Вороны вещают о смерти - Darknessia

шагов. Сердце ускорилось от волнения, что кто-то проснется и поднимет крик. К тому же, было совестно вот так вот врываться посреди ночи в чужое жилище. Но необходимо.

Я нащупала сальную свечу на столе, зажгла ее и огляделась. Старейшина Доброгост спал на низком полке у печи. Склонилась над ним и тихонько потрясла за плечо.

Старик пробудился не сразу. Заворчал, сморщился, прикрывая непривычные к яркому свету глаза. Прохрипел:

— А? Что такое?

Я приложила палец к губам и зашептала:

— Тш-ш… Все хорошо, старейшина. Это Огнеслава, дочь Ладимира и Горицы. Узнали?

Старец поморгал немного, прогоняя остатки сна, спустил ноги на пол и хмуро глянул на меня.

— Что ты здесь…

— Прошу прощения, старейшина, но это важно. Касается колдуньи.

— А до утра не могла подождать? — недовольно проворчал он.

— Не могла.

Я поднесла свечу поближе к его лицу, так, чтобы стали видны влажно поблескивающие глаза и мое в них отражение. Затем приблизила свечу и к своему лицу.

— Слышали про отражение в глазах колдуна?

— Ну.

— Видите свое?

— Ну, — снова кивнул старейшина и насупился: — Ты что же, разбудила меня посреди ночи, чтобы проверить россказни селян?

— Нет. Пошли, расскажу кое-что важное.

Старец проворчал что-то, но все же поднялся со скрипом в коленях и пошел следом за мной в сени. Там, за закрытой дверью, можно было говорить свободно и не бояться разбудить кого-то ещё.

— Мне нужно было проверить вас, — объяснила я, когда Доброгост закрыл за спиной дверь, — прежде чем рассказать. Никто этого не знает и знать не должен — даже моя матушка.

Старейшина скрестил на груди руки, обтянутые тонкой кожей, покрытые пятнами и седыми волосками. Поджал недовольно губы.

— Да не томи, Огнеслава.

Вздохнула, собираясь с духом, и проговорила, серьезно глядя старейшине в глаза:

— Я учусь волхованию, готовлюсь стать на замену Рябине. Никто не знает, потому что боюсь, что колдун навредит.

— И к чему это мне посреди ночи?

— К тому, что точно знаю, как проверить, колдунья Томира или нет. — Снова подняла свечку повыше. Блики рыжего пламени сверкнули в глазах старика. — Заглянуть в глаза в час перед рассветом. Это не россказни, это правда. Нужно идти сейчас.

Доброгост только невесело хмыкнул.

— С чего мне тебе верить?

— У меня… дар есть. Как у Рябины. Слышу травы и деревья, гадов и птиц… Вы верите мне? Нужно спешить, пока рассвет не настал. Если вы увидите отражение в глазах женщины, скажете людям — они поверят, прислушаются. Это верный способ, и боль женщине причинять не придется.

Доброгост пожевал губы в задумчивости. Лицо его смягчилось, он понизил голос и доверительно сообщил:

— Между нами, я и сам не верю, что Томира колдунья. Но как доказать без волхва? Все же его слово было бы весомее в таких вопросах. — Потом кивнул, положил руку мне на плечо и устало добавил: — Хорошо, сходим с тобой посмотреть ей в глаза. Не знаю, почему ты так хочешь ей помочь, но будь готова, что люди не всегда умеют принимать правду. Все напуганы. Даже если она не колдунья, люди уже не отстанут. Пока что все против нее.

— Но не пойдут же они против вашей воли? — нахмурилась я, а старик тяжело вздохнул и развел руками.

— Я лишь старейшина, а не князь и не хозяин им. Коли захотят, они по-своему поступят.

Тревога в душе только усилилась оттого, с какой беспомощностью он это сказал. Но делать нечего. Доказать или отмести обвинения — единственное, что мы могли. Я накинула капюшон епанчи, с которой уже порядком натекло под ноги, и с сожалением вздохнула:

— Может, и не надо было рассказывать всем про волхва. Может, так народ был бы поспокойнее…

— Во все времена найдутся люди легковерные, — откликнулся Доброгост, — готовые принять первую же сплетню за чистую монету. Найдутся и завистливые, которым только дай повод навести клевету на соседей. Если сейчас не найти виновного, они будут продолжать тыкать друг в друга пальцами, искать колдовство там, где его нет. Этого я опасаюсь, дитя. Может, рассказав, мы подняли ил со дна, но так хотя бы у людей появился шанс защитить себя.

Я наблюдала молча, как старейшина накинул плащ на худые плечи поверх длинной ночной рубахи и надел сапоги. Потом, когда он поднялся, заглянула в глаза и мрачно заметила:

— Не думаю, что чертополох и ежевика в окнах действительно кого-то защитят.

Доброгост забрал у меня свечу, зажёг факел и первым вышел в ночь. Мы быстро пересекли двор, хлюпая по лужам. Затем старейшина вручил мне факел, а сам принялся возиться с люком темницы. Со скрипом дверца откинулась в сторону, огласив тишину глухим ударом. Плач из ямы оборвался. Доброгост приволок от сарая грубо сколоченную из жердей лестницу и опустил ее в яму с криком:

— Посторонись!

Он первым начал спуск, а я склонилась с факелом над ямой. Света от него было немного. Пламя трепетало под порывами ветра, грозясь вот-вот погаснуть.

Следом по скользким от дождя ступенькам спустилась и я. Ноги коснулись дна и тут же увязли в грязи, брызги полетели во все стороны. Яма глубиной была в два человеческих роста, но узкая. Троим здесь уже становилось тесно. Гладкие стены, вырубленные в глинистой почве, не давали возможности выбраться из ямы самостоятельно. Обычно здесь никто и не задерживался более чем на одну ночь в наказание за мелкие преступления вроде пьяных драк.

В углу вжавшись в стену сидела женщина. Она куталась в покрытый грязью и промокший плащ, который почти и не защищал от непогоды, но все же это было лучше, чем оставить ее в одной рубахе. Я мельком глянула на старейшину: неужели, это он ее пожалел?

Томира подняла к свету бледное, испуганное лицо с разводами от грязных пальцев. Она стучала зубами, тело сотрясала крупная дрожь. Выдавила тонким голосом:

— Что… что вам нужно?

Когда старик приблизился к ней, она вскинула руки, желая защититься.

— Ну-ну, спокойно, — пробормотал Доброгост, — мы тебе зла не сделаем. Давай-ка факел.

Я тоже приблизилась к пленнице и поднесла к лицу свет. Томира снова принялась скулить, с непониманием и опаской оглядывая нас круглыми, опухшими от слез глазами.

Сердце замерло в ожидании, когда я вгляделась в ее серые, водянистые глаза. В отражении играли блики пламени, и мой темный силуэт очертился там, вполне обычный, такой, какой и должен быть.

Мгновения шли, ничего не менялось. Мы переглянулись со старейшиной и одновременно отстранились от пленницы.

— Простой человек, — заключила я, а Томира вдруг громко всхлипнула.

— Да, вижу.

— А если кто