Главная улица - Синклер Льюис

Джексон Элдер крикнул им:

— Эй, публика! Ну что, как на севере?

Миссис Мак-Ганум помахала им рукой со своего крыльца.

«Они рады видеть нас, — сказала себе Кэрол. — Мы здесь что-то значим. Эти люди удовлетворены своей жизнью. Почему же я не могу быть такой же? Но разве могу я сидеть так всю жизнь и довольствоваться этим «Эй, публика»? Им нужны громкие приветствия на Главной улице, а мне — звуки скрипок в отделанной панелями гостиной. Почему?..»

V

Вайда Шервин много раз заходила после уроков; она держалась тактично и была неистощима на рассказы. Она рыскала по городу и собирала комплименты Кэрол: докторша Уэстлейк изрекла, что Кэрол «очень милая, веселая и образованная молодая женщина», а Брэд Бемис, жестяник при складе Сэма Кларка, заявил, что «на нее приятно работать и чертовски приятно смотреть».

Но Кэрол все еще не могла сблизиться с Вайдой. Ей было досадно, что этот посторонний человек знает о ее унижении. Впрочем, Вайда не долго потакала ей. Вскоре она уже твердила:

— Довольно вам, милая, кукситься! Пора взять себя в руки! Город почти перестал болтать о вас. Пойдемте со мной в Танатопсис-клуб. Там получают лучшие журналы, обсуждают текущие события. Там так интересно!

Предложения Вайды были настойчивы, но Кэрол не могла преодолеть свое равнодушие и послушаться ее.

Ее настоящей подругой была Би Серенсон.

Как ни сочувствовала Кэрол низшим классам, все же воспитание приучило ее смотреть на прислугу как на низший и, чуждый сорт людей. Но она сделала открытие, что Би удивительно похожа на тех девушек, которые нравились ей в колледже, и что как подруга она гораздо лучше молодых дам из «Веселых семнадцати». С каждым днем они все более откровенно превращались в двух девочек, играющих в хозяйство. Би простодушно считала Кэрол самой красивой и изысканной леди в Гофер-Прери. Она постоянно восклицала: «Вот шикарная шляпа!» или: «Я думаю, все эти леди умрут, когда увидят, как красиво вы причесались!». В этом не было ни смирения служанки, ни лицемерия рабыни. Это было восхищение новичка перед старшекурсником.

Вдвоем составляли они ежедневное меню. В начале такого совещания Кэрол важно сидела за кухонным столом, а Би возилась у раковины или с вьюшками у плиты. Под конец же они обе оказывались за столом, и Би, захлебываясь от смеха, рассказывала о том, как поставoик льда пытался ее поцеловать, или же Кэрол делилась своими мыслями: «Всякий знает, что мистер Кенникот гораздо умнее доктора Мак-Ганума». Когда Кэрол возвращалась с покупками, Би выскакивала в переднюю, снимала с Кэрол пальто, терла ей озябшие руки и спрашивала: «Ну что, много было сегодня народу в лавках?»

Это была дружба, на которую Кэрол могла положиться.

VI

В те несколько недель, когда Кэрол избегала людей, ее внешняя жизнь никак не изменилась. Кроме Вайды, никто и не подозревал о ее мучениях. Даже когда ей было совсем плохо, она по-прежнему болтала с женщинами на улице и в лавках. Но без Кенникота она не ходила к «Веселым семнадцати».

На суд города она выставляла себя только тогда, когда отправлялась за покупками, да еще во время обряда официальных дневных визитов, когда миссис Лаймен Кэсс или миссис Джордж Эдвин Мотт, в чистых перчатках, с крошечным платочком и кожаным футлярчиком для визитных карточек, с застывшим в одобрительной улыбке лицом, сидела у нее на краешке стула и осведомлялась: «Нравится ли вам в Гофер-Прери?» В гостях у Хэйдоков или Дайеров она пряталась за мужа, изображая простодушную молодую жену.

Но теперь Кэрол осталась без защиты. Кенникот повез больного в Рочестер на операцию. Он должен был отсутствовать два или три дня. Она не огорчалась, она даже с удовольствием предвкушала, как ослабнет матримониальная узда и она ненадолго превратится опять в мечтательную поэтичную девушку. Но когда он уехал, дом оказался до ужаса пустым. Би в этот день ушла, вероятно, она пила сейчас кофе у своей двоюродной сестры Тины и болтала с ней об ухажерах. Это был день ежемесячного ужина и вечернего бриджа у «Веселых семнадцати», но Кэрол не решилась пойти.

Она сидела одна.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

I

Задолго до вечера дом зажил какой-то таинственной жизнью. Тени скользили по стенам и таились за каждым стулом.

Не скрипнула ли дверь?

