Молчать нельзя - Людо Экхаут

— За что?

— За то, что я ушел к коммунистам. Они безбожники.

— И все же ты пошел к ним?!

— Я решил, что они не так страшны, как нацисты. Я пошел к ним, потому что… Потому что у коммунистов есть вера и цель. Они хотят установить порядок. А нацисты — это хаос, кровь, насилие, преступления. Да простит меня бог, но в душе я заключил перемирие с коммунистами. Потом я, конечно, опять буду бороться с ними, если доживу. Но если советские солдаты освободят нас, то я буду кричать от радости, приветствуя их, как самый фанатичный коммунист.

— Но как же убедиться, что ты на самом деле ксендз?

— Он ксендз, — раздался голос.

— Или отпетый комедиант. Ведь шкопы тоже знают, кто он. Его держат в штрафной команде.

— В штрафной? — недоверчиво спросил Януш. — Среди тех смертников, которые с таким трудом добрались до лагерных ворот?

— Да, я со штрафниками. Уже два месяца. Правда, мне дают пищу и разрешают спать здесь, а не в бункере. Мне легче, чем остальным. Бог помогает мне.

— Ты даже не прочь отправиться к женщинам, — послышалось в темноте. — У них ты, наверное, будешь чувствовать себя еще лучше. Это не то, что толкать телегу с трупами.

— Я не прошу посылать меня туда ежедневно, — быстро проговорил ксендз. — Я должен быть там один раз в три-четыре недели. В женский лагерь постоянно направляют монтеров, каменщиков или слесарей. Нельзя ли и меня направить вместе с ними? Я могу работать каменщиком. Когда-то я помогал своим прихожанам.

Лицо говорящего еле виднелось в темноте. Изредка в окна врывался луч прожектора, освещая холодным желтым светом людей, лежавших на соломе, как скот. Большинство из них уже спали. Остальные молча прислушивались к разговору.

— Как тебя звать?

— Мариан Влеклинский.

Януш допускал, что его собеседник мог лгать и придумал рассказанную историю, чтобы попасть в женский лагерь с грязными намерениями.

— Я должен убедиться, что ты говоришь правду, — сказал он.

— Пусть скажет что-нибудь по-латыни, — предложил Тадеуш.

— Верно! Латынь знаешь?

— Credo in unum Deum, patrem omnipotentem

.

Голос звучал с удивительной чистотой и ясностью, глаза светились. Он продолжал говорить как в экстазе. Все молча слушали — католики, протестанты, евреи, ортодоксы, неверующие. Всех захватил его голос, звучавший в этом вонючем и вшивом бараке как призыв другого мира, как символ освобождения, как маяк света, подобный звезде Бетлема, как надежда на победу сил добра над силами зла.

— Он действительно ксендз. Он прочел «Верую». А вы сами все еще верите, отец? — спросил Тадеуш.

— Да, — ответил ксендз твердо. — Я еще верю.

— Несмотря на… Несмотря на все, что здесь творится? — раздалось в темноте.

— Да, — повторил ксендз. — Верю. Вера помогает мне жить. Человек должен цепляться за жизнь. Если я перестану верить, то не выдержу и нескольких дней. Вера придает мне силу.

— Спасибо, — произнес Тадеуш. — Карантин. Расстрел, свидетелями которого мы сегодня были. Штрафная команда. От всего этого я пришел в отчаяние. Спасибо вам, отец. Вы вновь вернули мне веру.

— А я верю в социализм, — сказал кто-то в темноте. — Я верю в то, что все люди вместе будут строить свободный мир, когда кончится эта проклятая война и нацистское чудовище будет раздавлено.

— Очень хорошо, — ответил Мариан. — Здесь я многое понял. Истин не мало, и одна не исключает другую. Очень хорошо, что вы верите в свою истину, считая ее единственно справедливой. Моя вера — бог, ваша — социализм. Одни верят в гуманизм, другие — в разум. В сущности, если разобраться, все веры могут оказаться одинаковыми. Ведь в основе их всех лежит вера в торжество справедливости и наказание зла, в победу света над тьмой.

— Так зачем тебе нужно попасть в женский лагерь? — положил Януш конец разговорам, которые начали уже выводить его из себя. Он верил в Геню и маленького Януша, в них он видел свое счастье, к ним он стремился, когда строил планы побега. Жажда быть с ними рядом была сильнее жажды свободы.

— Женщинам нужен священник. Они страдают сильнее, чем мужчины, — ответил Мариан. — Я был у них однажды и видел, как издеваются над ними. У эсэсовцев много способов сломить их физически и унизить морально. В тот раз они выстроили тысячи две женщин и сказали, что им нужно двести добровольцев, желающих ехать в Россию на работу… в солдатский бордель.

— Мерзавцы, — прошептал Януш, вспомнив угрозу Циммермана отправить Геню в Смоленск.

