Колоски - Елена Евгеньевна Павлова

отвратительный нарыв в душе, и сейчас шёл процесс очищения, но до чистой крови было ещё далеко. Дон окунул палец в вино, провёл по краю бокала, и хрусталь запел, вторя птицам и фонтану. — А шёл я к вам сегодня, чтобы передать вам приглашение на беседу с Йэльфом. Старейшиной Йэльфом. Вы ведь читали нашу историю? Помните, кто такой Йэльф?

— Первый… первый эльф? Но ему… Ему, что, восемь тысяч лет?

— Больше, — кивнул Дон. — До появления людей они не вели летосчисления. И он помнит Жнеца. Он сам его видел. Он с ним разговаривал. Он видел, как появились на свет все остальные Перворождённые. В войну его смертельно ранили, и он стал вампиром, чтобы не погасла его жена, Талиэльфи. И она с ним до сих пор. Видятся они нечасто, но, представьте, она всё ещё в радуге! Он один из Старейшин ле Скайн, ваш мир его заинтересовал, и он хочет вас видеть. Завтра вечером.

— Какая… какая честь!.. — растерянно пробормотал Бертольд.

— Да никакая не честь, просто ему скучно, — опустил его с небес на землю Донни. — Вы человек, вы себе и представить не можете, какая это скука, когда в Мире нет уже для вас ничего нового. И учиться нечему, вы знаете и умеете уже абсолютно всё, за исключением, может быть, того, что внушает ещё большую скуку во время занятия этим чем-то. Вопрос не в том, что заняться нечем, беда в том, что всё уже было.

Бертольд попытался себе это представить — и не смог.

— Наши тела при поднятии во Жнеце проходят через смерть и, естественно, сильно изменяются. Формула составлена так, чтобы удержать от распада личность, а приобретаемые телом качества — лишь побочный эффект. Органы сохраняются, но в полную силу работает только мозг и мышцы, остальное же весьма слабо или замедленно. Мы можем изобразить учащённое биение сердца, но тело наше в этом не нуждается, один-два удара в минуту для нас норма. А эмоции и переживания определяется именно телом, поэтому большая часть их нам недоступна. Когда-то вампиры могли получать эмоции из крови пойманной жертвы, но это было очень давно. Ещё до конца войны была разработана клятва ле Скайн, её даёт каждый новый поднятый. В ней, кроме прочего разного, присутствует обязательство не охотиться на разумных. Мы получаем кровь насущную от кормлецов, а они, увы, эмоциями не располагают. Никто не думал, что это вот так обернётся, но лучше уж так, чем война на уничтожение, это все понимают. Правда, некоторым приходится это объяснять, — усмехнулся Дон, и Берт как-то сразу понял, какие «доводы» грозили таким сомневающимся. — И инкубы ле Скайн ещё в лучшем положении, чем наши братья-ординары, мы получаем некоторые эмоции с энергией, которую собираем, а у них и того нет. Наше легендарное самообладание, от которого так млеют некоторые, определённого склада ума, люди — лишь миф, оно вынужденное. Исступлённо, неистово желать, как живые, для нас нереально. Нет новых впечатлений — мы скучаем, нет пищи — звереем, а томление по несбыточному нам чуждо. Мы помним, как это бывает у живых, но это и всё. Ещё чуть-чуть — и мы бы стали бесстрастны, что перевело бы наше существование рядом с живыми в разряд невозможного, более того — уничтожило бы саму идею поднятия. Интеллект, чистый, логичный, может осознать себя, как единицу, но обретение яркой индивидуальности, что считается личностью, без эмоций невозможно. Мы стали бы одинаковыми, понимаете? Единица среди единиц. Чистая логика почти не вариативна. Но поднятие сохраняет в нас память. События не происходят в пустоте, им сопутствуют краски, запахи, звуки. Это создаёт в сознании ассоциативные цепочки, связь с живым прошлым. Что при жизни сопутствовало чему-то плохому, опознаётся, как опасность, и следует реакция. Зато смешные парадоксы ощущаются острее, чем при жизни, это прерогатива разума. А их вокруг полно, жизнь вообще забавная штука! Правда, многие считают наше чувство юмора весьма… странным. Но, в отличие от многих ординаров, главное у ле Скайн — интеллект, и он, именно от недостатка эмоций, весьма требователен. А интеллектуальный голод хуже телесного, это чудовищная, поистине нечеловеческая скука. Почти каждый Старейшина хоть раз лечился от пьянства, неуёмная звериная жажда крови — единственное, что может заглушить вопли голодного разума, которому нечем заняться, и то не до конца. И это страшно, поверьте мне, райн Берт, — улыбнулся Дон, и Берту действительно стало страшно, такая уж это получилась улыбка. Впрочем, она быстро погасла. — Сейчас, глядя на Йэльфа и остальных Старейшин, я понимаю, насколько прав был Лаймон, отказавшись от поднятия. Он-то точно спился бы, никакой Госпиталь бы не помог. В результате мне самому пришлось бы его упокоить, а это было бы весьма досадно, — Дон замолчал, допил вино и бросил на столик пару когтей: — Уже поздно. Пойдёмте, райн Берт, я вас провожу. Надеюсь, я смог ответить вам, кто я такой. Кто мы такие.

Этой ночью Берт никак не мог заснуть, всё ворочался с боку на бок, вспоминая рассказ Дона. И ведь не жаловался вампир ни на жизнь свою, ни на не-жизнь, рассказывал, как роман читал — с насмешливой улыбкой, с иронией. А Берту почему-то плакать хотелось — так жаль ему было, так бесконечно жаль… А чего жаль — он бы и сказать не смог! В конечном счёте он все-таки встал, снял колпак со светляка и уселся перечитывать «Предания и легенды». Но читал уже с другим восприятием, не как сказки, читал, понимая, что всё это было, было на самом деле! И плакал святой отец Бертольд, сочувствуя нежити, и молился до утра своему Богу, прося простить и спасти их души, всё ещё живые и чистые в нечистых телах, ибо из любви к ближнему, а не ради себя шли они на… ПОДВИГ СЕЙ??!! Или это враг рода человеческого ему помыслы туманит? Райн Берт понял, что запутался окончательно, допил компот, помолился, и на этот раз ему удалось заснуть.

* * *

— …Где дней чреда, как соты с мёдом,

И щедро света молоком

Поят туманные восходы

Всех, у кого утрачен дом… —

с задумчивой улыбкой негромко продекламировал Дон. Он сидел боком на мраморной балюстраде и смотрел вдаль. Пройдя в портал, они оказались на вымощенном белым мрамором пятачке, и Берт замер от восторга — такая открывалась отсюда красота. Даже ахнул.

— Да, я тоже люблю здесь сидеть, — Дон глубоко вдохнул ветер и с улыбкой вгляделся