Пелевин и поколение пустоты - Полотовский Сергей

В число таких признаков входят: популярность у относительно массового читателя, успех у одних критиков пополам с раздражением у других и довольно высокий статус в литературном мире. С понятными перекосами: Сорокин более элитарный, Пелевин – народный. Но многие люди охотно закрывают глаза на такие мелочи.

«Трудно спорить с тем, что самыми характерными писателями новой России стали Владимир Сорокин и Виктор Пелевин, – говорил ведущий литературный критик постсоветской эпохи Александр Генис в передаче на радио «Свобода». – Лично мне они кажутся еще и лучшими, но дело не только в этом. Оба автора лучше других помогли читателю освоить постсоветское культурное пространство»[26].

Он также указывает и на принципиальные различия между ними: «Сорокин воссоздает сны совка, точнее – его кошмары. Проза Пелевина – это вещие сны, сны ясновидца. Если у Сорокина сны непонятны, то у Пелевина – не поняты. Погружаясь в бессознательное, Сорокин обнаруживает там симптомы болезни… За это Пелевина любит молодежь. За это Сорокина ненавидят власти».

В финале передачи восхваление динамичной пары взлетает до уровня олимпийского гимна: «Вдвоем эти Будда и Платон постсоветской культуры детально описывают открывшийся после смены режима метафизический пейзаж».

Банан и огурец

Лаконичнее и по-своему даже точнее формулировка Сергея Шнурова: «Пелевин с Сорокиным абсолютно разные – как банан и огурец. По форме похожие, но абсолютно разные штуки. Сорокин в большей степени обращается с языком, а Пелевин сделал свой язык».

«Сделал свой язык» – эвфемизм. Любому, кто сравнивает двух писателей, очевидно, что Сорокин – тончайший стилист, на фоне которого слог Пелевина груб и даже примитивен. Защитники Пелевина, однако, стремятся уравнять его в правах на литературный трон, подчеркивая, что и тот и другой выполняют схожие литературно-лингвистические задачи.

Гермес Зайгот настаивает: «Как и Сорокин, Пелевин вычленил культурный язык, присущий определенной группе населения, которая понимает эти культурные коды».

Сравнивая двух писателей, поклонники Пелевина, естественно, находят позиции, по которым он побеждает соперника.

К таким поклонникам относится писатель Михаил Елизаров: «Сорокин – урбанистический писатель, а Пелевина можно брать на необитаемый остров, и он вас с этим островом примирит. Сорокин мир запутывает, показывает его абсурд и диссонанс. Пелевин раскладывает все по полкам, с ним можно идти по жизни».

Характерны и попытки вывести одного из другого. «Я очень люблю и уважаю Сорокина, и у Пелевина видно не подражание, нет, просто какие-то сорокинские идеи и приемы он адаптировал и обобщил, – замечает Лев Рубинштейн. – Другое дело, что чуть позже Сорокин сам себя обобщил».

По словам Гениса, на рубеже тысячелетий Сорокин прочел всего Пелевина и «переплавил» это в «ледяную» трилогию. «День опричника» и «Сахарный Кремль», оставаясь абсолютно сорокинскими, при этом вполне себе пелевинские.

Когда в 2001-м Сорокин получил исторически андеграундную и престижную в профессиональных кругах премию Андрея Белого за особые заслуги перед русской литературой и в связи с «Голубым салом», возник вопрос, почему на нее никогда не номинировался Пелевин. Кто-то из оргкомитета пошутил, что «Пелевин – это Сорокин в издании “Детгиз”». Тем не менее через два года, в 2003-м, Пелевин был номинирован за «ДПП (NN)». Но не победил.

Писателей несколько раз сталкивали в шорт-листах литературных премий. Кроме «Супернацбеста» (см. «Супербест»), где сошлись «ДПП (NN)» и сорокинская «Метель», они еще бились за премию «Нос» («Новая словесность» или «Новая социальность»). Тогда победил Сорокин.

