Маленький незнакомец - Уотерс Сара

— Может, вы и правы, — ответила она. — Очень хотелось бы. Но как быть с тем, что Род врезался именно в эту дверь и споткнулся об эту кушетку?

— Разве он о нее споткнулся? — Я-то полагал, что преградой стала изящная скамеечка для ног. — Господи, она же неподъемная! Как же она оказалась посреди комнаты?

— Именно это меня и интересует. И почему на ней пятно? Словно какая-то метка. Становится жутко.

— С Родериком говорили?

— Я показала ему отметины на двери и потолке, а на кушетке — нет. Он повел себя очень странно.

— То есть?

— Как-то заюлил, будто… виноват, — через силу выговорила Каролина, и я стал понимать ход ее тревожных мыслей.

— Думаете, он сам их наставил? — тихо спросил я.

— Не знаю! — тоскливо сказала она. — Может, во сне?.. Или в припадке, о котором вы говорили… Раз уж он врезался в дверь, которую сам открыл, и сковырнулся о кушетку, которую сам выволок на середину; раз уж он ворвался ко мне в три часа ночи, чтобы я прекратила двигать мебель, то, наверное, мог наляпать и пятна. — Оглянувшись, она понизила голос: — Но коли так, что еще он может натворить?

Помолчав, я спросил:

— Матери сказали?

— Нет, не хочу ее тревожить. И потом, что говорить-то? Подумаешь, странные пятна. Сама не знаю, почему я так завелась… Нет, вру — я знаю. — Она потупилась. — Потому что у нас уже были с ним проблемы. Вы о них знаете?

— Миссис Айрес кое-что рассказала. Сочувствую. Наверное, вам пришлось тяжело.

— Страшное было время, — кивнула Каролина. — Эти его жуткие шрамы, размозженная нога… казалось, он на всю жизнь останется калекой. И самое ужасное, он не старался выздороветь. Просто сидел здесь, о чем-то думал, беспрестанно курил и, по-моему, пил. Когда они разбились, погиб штурман. Наверное, Род винил себя. Хотя в этом никто не виноват… кроме немцев, конечно… Говорят, пилоты всегда очень тяжело переживают гибель экипажа. Тот мальчик был совсем юный — всего девятнадцать, моложе Рода. «Лучше бы погиб я», — говорил брат, тому парню было нужнее жить. Представляете, каково нам с мамой было это слышать?

— Представляю. А позже он такое говорил?

— Мне — нет. Насколько я знаю, маме тоже. Но она боится, что он снова заболеет. Может, из-за своих страхов мы все надумываем? Не знаю… Но что-то не так. С ним что-то происходит. Его будто сглазили. Он же никуда не ходит, даже на ферму. Только сидит здесь, мол, бумаги разбирает. Вон, посмотрите!

Письменный стол и тумбочка возле кресла были скрыты ворохом писем, жировок и толстых тетрадей.

— Он же тонет во все этой писанине! А помочь не разрешает! Мол, у него своя система, мне не понять. Разве это похоже на систему? Бетти — единственная, кому он позволяет сюда входить. Она хоть подметет и вытряхнет пепельницы… Я бы так хотела, чтоб он устроил себе отпуск, съездил бы куда-нибудь. Но нет — нельзя бросить хозяйство. Как будто его присутствие что-то меняет! Имение обречено, что бы он ни делал. — Тяжело опустившись на меченую кушетку, Каролина кулаками подперла подбородок. — Иногда я думаю: бросил бы он все.

Сказано это было устало и буднично; она прикрыла глаза, и вновь я отметил странную голизну ее припухших век.

— Надеюсь, вы не всерьез, Каролина? — оторопел я. — Как вы переживете потерю Хандредс-Холла?

— К этому меня готовили с детства, — почти равнодушно ответила она. — В смысле, я его лишусь, как только Родерик женится. Новая миссис Айрес вряд ли захочет, чтобы золовка-вековуха и свекровь путались у нее под ногами. В том-то вся и глупость. Пока Родди рвет жилы, сводя концы с концами, пока он так измотан, что ему некогда искать жену, до тех пор мы с матерью останемся в доме. В то же время имение высасывает из нас все соки, так что лучше бы тут не оставаться…

Голос ее угас, я тоже молчал, и тишина в этой обособленной комнате стала тягостной. Снова взглянув на пятна, я вдруг понял, что они напоминают ожоги на руках и лице Родерика. Будто в ответ на горести и разочарования хозяина, а может, и всей семьи дом покрывался собственными рубцами несчастья. По телу поползли мурашки, и я поежился, прочувствовав слова Каролины «становится жутко».

