СВИНЕЦ В ПЛАМЕНИ - Эйсукэ Накадзоно

— А если японцем?..

— А если японцем, вы тоже ничего не выиграете. Мы не сможем ни держать его больше в лагере, ни принудительно выслать за границу как лицо, нарушившее закон о въезде в страну… Тогда мы его поместим в психиатрическую лечебницу, и там, в полной изоляции, он, возможно, постепенно вспомнит прошлое. — Фусако промолчала, а Куросима вдруг строго спросил: — Ну, а если он японец, вам-то что?

И он неожиданно протянул руку через столик и схватил лежавшую у неё на коленях белую кожаную сумочку.

Молодые люди, похожие на мелких служащих, тут же обернулись и уставились на Куросиму. «Что за наглый тип!» — как бы говорил их взгляд. Заслоняя от них Куросиму, Фусако привстала и умоляюще прошептала:

— Ну зачем вы, прошу вас, отдайте!

Не отвечая, Куросима открыл сумку. Впервые в жизни он позволил себе подобную грубость по отношению к женщине. Только из-за уверенности, что в сумке хранится кое-что важное для выяснения дела. В сумке лежали губная помада, пудра, флакончик духов, а под ними, в белом носовом платке, что-то твёрдое.

Отвернув концы платка, он увидел гладкий воронёный корпус небольшого дамского кольта.

— Так и есть!.. Помните, как вы у нас в приёмной уронили сумочку и я её поднял? Она тогда мне показалась тяжеловатой, и я уже с тех пор подозревал!

Фусако молчала. Она, казалось, вот-вот заплачет.

— Не беспокойтесь, я верну вам ваше добро. Но неужели вы считаете, что эта штука может вам пригодиться! Лучше и не думайте об этом.

Отдавая ей сумочку, Куросима прикоснулся пальцами к её гладким, холёным рукам. Руки были холодные. Холоднее, чем корпус пистолета.

3

Весь путь от кафе до университетского двора они прошли молча. Когда показалось увитое диким виноградом пятиэтажное здание естественного факультета, первой нарушила молчание Фусако.

— Вы не находите, что мы похожи на ссорящихся любовников? — улыбнулась она.

Хмыкнув в ответ, Куросима остановился. Фусако остановилась тоже. В этом месте от панели вдоль университетского двора начиналась боковая дорожка через сад — кратчайший путь к зданию естественного факультета. Вокруг росли тенистые хвойные деревья. Лёгкий ветерок, дававший прохладу, играл мягкими рыжеватыми волосами Фусако.

— В самом деле? — наклоняясь к ней и заглядывая ей в глаза, спросил Куросима.

— Да.

— Любопытные у нас с вами складываются взаимоотношения.

— Вы с головой ушли в работу и больше ничего не замечаете, — сказала Фусако, щуря большие глаза, как от яркого солнца.

— Так говорят все мои противники, — сказал Куросима. — Но противники нередко и сотрудничают друг с другом!

Вдруг он обнял Фусако и прижался губами к её губам. Это не был податливый, влажный и сладкий поцелуй кореянки, которую он безумно ласкал три месяца назад. Поцелуй Фусако отдавал горечью незрелого плода.

Но когда Фусако заговорила, он подумал, что сцена эта очень похожа на начало связи с кореянкой в ту памятную ночь. И ту и другую обстоятельства толкнули в его объятия. Сейчас он лишь поиграл с Фусако! Но всё говорит за то, что рано или поздно она будет принадлежать ему. Он почувствовал, что даже одна эта игра доставляет ему несказанное удовольствие.

— Ладно, идёмте, — сказал он, выходя из тени дерева.

Медленно прохаживаясь по кабинету на четвёртом этаже, его уже ожидал профессор Сомия. Но когда они вошли, он, как и при первом посещении, сделал вид, что их не заметил, и что-то бормотал про себя. Омуры в кабинете не было.

Потом профессор остановился возле стеклянных шкафов и, бросив беглый взгляд на вошедших, произнёс:

— Извините, что заставил вас ждать… Теперь мы его уже сфотографировали х-лучами и всё закончили. Он, кажется, немного устал, и я велел ассистенту отвести его в профессорскую рядом с вестибюлем и там с ним побыть.

— Большое спасибо, профессор, — произнёс Куросима. В голосе звучали горделивые нотки: он был почти уверен в том, что ожидания его оправдаются.

— Но вам, вероятно, требуется письменное заключение о результатах экспертизы? — спросил профессор Сомия. — К сожалению, мы сможем дать его, лишь когда будут систематизированы полученные данные. А сейчас, если желаете, могу сообщить лишь основные результаты.

Профессор Сомия сказал то же, что в своё время заявил доктор Тогаси из психиатрической лечебницы.

