Княгиня Ренессанса - Жаклин Монсиньи

Говоря эти слова, Мортимер де Монтроуз, судя по всему, не слишком удрученный упомянутым бедствием, продолжал свое все более смелое наступление на ножку Зефирины.

Она наконец поняла. В соответствии с модой нового времени дворяне с увлечением состязались в гуманизме и морализме.

– Согласен с вами, Монтроуз…

Фульвио заговорил с англичанином более дружеским тоном.

– …но и вы должны согласиться, что благодаря периодам апокалипсиса, вроде того, о чем вы рассказали, благодаря той же чуме, мы получили «Декамерон» гениального Боккаччо.

– Да, представленная им картина флорентийской жизни XIV века, наполненная радостями бытия и культурой, без всякого сомнения позволяет считать его величайшим прозаиком Италии, – признал Мортимер.

Зефирина была чрезвычайно взволнована непрерывно происходящей в ней борьбой двух сущностей – физической и интеллектуальной, и все больше возбуждалась от прикосновения, скользившего вверх и вниз по ее шелковому чулку. К тому же ее раздражало собственное неучастие в блестящем состязании. И тогда, внезапно обнаружив, что дух ее сильнее тела, она включилась в дискуссию.

– Homo férus… – обронила она.

Мужчины вежливо умолкли. Обратив взоры к молодой женщине, они приготовились выслушать ее.

– Кажется, чуть больше века прошло с тех пор, как этот дикий человек выбрался из варварства и духовных сумерек, разве не так? Начало современной эпохи, в которой живем мы, было провозглашено самым знаменитым человеком – я говорю о Петрарке. Это ему мы обязаны возрождением гуманитарных наук, открывших доступ к ценностям цивилизации.

Оба князя не могли не согласиться. Нимало не охлажденное этим обстоятельством, колено Мортимера попыталось пройти между коленями Зефирины. Петрарка оказался неистощимой темой! С порозовевшими от возбуждения щеками Зефирина спорила, доказывала, возражала, а князь Фарнелло внимательно смотрел на нее.

«Петрарка делает вас очень красивой!» – казалось, говорил его недоверчивый взгляд.

– Soiffard… Soldats![23]

Гро Леон, у которого было гораздо меньше причин интересоваться блистательной беседой, чем у трех спутников, проснулся и дал понять, что они подъезжают к реке.

Карета остановилась.

Упившаяся солдатня дремала на обоих берегах. Это были наемники, скорее всего нанятые французскими князьями и потому томившиеся без дела.

Их было около сотни, обросших бородами, в грязной и изодранной одежде, лежащих вокруг костров. Похоже, среди них не было офицеров, и они оказались предоставлены сами себе.

Пока карета ждала возвращения парома, Фульвио и Мортимер вышли из нее. Гро Леон воспользовался остановкой, чтобы расправить крылья и полетать над рекой. Оставшись одна, Зефирина высунула голову из окошка, желая полюбоваться мерцающими водами Тибра.

Одобрительные крики и соленые шуточки были ответом на ее появление.

– Эй, глянь-ка на эту юбку!

– Хороша бабенка!

– Вот бы сплясать с ней!

– Молоденькая, это хорошо!

– А у нее там черненькое или беленькое!

– И то, и другое, дурень!

В сущности, их сальные шутки не были злыми, но озабоченный Паоло подошел к князю и прошептал на ухо:

– Пусть монсеньор посоветует ее милости не высовываться, не нравится мне эта встреча.

– Ба… да ведь нас человек тридцать вместе с людьми милорда де Монтроуза, и все мы вооружены до зубов, – возразил Фульвио.

– Их больше сотни, ваша светлость, и все мертвецки пьяны.

И словно в подтверждение слов оруженосца, около дюжины наемников поднялись с земли и, едва волоча ноги, направились к карете.

– Спрячьтесь, мадам, – сказал князь, – ваше появление, наверное, возбуждает их…

При этих словах, произнесенных с холодной иронией, Фульвио задернул красные шторки и повернулся спиной к Зефирине.

Ей хотелось дать ему пощечину. Сквозь щель она увидела, что князь отходит от кареты.

И снова странное ощущение охватило молодую женщину. Когда-то она уже видела эти широкие, могучие и совершенно неподвижные плечи при легкой, пружинящей, почти кошачьей походке. Откинувшись головой на спинку, Зефирина задумчиво хмурила свои тонкие брови.

Не сошла ли она с ума? Неужто князь Фарнелло, ее муж, был тем незнакомцем на пляже, дворянином, который вынес ее из пожара, подожженного каким-то преступником?

Никогда не забыть ей жаркий поцелуй, против которого она не смогла устоять. И этот порыв, бросивший ее в объятия таинственного всадника, это наслаждение, которое она испытала в крепких руках мужчины, лица которого так и не увидела… Никогда ее так не целовали… Трепещущая, всем существом приникшая к этим губам, возвращавшим ей жизнь, Зефирина сразу забыла все свои страхи. Подхваченная волшебным вихрем, она осмелилась вернуть ему долгий, страстный поцелуй… Никогда ни один дворянин не обращался так с Зефириной… кроме Фульвио, тогда, в карете… При воспоминании об этом щеки ее запылали…

Нет, это просто смешно, ведь у незнакомца на пляже были оба глаза, а князь одноглаз.

Истошный крик вернул Зефирину на землю. И крик это был ее собственный. Четверо наемников проползли под упряжкой и, обманув стражу, вломились в карету. Приставив к ее горлу кинжал, один из наемников заорал сквозь дверцу:

– Оружие, золото, мясо и лошадей, или мы придушим малышку!

Глава XIII

ЛЯ ЛИБЕРТЕ

Зефирину терзали и голод, и холод. Зная, что у дверцы кареты наемники выставили охрану, она боялась пошевелиться и только прислушивалась к тому, что происходит снаружи, но, кроме отдаленных раскатов грома, ничего не было слышно.

Наступила ночь.

Зефирина привстала. Вся спина ныла, так как она лежала на полу, на жестком коврике. В полном отчаянии она снова опустилась на пол и в ту же минуту скорчилась от удара, который ей нанес один из наемников.

Какая все-таки ужасная нелепость связывать все надежды на спасение со своим мужем!

«Вот уж поистине ирония судьбы: когда-то она сама была выкупом, а теперь эти бандиты требуют выкуп за нее!»

На глазах у Фульвио и Монтроуза, замерших при виде кинжала у ее горла, предатели убили возницу экипажа, подтащили карету к заброшенной ферме, которая, похоже, была выбрана ими для постоя.

Пока два негодяя, от которых разило водкой, волокли ее к этому сараю, где ей предстояло провести в ожидании несколько часов, Зефирина успела обратить внимание на главаря банды Изменников.

Это был рослый, разбитной парень, лицо которого скрывала засаленная шляпа.

Когда он направлялся через двор фермы к берегу Тибра, на конце его аркебузы развевалась белая тряпка парламентера.

– Если с Ля Либерте что-нибудь случится, прекрасным господам тоже не поздоровится, – проворчал довольным тоном вояка, запирая Зефирину в сарае.