Сайт журнала GQ перед премьерой фильма «Generation “П”» провел нерепрезентативный опрос среди персонажей, имевших отношение к городской культуре девяностых, на тему, кто же все-таки круче: Пелевин или Сорокин? Победа не присуждалась, мнения разошлись.

Думается, предпочтение одного автора другому отдается, как практически всегда в таких случаях, «по мнению». Честнее всех на эту тему высказался Марат Гельман: «Пелевин – мой писатель, в том смысле, что я давно прочитал первые книги и почувствовал, что наконец люди моего поколения и культурного происхождения появились в литературе. Уже был Сорокин, вроде календарно мой ровесник, но Сорокин всегда был как бы старше».

Гельман не побоялся проговорить важную вещь. Сорокин – писатель взрослый, толстовского замеса, Пелевин исполнен юношеского задора и цинизма. Эзотерика, сказочность, вампиры, мировые заговоры – все это, разумеется, из арсенала книг для юношества, но Пелевин в принципе более детский в широчайшем смысле слова.

Пожалуй, противостояние, соположение, сравнение Пелевина с Сорокиным удачно описывается формулой «отцы и дети». Да и в любых устоявшихся парах всегда найдется кто помудрее, а кто позадиристее. Это не хорошо и не плохо. Это архетип такой.

Тут не напрямую «Детгиз», но скорее общая инфантильность, заразительная детскость пелевинских текстов, совпавшая с мироощущением целой инфантильной страны.

Хорошо на эту тему высказался Сергей Шнуров: «Ну и что, что детская? “Шантарам” тоже детская книжка, как и “Робинзон Крузо”. Любые книжки рано или поздно становятся детскими. Точнее – поздно. Кто мог подумать, что в школе будут читать “Преступление и наказание”?»

Анкета

А вот как Владимир Сорокин ответил на короткую «пелевинскую анкету» для настоящей книги.

1. Нравится ли вам Пелевин? Пелевин – хороший писатель? Он вам интересен?

Нравится. Пелевин – писатель сильный.

2. Считаете ли вы Пелевина писателем № 1 в России в какой бы то ни было номинации?

Воздержусь от ответа по метафизическим причинам.

3. Когда вы впервые столкнулись с текстами Пелевина? Как это было?

В девяностые. Прочитал несколько рассказов, понял: появился писатель со своим неповторимым взглядом на постсоветскую реальность-нереальность.

4. Почему, на ваш взгляд, Пелевину удалось занять определенное место в культурном пантеоне современной России? В чем секрет его успеха?

Секрет в пристальности пелевинского взгляда. Может, он поэтому и носит темные очки?

5. Какие образы Пелевина кажутся вам максимально точными? злободневными?

Точных образов у него предостаточно.

6. Будут ли Пелевина читать через 50, 100 лет?

Через 100 – не уверен. А вот через 189 – непременно прочтут.

7. Какая вещь Пелевина удалась ему лучше всего? Ваше любимое произведение?

Рассказы, «Чапаев и Пустота», книга про лису А Хули, «ДПП (NN)».

8. Пелевин – исключительно русский, внутренний продукт или же он имеет серьезный вес в мировом литературном контексте?

Его читают не токмо в России.

9. Считаете ли вы, что все пелевинские книги – о поиске Бога?

Скорее это разговор о Человеке: кто он, откуда и куда идет.

10. Кого в Пелевине больше: сатирика, летописца или эзотерика?

Всего поровну.

«Шлем ужаса»

В глубине греческой античности Пиндар и Лас Гермионский создавали асигматические оды, отказавшись на время от употребления одной из двадцати четырех букв алфавита – сигмы.

В романе Жоржа Перека «Исчезновение» (Disparition, 1969) отсутствует самая частотная буква французского языка – «e».

От второго лица написан роман Рекса Стаута «Убить зло» (How Like a God, 1929) – впоследствии этот ход использовали во французских 1960-х. «Ты пошел, ты сел, тебе стало холодно» и т. д.