— Добровольцев, конечно, не нашлось, — произнес кто-то резко. — Любая полька предпочтет тысячу раз умереть, чем…

— Почти все предложили свои услуги, — громко сказал Мариан. — Вот тогда-то я понял, как велики их страдания. Конечно, каждая из них предпочла бы смерть позору. Но то, чему они подвергались в лагере, страшнее смерти. Добровольцами оказались тысяча восемьсот измученных женщин с бритыми наголо головами, с выбитыми зубами. Женщины, худые, как щепки, страшные, как привидения. Отказались лишь те, кто недавно попал в лагерь. В их глазах еще светилась жизнь, голод пока не обезобразил их тела.

— А ты все же интересуешься женским телом, ваше преосвященство, — попытался кто-то разрядить атмосферу.

— Замолчи, — крикнул на него священник. — Верх кощунства — превращать это в шутку. Конец этой истории ужасен. Знаете, что сделали эсэсовцы? Покатываясь от смеха, они натравили на несчастных разъяренных собак, а потом, подгоняя кнутами и осыпая оскорбительными ругательствами, загнали в газовую камеру. А двести отказавшихся ехать забрали для своих подлых целей.

Мертвая тишина. Вдруг кто-то застонал во сне, отчего стало еще страшнее.

— Вот почему я должен попасть в женский лагерь, — закончил свой рассказ Мариан.

— Посмотрю, удастся ли, — сказал потрясенный Януш.

— Там я многое могу сделать, — продолжал ксендз. — Даже в неверующих можно пробудить чувство собственного достоинства. Женщины будут бодрее и увереннее, когда увидят, что не все мужчины приходят в их лагерь с мерзкими намерениями. Ведь с ними обращаются, как с животными.

— Ты хочешь сказать, что некоторые пользуются своим положением, чтобы…

— Да. Особенно капо и персонал лагеря. Они проносят хлеб. Честь женщины за кусочек хлеба! Мерзкая сделка! Если тела женщин и забудут со временем ужасы Освенцима, то в душах навечно останется позорное клеймо проститутки. Достаточно кусочка хлеба, чтобы… Вот, к примеру, наш старший по блоку Юп Рихтер. После «работы» в блоке смерти он регулярно отправляется в женский лагерь под видом каменщика или плотника. Здесь он так же жесток, как в одиннадцатом блоке. Только там он лишает свои жертвы жизни, а тут — голодных девушек невинности. Он особенно беспощаден к представительницам высших слоев общества, которые еще острее переживают унижения.

— Эсэсовцы знают об этом?

— Нет, конечно. Ведь Юп — немец. Если они узнают, что он тайком пробирается в женский лагерь и «развлекается» там с еврейками и польками, то его, наверное, пошлют в штрафную команду.

Януш вдруг вспомнил, что говорили об Освенциме партизаны, и почти беззвучно спросил:

— А правда ли, что в лагере есть движение Сопротивления? Я слышал, что здесь есть фотоаппараты и кинокамера. Неужели правда, что здесь снимают фильм?

— Да, правда. Но больше я тебе ничего не скажу.

— Не надо. Я помогу тебе. Но ты достань мне фото Рихтера в женском лагере.

— Разве ты не понимаешь, что каждая фотография может стоить жизни сотням людей? Фотографируют наиболее вопиющие факты: массовые убийства, длинные очереди голых женщин с детьми на руках перед газовой камерой, сожжение трупов. Это должен знать весь мир.

— Мне нужна фотография Рихтера, — настаивал Януш. — Он должен быть у меня в руках. Тогда я сумею сделать многое для всех вас.

— Хорошо, постараюсь достать.

— А я выполню твою просьбу, если смогу.

— Спасибо. Спокойной ночи.

— Отец, благословите меня! — попросил Тадеуш.

— С большим удовольствием, сын мой, — проговорил ксендз, благословляя Тадеуша. — Ты не понимаешь, как обрадовал меня. Значит, мое пребывание здесь имеет смысл.

Тишина. Смрад от грязных истощенных тел, изъеденных вшами. Пятна света на окнах. Тяжелое прерывистое дыхание. Громкий бред.

Януш разломил хлеб на четыре равные доли.

— Утром пойдете работать в карьер. Там есть гражданские. Смотрите в оба! — напутствовал он друзей. — Завтра вечером поговорим. Никому не доверяйте, пока не убедитесь в безопасности.

Глава 3. В КАРЬЕРЕ

На следующее утро их подняли в половине пятого. Ночь не принесла избавления от усталости. И во сне их мучили кошмары, лишая возможности хоть немного восстановить силы.

Заключенные, пошатываясь, с трудом раскрывая слипающиеся глаза, становились в строй. Каждый получал по кружке тепловатой и безвкусной темно-коричневой жидкости, именуемой здесь «кофе».