Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Я поступил так сознательно. Чтобы она отвязалась.

— Почему было не объясниться, не сказать правду в лицо?

— Да потому, что я люблю ее, придурок! Я бы просто не смог. Не хочу, чтобы она меня ждала. Не желаю быть на привязи. Я решил уехать, ничего не говоря.

— А меня зачем посвящаешь в свою тайну?

— Ты перебудоражил весь Париж! Я думал, стряслось что-то ужасное.

— Стряслось!

— Что?

— Иди ты к черту! Ты ее не достоин!

Я вскочил и выбежал из бистро. Франк догнал меня на площади. Схватил за отвороты куртки, встряхнул и заорал:

— Господи, да что с тобой такое?

Никогда еще я не видел брата в таком напряжении. Он сел на скамью. Рядом, на асфальте, спал клошар. Я рассказал Франку все. Он слушал, не перебивая, с мученическим выражением на лице, погруженный в собственные мысли, но я видел, что он потрясен.

— Спасибо, — тихо произнес он и покачал головой. — Она… выкарабкалась?

— Ей бы следовало провести еще пару дней в больнице, но она ничего не желает слушать.

— Ну ты и говнюк! — Глухой голос принадлежал лежавшему рядом со скамейкой бродяге. Оказалось, он давно пробудился, сел на бордюр тротуара и слышал весь наш разговор. На его лице была гримаса презрительного отвращения. Он наставил на Франка указательный палец и вынес вердикт: — Нужно быть королем придурков, чтобы записаться во французскую армию и бросить подружку. Ты, парень, психованный идиот! Можешь собой гордиться!

Франк пришел в ярость. Я испугался, что он бросится на несчастного с кулаками.

— Какого черта ты лезешь, кретин? Убирайся, или намну тебе бока!

Бродяга собрал пожитки, недопитую бутылку вина и заковылял прочь, унося с собой кислый запах немытого тела.

— Придурки! — бурчал он. — Кругом одни придурки!

Он свернул на улицу Муфтар, расталкивая прохожих и бранясь во все горло, и исчез из виду.

— Ты повидаешься с ней?

Франк покачал головой.

— Это же Сесиль!

— Думаешь, мне легко? Я никогда не решусь сказать ей правду в лицо.

— Она могла умереть из-за тебя!

— Мне жаль. Я знаю, что виноват, но уже слишком поздно. Через четыре дня я уезжаю. Окажусь в безопасности, напишу письмо и все объясню, а когда вернусь, посмотрим, что будет.

— Думаешь, Сесиль станет ждать? Да она тебя ненавидит!

— Это моя жизнь, Мишель! Я должен так поступить.

— Ты чертов кретин, Франк, вот кто ты такой!

— Ничего ей не говори, пока я не уеду, прошу тебя. Дай мне все сделать самому.

— Ты совсем потерял голову и будешь жалеть об этом всю жизнь.

— Не терзай меня! Лучше пойдем поедим.

— Не хочу. Надо вернуться домой.

— Я должен с тобой поговорить. Это важно.

Я колебался. Франк выглядел потерянным, и у меня появилась надежда его переубедить.

— Позвоню и скажу, что останусь на ужин у Николя.

* * *

Он пригласил меня в «Вулкан», маленький греческий ресторанчик с домашней кухней. Мы зашли в кухню, заглянули в кастрюли и выбрали еду по аромату — рагу из баклажанов, кабачков и перцев, томленных с луком, тмином и лаврушкой. В тот вечер Франк поведал мне историю нашей семьи: встреча родителей, война, его рождение, пятилетняя разлука, возвращение отца, брак по обязанности. Ему нужно было выговориться, и я молча слушал. Дети ничего не знают о жизни родителей. Сначала они об этом не думают, потому что мир возник в момент их рождения. У родителей нет никакой собственной истории, они имеют дурную привычку говорить с отпрысками о будущем и никогда — о прошлом. Это серьезная ошибка. Если не говорить о прошлом, оно превращается в зияющий темнотой провал.

— Она меня ненавидит. Я не сразу с этим смирился. Из-за меня ей пришлось выйти замуж за папу, и она испортила себе жизнь. Если бы я не родился, мама нашла бы хорошую партию.

Франк был прав. Возразить было нечего.

— Меня она тоже ненавидит?

— Ты ни в чем не виноват. Она хотела семью, но ты для нее не Делоне, а Марини. Помни об этом. Я не собираюсь настраивать тебя против мамы, я на нее не злюсь, но ты должен знать.

Между мной и Франком существовала огромная разница. Я был ни при чем, но изменить ничего не мог. И меня волновала только Сесиль.

— Почему ты записался?

— Если не начнем шевелиться, не справимся с фашистами. Возможно, мы уже опоздали, но нужно попробовать.

