Бог не любовь: Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс

Эта религия так же чужда мне, как и многим миллионам других людей, которые находят маловероятным, что бог (через посредника) дал неграмотному человеку команду «читать». Но я искренне пытался найти в ней достоинства. Как я уже сказал, много лет назад я приобрел Коран в переводе Мармадьюка Пиктолла. Авторитетные улемы, т.е. мусульманские богословы, признали его наиболее близким к оригиналу переложением на английский язык. Я присутствовал на бесчисленных собраниях — от пятничных молитв в Тегеране до мечетей в Дамаске, Иерусалиме, Дохе, Стамбуле и Вашингтоне — и готов подтвердить, что «чтение вслух» на арабском языке, судя по всему, действительно способно приводить тех, кто его слышит, в состояние блаженства или ярости. (Я также присутствовал на молитвах в Малайзии, Индонезии и Боснии. Мусульман этих стран, где не говорят по-арабски, раздражает привилегированное положение арабов, арабского языка, а также арабских движений и режимов в религии, претендующей на универсальность.) Принимая в собственном доме Сайда Хусейна Хомейни, внука аятоллы и муфтия из священного города Кум, я бережно протянул ему свой экземпляр Корана. Он поцеловал книгу, долго и почтительно говорил о ней и, для моего сведения, написал на задней стороне обложки стихи Корана, которые, по его мнению, опровергали претензии деда на теократию, а также отменяли его смертный приговор Салману Рушди. Не мне судить, кто прав в этом споре. Однако мне уже приходилось видеть, как разные люди извлекают разные заповеди из одного текста. Не стоит переоценивать мнимую глубину исламских истин. Тот, кто знает пороки одной религии, знает пороки всех остальных.

За двадцать пять лет дебатов, нередко жарких, в Вашингтоне мне лишь один раз грозило физическое насилие. Это случилось во время ужина с членами и сторонниками клинтоновской администрации. Один из присутствующих, в то время видный специалист по общественному мнению и финансированию предвыборных кампаний, расспрашивал меня о недавней поездке на Ближний Восток. Он желал знать мой ответ на вопрос, почему мусульмане столь «безбашенные фундаменталисты». Я выдал свой стандартный набор объяснений, добавив, что многие забывают, что ислам — сравнительно молодая религия и с юношеским пылом доказывает собственную правоту. Кризис и сомнения, охватившие западное христианство, — не для мусульман. Еще я добавил, что, например, по сравнению с Иисусом, о жизни которого нет почти никаких исторических свидетельств, пророк Мухаммед — фигура вполне историческая. Мой собеседник мгновенно переменился в лице. Завопив, что Иисус Христос сделал для человечества больше, чем я способен себе представить, и что моя легкомысленная болтовня в высшей степени омерзительна, он занес ногу для удара, от которого его удержало только чувство приличия — надо полагать, его христианство. После этого он удалился, приказав жене следовать за ним.

Я чувствую теперь, что должен хотя бы наполовину извиниться перед ним. Нам действительно известно, что человек по имени Мухаммед почти наверняка существовал в заявленном времени и пространстве, но в остальном мы сталкиваемся с той же проблемой, что и в предыдущих случаях. Рассказы о делах и словах Мухаммеда были собраны много лет спустя, когда шкурные интересы, слухи и отсутствие письменных свидетельств уже безнадежно все запутали.

В истории Мухаммеда мало сюрпризов, даже если вы не слышали ее раньше. В VII веке некоторые жители Мекки исповедовали религию Авраама и даже верили, что Авраам лично построил их храм, Каабу. Рассказывают, что сам храм (большую часть его первоначального убранства позже уничтожили фундаменталисты — прежде всего ваххабиты) был осквернен идолопоклонством. Среди «ханифов», «отвернувшихся» от храма в поисках другого утешения, был и Мухаммед, сын Абдуллы. (Книга пророка Исайи также призывает истинно верующих «отходить» и изолироваться от нечестивых.) Удалившись в пещеру на горе Хира во время Рамадана, месяца зноя, и пребывая «во сне или трансе» (цитата из комментариев Пиктолла), Мухаммед услышал голос, повелевавший ему читать. Дважды он отвечал, что не умеет читать, и трижды слышал тот же приказ. В конце концов он спросил, что читать, и получил дальнейшие приказания от имени властителя, «сотворившего человека из сгустка крови». После того, как архангел Гавриил (так он представился) поведал Мухаммеду, что ему суждено стать посланцем Аллаха, и удалился, Мухаммед рассказал все своей жене Хадидже. Когда они вернулись в Мекку, Хадиджа отвела Мухаммеда к своему двоюродному брату, старику по имени Варака ибн Науфаль, «который знал писания евреев и христиан». Этот усатый ветеран заявил, что божественный посланец, некогда посетивший Моисея, объявился снова на горе Хира. С того момента Мухаммед принял скромный титул «Раб Аллаха» («Аллах» по-арабски не что иное, как «бог»).