— Отлично, — оживился Куросима. — Я с удовольствием выслушаю ваш вывод, господин профессор.

— Вывод? Хм! Если только это можно назвать выводом… — Профессор быстро обернулся к шкафам.

Окинув их взглядом, он открыл стеклянную дверцу обеими руками, взял один из теснившихся на полках черепов и, как некую драгоценность, прижал к груди.

— Ну-с, госпожа Тямако[13], пожалуйте сюда, — проговорил он ласково, обращаясь к черепу, словно к любимому живому существу. — А вы, пожалуйста, не удивляйтесь, — обратился он к Куросиме и Фусако. — Они все у нас имеют свои имена, подходящие к их «внешности». Здесь есть и Таро-кун, Мэри-сан, и Якоб-кун, и Антуанетта… Итак, Тамако-сан, давайте сюда, здесь посветлее.

Старик в белоснежной рубашке и чёрном галстуке бабочкой, балансируя, чтобы не потерять равновесия, медленной танцующей походкой приближался к столу, стоявшему посредине комнаты, стараясь, упаси бог, не уронить свою ношу — ведь она бы мгновенно рассыпалась в прах.

Осторожно и торжественно, словно совершая некий церемониал, профессор поставил череп на стол и сказал:

— А знаете, эта девица точная копия вашего Омуры… Ну совсем как брат и сестра.

Чёрные глазницы, казалось, устремлены на Фусако. Испуганно вскрикнув, она подалась назад. — Как брат и сестра?

— Да. Правда, Тамако-сан на целых сто лет старше, — улыбнулся профессор.

— Вы говорите, что она точная копия Омуры? — торопливо переспросил Куросима. Холодок неприятного предчувствия пробежал по его спине.

— Ну вот, значит, решающее значение для определения расовой принадлежности мы придаём строению черепа — точней, соотношению его длины и ширины, с определённой поправкой на толщину кожного и волосяного покрова выводится некий индекс. Приглядитесь, пожалуйста! Вот видите, затылочный выступ у Тамако-сан точь-в-точь как у вашего Омуры.

Имя, которым профессор называл череп, действительно было подходящее. Сверху череп был похож на гладко отполированное яйцо. Теперь он казался даже милым, и неприятное чувство, охватившее вначале Фусако и Куросиму, исчезло.

— Допустим, это череп Фукуо Омуры, — продолжал профессор и указательным пальцем очертил линию от лба до затылочного выступа. — Измерив это расстояние с помощью тестер-циркуля, получим длину головы, равную 188,5 миллиметра… Это значительно меньше, чем кажется на глаз. — Затем, заключив лоб между большим и указательным пальцами, профессор сказал: — А ширина головы составляет 150 миллиметров. Затылок потому и кажется заострённым, что ширина головы меньше длины. Таким образом, индекс, получаемый путём деления ширины головы на длину, у Омуры выражается числом 79,5.

Замолчав, профессор Сомия отошёл к письменному столу и вернулся с чертежом величиной в половину газетного листа. Нетрудно было догадаться, что вертикальные и горизонтальные линии изображают соответственно длину и ширину черепа. Остальные линии, по объяснению профессора, служили графическим изображением индексов, характерных для различных народов Дальнего Востока. В заключение он сказал:

— Отсюда следует, что Омура не кто иной, как китаец или японец.

— Это заключение можно считать окончательным? — переспросил обескураженный Куросима. Он ожидал более определённого ответа.

Профессор подтвердил свой вывод, сопроводив его ещё некоторыми пояснениями.

— Я всё отлично понял, господин профессор, — сказал Куросима и без всякого стеснения добавил: — Но ведь для нас главный-то вопрос именно в том, китаец он или японец!

— Взгляните, пожалуйста, ещё раз на схему, — ответил профессор и снова стал терпеливо её разъяснять. — Вот видите, что получается: длина головы Омуры совпадает с максимальной длиной головы у китайцев, а ширина с минимальной у японцев. Следовательно, его в равной мере можно отнести и к тем, и к другим.

— Как же так! — вырвалось у Куросимы.

— А так. Омура, как вы говорите, утверждает, что он японец, и это вполне вероятно. Но, с другой стороны, судя по тому же индексу, нет никаких оснований отрицать и его китайское происхождение. — На этот раз профессор говорил холодно и строго. От его стариковского добродушия не осталось и следа, и чувствовалось, что больше он ни в какие дискуссии вступать не намерен.

— Да, профессор, но в таком случае… — начал было Куросима, но профессор тут же прервал его:

— Видите череп Тамако-сан? Я потому и назвал его точной копией вашего Омуры, что по индексу он также одинаково характерен как для китайца, так и для японца.