Ночь и город - Джералд Керш

— Нет… Я куплю сигареток моей мал-ленькой Хелен, а тебе — нет… Поняла?

— Турецкие? — Девушка сняла с подноса огромную позолоченную шкатулку с инкрустацией в виде цветочного узора, украшенную двумя черными набалдашниками, львиной головой и кисточкой из искусственного шелка.

— Это особенные, сэр, для настоящих леди, с розоватым фильтром — три фунта…

В самой глубине сознания Фабиана промелькнула мысль: «Идиот! Пускаться во все тяжкие, рисковать своей свободой, чтобы раздобыть эти несчастные сто фунтов, а потом выбросить их вот так, можно сказать, псу под хвост!»

— К черту! — заорал Фабиан. — Три фунта за сигареты! Что я, дурак? Пошла отсюда, чего привязалась?

— Ну-ну, не надо докучать джентльмену, если он не может себе это позволить, — во всеуслышание объявил Носсеросс, — покажи ему что-нибудь за пару шиллингов.

— Что-о?! — взревел Фабиан. — Не могу себе это позволить? Я? Я?! Вот, гляди! — Он вытащил из кармана все свои деньги и, зажав их в вытянутой руке, замахал ими в воздухе. — Да у меня миллион долларов! У меня тысяча фунтов! Давай сюда свои сигареты!..

— А мне? — жалобно спросила Ви.

— Ах тебе?! Да иди ты к черту!.. Ик… Ох…

— Может, мне вообще уйти? — пролепетала Ви, чуть не плача.

— Бедненькая, — растроганно проговорил Фабиан. — Вот, держи-ка, — он достал из жилетного кармана две сигаретные карточки[24] и маленькую железную свастику, — на этих карточках счастливые номера. Я бы ни за что не расстался с таким талисманом, даже за пятьсот тысяч фунтов, но теперь дарю его тебе, так что держи…

— Два фунта три шиллинга, сэр, — сказал Адам, открывая бутылку виски.

— Вот тебе, приятель, три фунта… Сдачи не надо. Налей мне полный стакан. Слушай, олух, хочешь иметь тысячу фунтов в неделю? Если да, то приходи ко мне в клуб… Я сделал Душителя тем, кто он есть сегодня… Один его удар стоит по меньшей мере сотню… О-ох, мои кишки! Такая изжога! Черт, я забыл, заплатил я тебе или нет? — Он отсчитал еще два фунта и добавил три шиллинга серебром.

— Но…

— Ладно-ладно, — проговорил Носсеросс, появляясь из-за плеча Адама, — каждый может забыть. Все правильно, Адам.

— Так… О чем это я говорил? — спросил Фабиан.

— Что-то об игрушке, — напомнил Носсеросс. — По-моему, вы спрашивали девушку, не хочет ли она игрушку.

— Чудесная черненькая куколка, — сообщила разносчица шоколада, протягивая набивную негритянку в розовой набедренной повязке, — две гинеи.

Фабиан оцепенел. Он ничего не видел, кроме стакана с виски, и в его глазах этот стакан превратился в дюжину мыльных пузырей. Он попытался отмахнуться от них, задел бутылку с виски, она упала на пол и разбилась. Фабиан на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями, лихорадочно прокладывая путь к последней цитадели сознания.

— Выпивку! — заорал он. — Выпивку-у! Я всех угощаю! Всех! Принесите мне выпить! Выпивку, живо!

— Адам, — сказал Носсеросс, — принеси мистеру Фабиану пару бутылочек нашего особенного шампанского.

Адам прошел через зал, задевая плечами танцующих; ему казалось, что происходящее с ним — какой-то сон. Тем не менее его карманы были полны денег. У Хелен, сидевшей за столиком с позолоченной шкатулкой и игрушками, было то же ощущение нереальности происходящего. Она окидывала взглядом шумный прокуренный зал, кружившийся вокруг нее, как карусель. Адам вернулся с подносом. Его лучистые, серые, по-детски наивные глаза на мгновение поймали ее взгляд. Потом он поставил бутылки на стол и произнес равнодушным тоном:

— Четыре фунта, мистер Фабиан.

Фабиан выгреб из кармана все деньги. Теперь это была жалкая тоненькая пачечка смятых засаленных банкнот и горстка серебра. Его лицо вытянулось. Потом он пожал плечами и пробормотал: «Транжира… Вот транжира…» — и бросил на поднос четыре фунта и все оставшееся серебро. Хлопнули пробки бутылок. Фабиан проглотил три бокала «Особого шампанского»: это было самое обыкновенное игристое вино с неприятным резким привкусом. Носсеросс, Хелен, Ви, Адам и все музыканты подняли за него свои бокалы. На какой-то миг Фабиан почувствовал себя богом. Он закричал:

— А ну, сыграйте «Он ведь парень хоть куда»! Это я ее написал… — Оркестр послушно заиграл.

Пробило четыре. Разносчица шоколада принесла на подносе цветы. Носсеросс протянул Фабиану красную гвоздику со словами:

— Примите от меня этот скромный подарок.

Идиотски ухмыляясь, Фабиан засунул цветок за пазуху, между жилетными пуговицами.