— Думаешь, тебе удастся изменить общество?

— Я не один.

— А как же папа?.. Он тебя любит. Нельзя просто взять и уехать, ничего ему не сказав. Это несправедливо.

— Насчет папы я согласен. Но ни слова Сесиль.

Я злился, но был бессилен. Низко скрывать новость от Сесиль, но, если я все ей расскажу, потеряю брата. Он сделал выбор не в пользу Сесиль. Я чувствовал себя замаранным, я попал в западню, и это меня бесило. Будь я посильнее, набил бы Франку морду. Логика — не мой конек. Я никогда не понимал, как можно говорить одно, а делать совсем другое. Клясться, что любишь, и ранить любимого человека. Дружить и легко забывать о друге. Принадлежать к одной семье и ничего не знать друг о друге. Провозглашать высокие принципы и не следовать им, утверждать, что веришь в Бога, и поступать так, словно Его нет, мнить себя героем и поступать как сволочь.

21

Пить Игорь не любил — алкоголь плохо на него действовал, — а если такое все-таки случалось, начинал философствовать, ненавидя и философию и философов.

— Не стоит заноситься, — говорил он, — чтобы не было больно падать.

В ту ночь он вернулся в больницу «Питье» на бровях и получил выволочку от старшей медсестры, подавлявшей коллег ростом и высокой прической. Ей не было дела до встречи Игоря с соотечественником, она пригрозила, что напишет на него докладную за «оставление поста и пьянство на работе». Игорь расхохотался даме в лицо и пошел за вещами, чтобы навсегда покинуть тошнотворную юдоль страданий, но тут увидел в коридоре каталку, на которой лежал давешний пассажир Виктора. К нему так никто и не подошел. Все дежурные врачи были заняты, заведующий отделением приходил в восемь утра, так что несчастный, лежавший без сознания человек был обречен на смерть. Игорь проверил зрачки, посчитал пульс и измерил давление. Сломанный нос мешал человеку дышать, у него была сломана нижняя челюсть, выбито несколько зубов, лицо покрывала корка засохшей крови. Игорь попробовал разжать ему челюсти. Мужчина застонал. Игорь вытащил изо рта осколки зубов и освободил трахею. Взял ножницы и разрезал одежду, чтобы проверить состояние грудной клетки. Бугор в районе солнечного сплетения указывал на перелом ребер. Появилась медсестра:

— Что вы делаете? Прекратите немедленно! Это безумие! Вы не имеете права!

— Я врач! У этого человек гемоторакс. Он умрет, если не поставить плевральный дренаж. Несите трубку. Мне понадобится йод и ксилокаин.

— У меня нет анестетика.

— Обойдемся.

Игорь не без труда раздел своего пациента. Вернулась сестра с йодом и полужесткой трубкой с зажимной муфтой:

— Больше ничего нет.

— Помогите поднять его. Держите под мышками и подпирайте.

Они усадили так и не пришедшего в сознание мужчину, Игорь протер ему спину спиртом, выбрал точку между первым и вторым ребром и твердой рукой воткнул иглу. Пациент вздрогнул, но сестра не дала ему упасть, чтобы Игорь успел откачать кровь. Вся процедура продлилась десять минут, потом Игорь резко выдернул иглу и занялся другими ранами. Медсестра побежала к телефону, набрала номер и принялась орать в трубку, грозя невидимому собеседнику полицией, если он не появится через пять минут. Кроме того, она пообещала вырвать ему глаза.

— Кровотечение не останавливается, — сказал подошедший Игорь. — Необходима срочная торакотомия. Если не прооперируют они, это сделаю я — с наркозом или без.

Ровно через пять минут появились два интерна и повезли пациента в операционный блок. Сестра повернулась к Игорю. Он был бледен, выглядел смертельно уставшим, его одежда промокла от крови.

— Почему никто не знает, что вы врач?

— Я санитар.

— Не беспокойтесь, я не стану докладывать об… инциденте.

После секундного колебания Игорь пожал плечами:

— Для меня все кончено. Счастливо оставаться.

Он вышел из приемного отделения, бросил халат в мусорный бак и отправился в «Аустерлицкую пушку» выпить последний за день кофе с кальвадосом. Расплатившись, достал из кармана пачку «Житан», на которой записал телефон Виктора Володина, и, несмотря на поздний час, позвонил ему:

— Я согласен. Когда выходить на работу?

— Для начала поездишь со мной, я все тебе объясню. По рукам?

— Конечно.

— Встретимся завтра, что я говорю — сегодня, в семь вечера, на площади Нации у пивной «Ле Руаль». Знаешь это место?

— Найду. Спокойной ночи, Виктор Анатольевич.