Поначалу рассказы Мухаммеда не заинтересовали никого, кроме жадных хранителей храма в Мекке, которые видели в нем угрозу своим заработкам на паломниках, и ученых евреев из Ятриба в двухстах милях от Мекки, которые за некоторое время до того провозгласили пришествие Мессии. Первые постепенно стали более опасны, а вторые — более расположены к Мухаммеду, в результате чего он предпринял поездку (хиджру) в Ятриб, ныне известный как Медина. Его бегство в Медину считается официальным началом эры ислама. Но как и в случае с Иисусом, прибытие которого из Назарета начиналось жизнерадостными знамениями с небес, все это кончилось очень скверно: аравийские евреи поняли, что их ожидания в очередной раз обмануты, и не исключено, что обмануты намеренно.

Согласно Карен Армстронг, чей анализ полон сочувствия — чтобы не сказать восхваления — исламу, арабов того времени уязвляло то, что история прошла мимо них. Бог являлся христианам и евреям, «но арабам он не посылал ни пророка, ни писания на их языке». Таким образом, хотя Армстронг и не говорит этого прямым текстом, арабы давно созрели для собственного откровения. Заполучив такое откровение, Мухаммед не намеревался мириться с утверждениями иноверцев о его вторичности. Вполне в духе Ветхого Завета, хроника его карьеры в VII веке скоро оборачивается перечислением злобных распрей нескольких сотен, иногда нескольких тысяч невежественных обитателей деревень и заштатных городков, и перст божий решает и улаживает местечковые споры. Как уже случилось однажды с рассказами о первобытной резне в Синае и Ханаане (которые также не подтверждаются никакими независимыми источниками), в заложниках у «судьбоносного характера» этих безобразных склок оказались миллионы людей.

Не вполне ясно, можно ли вообще считать ислам отдельной религией. Поначалу он удовлетворял потребность арабов в собственном вероучении и навсегда связан с их языком и с их впечатляющими завоеваниями. Их военные успехи, пусть и не столь поразительные, как победы молодого Александра Македонского, несомненно, наводили на мысль о всевышней поддержке, пока не застопорились на окраинах Балкан и Средиземноморья. Но при подробном рассмотрении ислам не более, чем набор очевидных заимствований, кое-как собранный из подходящих фрагментов более ранних книг и традиций. Иными словами, ислам вовсе не был, по великодушному выражению Эрнеста Рена-на, «рожден в ясном свете истории». Его происхождение столь же туманно и условно, как и источники, которыми он воспользовался. Ислам претендует на очень многое. Он не просто требует рабской покорности от своих последователей, но и ожидает почтительного отношения от всех остальных. В его учении нет ничего, абсолютно ничего, что могло бы хоть как-то оправдать подобные претензии и высокомерие.

Пророк умер в 632 году по нашему приблизительному летосчислению. Через целых сто двадцать лет Ибн Исхак составил его первое жизнеописание, оригинал которого утерян и доступен лишь в переработанном варианте Ибн Хишама, умершего в 834 году.

К этим слухам и неясностям можно добавить, что у нас нет надежной информации ни о том, как последователи Пророка составляли Коран, ни о том, как возник канон изречений Мухаммеда (некоторые из них были записаны его личными писцами). Эта знакомая проблема усугубляется — даже больше, чем в христианстве, — вопросом наследования. В отличие от Иисуса, который, судя по всему, намеревался очень скоро вернуться на землю и (какой бы вздор ни нес Дэн Браун) не оставил известных наследников, Мухаммед был не только военачальником и политиком, но и, в отличие от Александра Македонского, многодетным отцом. Однако кому передать свои бразды он не распорядился. Борьба за первенство началась почти сразу после его смерти. Как следствие, ислам претерпел свой первый крупный раскол — на суннитов и шиитов — еще до того, как стал полноценной религиозной системой. В этом рсколе нам ни к чему занимать чью-либо сторону, хотя и можно отметить, что, по крайней мере, одна из интерпретаций должна быть ошибочной. А первоначальное отождествление ислама с ранним халифатом, состоявшим из несговорчивых наследников Мухаммеда, с самого начала подчеркивало его человеческое происхождение.