— Ну ладно. — Каролина встала. — Зря я вам рассказала. Это наша забота.

— До некоторой степени и моя.

— Вот как?

— Да, коль скоро я почти стал врачом Родерика.

— Но не стали же, — грустно улыбнулась Каролина. — Давеча вы сами сказали: хозяин — барин. Можно подавать это как угодно, но я-то знаю, что вы оказали ему услугу. Вы невероятно любезны, только не надо вам влезать в наши беды. Помните, что я сказала на экскурсии? Дом прожорлив. Он сжирает все наши силы и время. Сожрет и ваши, если позволите.

Я помолчал. Перед моим взором возник мой собственный домишко с его опрятными, непритязательными и совершенно безжизненными комнатами. Скоро я туда вернусь и сяду за холостяцкий ужин: холодное мясо, вареный картофель и полбутылки выдохшегося пива.

— Поверьте, я рад вам помочь, Каролина, — твердо сказал я.

— Правда?

— Да. Я тоже не понимаю, что здесь происходит, но хочу помочь вам разобраться. Рискну пообщаться с прожорливым домом. За меня не волнуйтесь, я, знаете ли, несъедобный.

— Спасибо. — Прикрыв глаза, Каролина широко улыбнулась.

Опасаясь, как бы Род нас не застукал, мы тихонько вернулись в библиотеку. Каролина убрала банку с ланолином, закрыла ставень, и мы, стараясь не поддаваться тревогам, пошли чаевничать с миссис Айрес.

Все последующие дни состояние Родерика не давало мне покоя, но потом — кажется, это произошло в начале очередной недели — вся головоломка сошлась. Или развалилась, это уж как посмотреть. Около пяти вечера я возвращался в Лидкот и на Хай-стрит вдруг увидел Рода. Прежде это не показалось бы чем-то особенным, поскольку он довольно часто наезжал в поселок по хозяйственным делам. Но от Каролины я знал, что теперь он почти не покидает усадьбу, и что-то в его облике молодого сквайра — пальто, твидовое кепи и кожаная сумка, переброшенная через грудь, — внушало тревогу: поднятый воротник, походка да и вся фигура, нахохлившаяся не только из-за зябкого ноябрьского ветерка. Когда я опустил стекло и через дорогу его окликнул, Родерик вздрогнул; могу поклясться, на лице его промелькнул испуг затравленного человека.

Он медленно подошел к моей машине, и я спросил, что привело его в поселок. Оказалось, он приезжал повидаться с Морисом Баббом, крупным застройщиком. Совет графства недавно выкупил последний свободный клочок семейных угодий Айресов и намеревался возвести там жилой массив, а Бабб выступал подрядчиком. Надо было утрясти последние детали.

— Заставил явиться в его контору, как лавочника, — горько вздохнул Родерик. — Попробовал бы он так с отцом! Знает, что мне некуда деться.

Еще больше помрачнев, он запахнул отвороты пальто. Утешить его было нечем. Сказать по правде, новость о застройке меня порадовала, поскольку округа сильно нуждалась в жилье. Вспомнив о его ноге, я спросил:

— Неужто пришли пешком?

— Нет-нет, я на машине — Барретт спроворил немного бензина. — Родерик кивнул на потрепанный черно-кремовый «роллс-ройс» — отличительное авто Айресов, припаркованное чуть дальше. — Я боялся, она скапустится еще по дороге сюда. Это стало бы последней каплей. Но ничего, сдюжила.

Сейчас Родерик напоминал себя прежнего.

— Будем надеяться, она и домой вас доставит, — улыбнулся я. — Вы не торопитесь? Зайдемте ко мне, обогреетесь.

— Спасибо, нет, — тотчас ответил он.

— Что так?

Родерик отвел взгляд:

— Не хочу отрывать вас от дел.

— Пустяки! До вечернего приема еще почти час, об эту пору я всегда бью баклуши. Мы давно не виделись, идемте!

Ему явно не хотелось идти, однако я упорно, но мягко наседал, и в конце концов он согласился зайти «лишь на пять минут». Поставив машину, я встретил его у дверей своего дома. Верхние комнаты были нетоплены, и я провел гостя в смотровую, поставив для него стул возле древней чугунной печки, в которой еще теплились угольки. Я занялся растопкой, а Родерик, сняв кепи и сумку, расхаживал по комнате. На полке он увидел старинные инструменты и склянки, оставшиеся от доктора Гилла. Казалось, настроение его немного улучшилось.