— А ваши леди не желают цветов?

— Д-дай им…

— Десять шиллингов, пожалуйста.

— Завтрак?

— Завтр-р…

Фабиан опустил глаза. Ему казалось, что от бекона исходит смрадный запах горелой свиной плоти, а от яйца — вонь всех тухлых яиц в мире.

— И ты мне должен за мое время, — сказала Хелен.

Фабиан дал ей два фунта.

— А мне?

Фабиан пошарил в кармане и проговорил:

— К сожалению, деньги в банке закончились… — Он положил в рот микроскопический кусочек бекона и, пытаясь побороть тошноту, подержал его там не глотая. Потом встал, судорожно хватая воздух открытым ртом.

Носсеросс подмигнул Адаму, который, обхватив рукой щуплое тельце Фабиана, поволок его к выходу. Гардеробщик водрузил на его голову шляпу, надев ее задом наперед… Холодный воздух ударил ему в лицо, тело сжалось как от удара, он качнулся вперед, и все выпитое за ночь — виски, шампанское, дрянное игристое вино — хлынуло неудержимым потоком из его рта и ноздрей.

Гвоздика выпала из-за пазухи и шлепнулась в лужу.

— У вас хватит денег на такси? — спросил Адам.

— Не-ет, — простонал Фабиан.

Адам протянул ему пять шиллингов, и швейцар поймал такси. Поодаль, у водосточного желоба, стоял маленький остролицый человек. В руках он держал поднос со свежими цветами. Он наблюдал за тем, как Фабиан стоит, пошатываясь, в луже собственной блевотины, дрожащий, бледный как смерть, поддерживаемый с обеих сторон Адамом и швейцаром. Это был Берт, уличный торговец. Он подошел к Фабиану и сказал:

— И те не стыдно? — Он показал на гвоздику, валявшуюся в зловонной луже. — Ты, альфонсик несчастный! И ради этого твоя Зои день и ночь пропадает на панели? — Он поднял руку, всю в мозолях от ручек тележки и почерневшую от въевшейся уличной грязи, и наотмашь ударил Фабиана по физиономии.

Фабиан разрыдался.

— Руперт-стрит, — приказал швейцар таксисту. Дверь захлопнулась. Фабиан уехал. Берт помедлил, поглядел на посветлевшее небо, а затем перевел взгляд на кричащую вывеску у входа в клуб.

Швейцар сказал ему:

— А ты чеши отсюда, а не то я тебе все ребра пересчитаю.

— Только попробуй! — отозвался Берт.

Никто не осмелился его тронуть. Берт смачно плюнул на тротуар, повернулся и зашагал прочь.

Глава 11

Клуб «Серебристая лиса» закрывался в пять утра. Адам уже поднимался вверх по лестнице, когда его окликнула Ви.

— Эй, Адам! Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

— Ты куда?

— Завтракать.

— Погоди, мы с тобой. — И с этими словами Ви взбежала вверх по лестнице. За ней поспевала Хелен. В дверях они остановились, зябко поеживаясь на пронизывающем утреннем ветру.

— Фу, кого-то только что вырвало, — проговорила Ви, наморщив нос.

— Фабиана, — ответил Адам и, указав на тротуар, добавил: — Здесь по меньшей мере тридцать фунтов, а то и все сорок. Одному Богу известно, откуда у этого идиота взялось столько денег, но, как бы то ни было, вот во что они превратились. Идем.

И они зашагали в сторону Пикадилли.

— Ты ведь сегодня в первый раз? — спросила Ви.

Адам кивнул.

— Я тоже, — сказала Хелен.

— Ну и как, понравилось? — спросил Адам.

— О да, очень. Не так плохо, как я думала.

— Да?

— А тебе что, не понравилось?

— Это — грязная игра.

— Ну, не знаю, — проговорила Хелен, — ты просто танцуешь, и тебе платят за твое время. Что в этом грязного?

— Когда начинаешь думать о пяти или шести пройдохах, облепивших одного глупого доверчивого парня, который слишком пьян, чтобы соображать, что делает, а они в это время липнут к нему, клянчат у него деньги, обдирают как липку и весело потирают руки, подмигивая друг другу, словом паразитируют, и все ради того, чтобы вытянуть у него пару шиллингов… Тьфу! А потом они говорят: «У тебя больше не осталось денег? Пошел вон!»

— Да у него денег куры не клюют, — заметила Ви, — он же композитор.

— Ага, так я и поверил.

— Но это правда! Он американец.

— Ну да, как же! Ты что, не можешь распознать настоящий американский акцент? Или ты не слышала, как он, уже прилично набравшись, начал говорить как самый настоящий кокни? Американец! Да он просто делает вид, что американец. Так поступают все дураки, когда хотят пустить пыль в глаза. Это потому, что в течение последних пятнадцати лет все важные темы модно обсуждать с американским акцентом. Такая дурацкая традиция. И вот люди вроде этого малыша Фабиана, начитавшись всякой дряни про янки, гангстеров, финансовые махинации и тому подобное, пытаются говорить как Пат О’Брайен… Композитор! Да он в жизни не написал ни одной ноты.