то мужики гуляли, как потом выяснилось, из Магадана, так они водку без пива вообще не пьют. Между прочим, газетчики какие-то. Тоже на коренных народов прилетели любоваться. Вот они заказали литр водки на троих и по литру пива на брата! Ушли, между прочим, трезвые как стекло. Ну? Как ты тут живешь?

– Просто прекрасно, работаю, – начала Лиля своим самым московским тоном. И не выдержала: – Сначала я нашла труп, потом познакомилась с губернатором, он ползал по ковру и таскал за собой какую-то лыжу! Сегодня в эфире меня обещали убить, потом утащили сумку, а из сумки паспорт, после я поругалась с Таней, и теперь мне негде жить!

– Погоди, как труп?! Чей?!

– Ничей! Дяди Коли Вуквукая! Он великий охотник. Застрелился из ружья. Должно быть, до белой горячки допился, а мне в эфире сказали, что я во всем виновата, что-то знаю и не говорю, а я ничего не знаю! И кто-то рылся в моих вещах, и я решила, что это Таня!

Лиля расплакалась, Володя смотрел на нее во все глаза, а она все повторяла:

– Я так больше не могу! Не могу я! Чукотка – особая территория! Вот она у меня где, эта особая территория! Пошли они к черту с их гостеприимством и северным братством! Не нужно мне никакого братства, мне надо, чтобы меня оставили в покое и не трогали мои вещи!

И как тогда, когда Лев Мусаилович назвал ее «бессовестной», она вскочила, ринулась в туалет и там зарыдала уже по-настоящему.

…Все пропало, все!.. Она оскорбила Таню, которая, кажется, так ничего и не поняла, стояла возле своей плиты, загроможденной огромными кастрюлями, как будто у нее столуется целая рота солдат. Лиля ворвалась в кухню и заорала. Боже, как неприлично она орала! Она орала, чтобы Таня не смела рыться в ее вещах, чтобы даже к двери не подходила, чтобы духу ее не было в Лилиной комнате! Что она, Лиля, заявит куда следует, и Таню отвезут в отделение, и уж там-то с ней разберутся – мало ли у кого она еще ворует!

Все еще продолжая орать, Лиля видела, как меняется доброе Танино лицо, делается растерянным и виноватым, а потом щеки вдруг покраснели и веки, и на скулах выступили узлы! Лиля орала и понимала, что совершает ужасное, после чего не будет пути назад. Ясная, трезвая мысль о том, что Таня ни в чем не виновата, вышла из помрачения и тени и застыла в самой середине Лилиного сознания. И, как будто зажегся свет, стало совершенно ясно, что так оно и есть. Таня ни в чем не виновата.

– Я ухожу! – взвизгнула Лиля напоследок. – Посчитайте, сколько я вам должна! За все!

Она саданула кухонной дверью так, что чуть не вылетело хлипкое советское стекло «в шашечку», немудрящее украшение всех советских кухонных дверей, понеслась на свой третий этаж, на лестнице толкнула изумленного Преображенцева – ему пришлось сделать шаг к стене, чтоб не упасть.

В комнате она один об другой стащила торбаса из оленьих камусов и нерпичьей кожи, сунула ноги в лакированные штиблеты, напялила свои московские одежды, выскочила в метель и побежала сначала налево, а потом повернулась и побежала направо.

Деваться ей было некуда, и та самая, ясная и трезвая часть мозга об этом знала, но Лиля не собиралась сдаваться!

Про гостиницу «Чукотка» Лиля вспомнила, когда неслась мимо освещенного подъезда, уже промерзшая до костей и зубов – раньше у нее никогда не мерзли зубы! Она вошла в ресторан, уселась, несколько минут делала «московское лицо», а потом… развалилась на части.

Самое ужасное, самое стыдное заключалось в том, что после безобразного и неприличного скандала ей так или иначе придется возвращаться… домой. То есть не домой, конечно, а на улицу Отке, а там, должно быть, Лева уже приехал, куда-то он утром собирался, то ли к Николаю Гурьяновичу, то ли к Сергею Нифонтовичу, и Таня, конечно же, все ему рассказала!

Как жить после этого? Вот как?! И паспорт украли! Теперь не улететь, даже когда «придет борт»! Ее не пустят в самолет, и она навсегда застрянет здесь, на Чукотке, которая, как известно, «особая территория», и погибнет тут навсегда и окончательно!

Нужно извиниться, вот что. Лиля рассматривала в зеркале свое отражение и не видела ничего, кроме огромного, красного, тяжелого стыда. Надо пойти и заставить себя извиниться, другого выхода нет.

«Бессовестная», беззвучно повторил где-то рядом коммунальный сосед Лев Мусаилович, и мать кивнула с грустной безнадежностью. Пожалуй, только эти двое верили в Лилю как в некое совершенно особенное человеческое существо и наделяли ее некими исключительными качествами.