Нет, она не пойдет к «Веселым семнадцати». У нее не хватит сил притворяться перед ними и любезно улыбаться в ответ на грубости Хуаниты. Сегодня нет. Но ей хотелось, чтобы к ней пришли гости. Вот сейчас! Хоть бы зашел кто-нибудь, кто к ней расположен: Вайда, или миссис Сэм Кларк, или старенькая миссис Чэмп Перри, или милая докторша Уэстлейк. Или Гай Поллок! Она позвонит по телефону…

Нет. Это не годится. Они должны прийти сами.

Может быть, и придут.

Почему бы им не прийти?

На всякий случай она приготовит чай. Придут они — великолепно, не придут-тоже не беда! Она не хочет опускаться, живя в этой деревне. Она не сдастся! Она будет соблюдать церемонию чаепития, в которой всегда видела символ свободной, утонченной жизни.

Пусть это по-детски, но ведь будет даже забавно пить чай одной и делать вид, будто она занимает беседой умных людей. Будет весело!

Она привела в исполнение эту блестящую идею. Помчалась на кухню, развела огонь и, напевая что-то из Шумана, вскипятила воду, подогрела печенье с изюмом на разостланной в духовке газете. Потом сбегала наверх и принесла самую тонкую чайную скатерть. Достала серебряный поднос и расставила на нем прибор. Торжественно внесла его в гостиную, поставила на длинный, вишневого дерева стол, сдвинув для этого в сторону свое вышиванье, библиотечный томик Конрада, несколько номеров «Субботней вечерней почты», «Литературный альманах» и «Географический журнал», который читал Кенникот.

Она переставляла поднос с места на место, примерялась, как его лучше расположить. Потом покачала головой. Она деловито раздвинула рабочий столик, постави — да его в нише трехстворчатого окна, опять разгладила скатерть, немного передвинула поднос. «Когда-нибудь потом куплю чайный столик красного дерева», — с удовольствием подумала она.

Она принесла две чашки и две тарелочки. Для себя поставила стул с прямой спинкой, а для гостя — удобное большое кресло, которое с трудом подтащила к столу.

Наконец всевозможные приготовления были закончены. Она села и начала ждать. Прислушивалась к звонку у двери, к телефону. Ее жажда деятельности была утолена. Руки опустились.

Наверное, Вайда Шервин услышит ее призыв.

Кэрол выглянула в окно. Снег сдувало с крыши Хоулендов, и он лился на землю, как вода из шланга. Широкие дворы на другой стороне улицы помутнели от вихрящегося снега. Черные деревья ежились от холода. Дорога была изрезана обледенелыми колеями.

Кэрол взглянула на второй прибор на столе. Взглянула на кресло — такое пустое.

Чай остыл. Понурившись, она окунула в чайник кончик пальца. Да, совсем холодный! Не стоило больше ждать.

Чашка напротив нее блестела холодной пустотой.

Просто нелепо ждать еще. Она налила себе чаю. Потом сидела и смотрела на него. Что такое она хотела сделать? Ах, да, как глупо, конечно же, взять кусок сахару!

Ей не хотелось пить этот мерзкий чай.

Она вскочила, бросилась на диван и заплакала.

II

Она снова задумалась, серьезнее, чем ей случалось за последние недели. Снова взвесила свое решение переделать город, разбудить, «реформировать» его. Перед нею волки, а не овцы? Ну и что ж? Они сожрут ее еще скорее, если она будет трусить. Биться или быть съеденной! Легче переделать город, чем умиротворить его. Она не могла принять взгляды этих людей. В них не было ничего, кроме умственного убожества, кроме болота предрассудков и страхов. Она должна переделать этих людей на свой лад. Она, конечно, не Венсан де Поль, чтобы направлять и перевоспитывать народ, но это ничего. Стоит хоть чуточку поколебать их недоверие ко всякой красоте, и это будет началом конца. Посеянное зерно может прорасти и когда-нибудь своими окрепшими корнями расколоть стену их посредственности. Если она не может, как ей хотелось, сделать это большое дело весело, с гордо поднятой головой, это еще не значит, что она должна удовлетвориться ничтожеством захолустья. Она все-таки посадит хоть одно зерно в глухую стену.

Права ли она? Верно ли, что этот городок, который для трех с лишним тысяч жителей служит центром вселенной, всего лишь глухая стена? Разве, вернувшись из Лак-ки-Мер, она не почувствовал сердечности в их приветствиях? Да нет же! Все десять тысяч таких Гофер-Прери не держат монополии на приветствия и дружеские рукопожатия. Дружба Сэма Кларка не вернее дружбы тех девушек-библиотекарш, которых она знавала в Сент — Поле, или ее знакомых в Чикаго. И при этом у них еще было много такого, чего при всем его самодовольстве не хватало Гофер-Прери, — мира веселья и приключений, музыки и монументальной бронзы, воспоминаний о туманных тропических островах, и парижских ночах, и стенах Багдада; мира социальной справедливости и бога, который возвещал свою волю не в корявых гимнах.