Собрание сочинений в 9 тт. Том 1 - Уильям Фолкнер

увидел, как дверная ручка зашевелилась.

Он подскочил к двери.

— Открой двери, подлая девчонка! Вот погоди, выбью из тебя дурь!

Щелкнул замок, он рванул дверь — перед ним стояла Эмми с его брюками, уставившись на него испуганным враждебным взглядом.

— А где же… — начал Джонс, и Сесили, выйдя из тени, присела перед ним, насмешливая, как цветок.

— Шах и мат, мистер Джонс, — пропищал Джонс тоненьким фальцетом, перефразируя слова ректора. — Да вы знаете…

— Знаю! — быстро сказала Сесили, взяв Эмми под руку. — Но вы нам лучше расскажите все на веранде!

Она пошла вперед, и Джонс последовал за ней в невольном восхищении. Вместе со зловеще молчавшей Эмми они прошли вперед и вместе сели рядом в большую качалку на веранде, куда пытался пробиться дневной свет сквозь уже начинающие лиловеть гроздья глицинии; дневной свет волнами проходил по качалке, когда они стали раскачиваться, и по их чулкам — шелковым у одной, бумажным у другой — перебегали и прятались плоские солнечные лучи.

— Садитесь, мистер Джонс! — умильно залепетала она. — Пожалуйста, расскажите нам о себе. Нам так интересно, правда, Эмми, душенька? — Но Эмми оставалась настороженной и бессловесной, как зверек. — Знаете, дорогой мистер Джонс, Эмми пропустила все наши разговоры, но она от вас в восторге, как и мы все, — да это и понятно, правда, мистер Джонс? — и ей, конечно, ужасно хочется послушать вас.

Джонс заслонил ладонями спичку, и в его глазах запрыгали и сузились до точки огоньки.

— Что же вы умолкли, мистер Джонс? Мы с Эмми так хотели бы послушать, что вы узнали о нас, чему вас научили ваши многочисленные любовные приключения. Правда, Эмми, милочка?

— Нет, не хочу портить впечатления, — сказал Джонс неуклюже, — ведь вы в скорости получите информацию из первых рук Что же касается Эмми, то я ей когда-нибудь наедине преподам все, что надо.

Эмми следила за ним все с тем же гневным и немым недоверием.

— Из первых рук? — переспросила Сесили.

— Кажется, вы завтра выходите замуж? Пусть ваш Освальд вас и научит. Он, наверно, сможет вас просветить, ведь он даже путешествует с партнершей, для тренировки. Поймали вас наконец, а?

Она вздрогнула. И вдруг стала такой беспомощной, такой беззащитной, что Джонс, в порыве мужской сентиментальности, опять почувствовал себя неуклюжим скотом. Он снова закурил трубку, но тут к Эмми вернулся дар речи:

— Вот они, приехали!

Машина подошла к воротам, и Сесили, вскочив на ноги, побежала через веранду, к лестнице. Джонс и Эмми тоже встали, но Эмми сразу скрылась, как только четыре человека вышли из машины. «Так вот он самый, — нескладно подумал Джонс, идя за Сесили, наблюдая, как она, словно птица, замерла на верхней ступеньке, прижав руки к груди. Эта знает, что делает!»

Он снова посмотрел на входившую в калитку группу; старик возвышался над всеми. Что-то в нем изменилось: старость сразу одолела его, напала, как разбойник на большой дороге, не встретив сопротивления. «Да он же болен», — подумал Джонс. Эта женщина, эта миссис Как-Ее-Там, отделилась от них и поторопилась вперед. Она взбежала по ступеням к Сесили.

— Пойдем, дружок, — сказала она и взяла девушку под руку, — пойдем в комнаты. Он нездоров, глаза болят на свету. Пойдем в дом, там и встретитесь, так будет лучше.

— Нет, нет, тут! Я так долго ждала его!

Но эта женщина, ласково и настойчиво повела девушку в дом. Сесили упиралась и, не оборачиваясь, крикнула:

— Что с дядей Джо? Какое у него лицо! Он болен?

Лицо священника было серое и оплывшее, как грязный снег. Он споткнулся на ступенях, и Джонс, подскочив к нему, взял его под руку.

— Спасибо, братец, — сказал третий человек, в солдатской форме — он поддерживал Мэгона под локоть.

Они поднялись на лестницу и, переступив порог, прошли под фонарем в темную прихожую.

— Давайте фуражку, лейтенант, — пробормотал солдат.

Тот снял фуражку и отдал ее солдату. Раздался быстрый стук каблучков, дверь кабинета открылась, поток света упал на них, и Сесили закричала:

— Дональд! Дональд! Она говорит, что у тебя на лице… А-а-а! — взвизгнула она, увидав его.

Луч света, пройдя сквозь ее тонкие волосы, окружил ее нимбом, легкое платье смутно засветилось, когда она падала, как срубленный тополек. Миссис Пауэрс быстрым движением поймала ее, но она уже ударилась головой о дверной косяк.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Миссис Сондерс сказала:

— Уйди отсюда, оставь сестру в покое.

Маленький Роберт Сондерс, обиженный, но полный оптимизма, снова вступил в старый бой, бой детей с родителями, не теряя надежды, несмотря на явное поражение:

— Но могу же я задать ей самый обыкновенный вопрос? Я только хочу знать, какой шрам…

— Ну, пойдем, пойдем с мамой.

— Но я хочу знать про шра…

— Роберт!

— Ну, мама! — в отчаянии сопротивлялся он.

Но мать решительно выставила его за дверь:

— Беги в сад, скажи папе, пусть идет сюда. Ну, беги!

Он выбежал из комнаты, расстроенный, обиженный. Бели бы мать могла прочесть его мысли, она пришла бы в ужас. Но не только про нее думал он так. «Все они одинаковые, — справедливо решил он, как решали многие до него и будут решать многие после. — Зачем обижать эту глупую трусливую кошку?»

На прохладных простынях лежала Сесили, без платья, совсем ослабевшая, трогательная; вокруг стоял смешанный запах одеколона и нашатырного спирта; чалма из полотенца оттеняла хрупкость лица. Мать пододвинула стул к постели и долго разглядывала хорошенькое пустое личико дочери, изогнутые ресницы на белой щеке, тонкие голубые жилки запястья, длинные узкие руки, безвольно брошенные на одеяло ладонями кверху. И тут маленький Роберт Сондерс был отомщен, сам того не зная.

— Детка, но что же у него с лицом?

Сесили вздрогнула, заметалась на подушке.

— О-о-о… Не надо, не надо, мамочка! Б-боюсь даже вспомнить!

(«Но я просто задаю тебе самый обыкновенный вопрос».)

— Хорошо, хорошо, не надо, поговорим, когда ты поправишься!

— Нет, никогда, никогда! Если я еще раз его увижу — я… я умру! Не могу я, не могу, не могу!

Она уже плакала, всхлипывая, как ребенок, даже не пряча лица. Мать встала, наклонилась над ней.

— Ну, перестань, перестань! Не надо плакать. Ты совсем разболеешься. — Она ласково отвела волосы с висков девушки, поправляя полотенце. Поцеловала бледную щеку. — Прости, детка, мама больше не будет. Попробуй-ка уснуть. Принести тебе чего-нибудь к ужину?

— Нет, я не могу есть. Дай мне полежать одной, мне станет лучше.

Однако мать не уходила, из любопытства. («Я ведь задаю ей самый обыкновенный вопрос».) Но тут зазвонил телефон, и, ненужным жестом поправив подушки, она