Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Разсуждать, — подсказалъ м-ръ Джингль.

— Такъ точно разсуждать, — продолжалъ миніатюрный джентльменъ. — Благодарю за такое поясненіе мысли моего почтеннаго друга, если онъ позволитъ мнѣ называть его такимъ именемъ (Слушайте, слушайте! — М-ръ Джингль суетится больше всѣхъ). Итакъ, сэръ, объявляю, что я имѣю честь быть криккетистомъ изъ Дингли, то есть изъ Дингли-Делль (громкія рукоплесканія). Само собою разумѣется, что я отнюдь не могу обнаруживать притязаній на высокую честь принадлежать къ почтенному сословію моггльтонскихъ гражданъ, и вы позволите мнѣ замѣтить откровенно, сэръ, что я не ищу, не домогаюсь и даже нисколько не желаю этой чести (Слушайте, слушайте!). Уже давно продолжается похвальное соревнованіе на полѣ національнаго игрища между Моггльтономъ и Дингли-Деллемъ, — это извѣстно всему свѣту, сэръ, и, конечно, никто не станетъ оспаривать, что европейскій континентъ имѣетъ высокое мнѣніе о криккетистахъ… Могучъ и славенъ городъ Моггльтонъ, и всюду гремитъ молва о великихъ подвигахъ его гражданъ; но тѣмъ не менѣе я — дингли-деллеръ и горжусь этимъ наименованіемъ вотъ по какой причинѣ (Слушайте, слушайте!). Пусть городъ Моггльтонъ гордится всѣми своими отличіями, — на это, конечно, онъ имѣетъ полное право: достоинства его многочисленны, даже, можно сказать, безчисленны. Однакожъ, сэръ, если всѣ мы твердо помнимъ, что Моггльтонъ произвелъ на свѣтъ знаменитыхъ героевъ, Домкинса и Поддера, то, конечно, никто изъ насъ не забудетъ и не можетъ забыть, что Дингли-Делль, въ свою очередь, можетъ достойно превозноситься тѣмъ, что ему одолжены своимъ бытіемъ не менѣе знаменитые мужи: Лоффи и Строггльсъ (Дружныя и громкія рукоплесканія). Унижаю ли я черезъ это честь и славу моггльтонскихъ гражданъ? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ. Совсѣмъ напротивъ: я даже завидую при этомъ случаѣ роскошному изліянію ихъ національныхъ чувствъ. Всѣ вы, милостивые государи, вѣроятно хорошо знаете достопамятный отвѣтъ, раздавшійся нѣкогда изъ бочки, гдѣ имѣлъ мѣстопребываніе свое великій философъ древней Греціи, стяжавшій достойно заслуженную славу въ классическомъ мірѣ: "если бы я не былъ Діогеномъ," сказалъ онъ, "то я желалъ бы быть Александромъ". — Воображаю себѣ, что господа, здѣсь предстоящіе, могутъ въ свою очередь сказать: "не будь я Домкинсъ, я бы желалъ быть Лоффи", или: "не будь я Поддеръ, я желалъ бы быть Строггльсомъ" (Общій восторгъ). Къ вамъ обращаюсь, господа, почтенные граждане Моггльтона: одинъ ли криккетъ упрочиваетъ за вами громкую извѣстность? Развѣ вы никогда не слышали о Домкинсѣ и его высокихъ подвигахъ, имѣющихъ непосредственное отношеніе къ вашей національной славѣ? Развѣ вы не привыкли съ именемъ Поддера соединять понятіе о необыкновенной рѣшительности и твердости характера въ защитѣ собственности? Кому еще такъ недавно пришла въ голову счастливая мысль относительно увеличенія нашихъ привилегій? Кто такъ краснорѣчиво ратовалъ въ пользу нашей церкви? Домкинсъ. Итакъ, милостивые государи, приглашаю васъ привѣтствовать съ общимъ одушевленіемъ почтенныя имена нашихъ національныхъ героевъ: да здравствуютъ многая лѣта Домкинсъ и Поддеръ!»

Отъ громкихъ рукоплесканій задрожали окна, когда миніатюрный джентльменъ кончилъ свою рѣчь. Весь остатокъ вечера прошелъ чрезвычайно весело и дружелюбно. Тосты слѣдовали за тостами, и одна рѣчь смѣнялась другою: краснорѣчіе господъ криккетистовъ обнаружилось во всей своей силѣ и славѣ. М-ръ Лоффи и м-ръ Строггльсъ, м-ръ Пикквикъ и м-ръ Джингль были каждый въ свою очередь предметомъ единодушныхъ прославленій и каждый, въ свое время, долженъ былъ въ отборныхъ выраженіяхъ благодарить почтенную компанію за предложенные тосты.

Какъ соревнователи національной славы, мы весьма охотно согласились бы представить нашимъ читателямъ полный отчетъ обо всѣхъ подробностяхъ знаменитаго празднества, достойнаго занять одно изъ первыхъ мѣстъ въ лѣтописяхъ великобританскихъ торжествъ; но, къ несчастію, матеріалы наши довольно скудны, и мы должны отказаться отъ удовольствія украсить свои страницы великолѣпными образчиками британскаго витійства. М-ръ Снодграсъ, съ обычной добросовѣстностью, представилъ значительную массу примѣчаній, которыя, нѣтъ сомнѣнія, были бы чрезвычайно полезны для нашей цѣли, если бы, съ одной стороны, пламенное краснорѣчіе, съ другой — живительное дѣйствіе вина не сдѣлали почеркъ этого джентльмена до такой степени неразборчивымъ, что рукопись его въ этомъ мѣстѣ оказалась почти совершенно неудобною для ученаго употребленія. Мы едва могли разобрать въ ней имена краснорѣчивыхъ ораторовъ и весьма немного словъ изъ пѣсни, пропѣтой м-ромъ Джинглемъ. Попадаются здѣсь выраженія въ родѣ слѣдующихъ: "изломанныя кости… пощечина… бутылка… подзатыльникъ… забубенный"; но изъ всего этого намъ, при всемъ желаніи, никакъ не удалось составить живописной картины, достойной вниманія нашихъ благосклонныхъ читателей.

Возвращаясь теперь къ раненому м-ру Топману, мы считаемъ своей обязанностью прибавить только, что за нѣсколько минутъ до полуночи въ трактирѣ "Голубого Льва" раздавалась умилительная мелодія прекрасной и страстной національной пѣсни, которая начинается такимъ образомъ:

Пропируемъ до утра,Пропируемъ до утра,Пропируемъ до утра,Гей, гой! до утра!

Глава VIII. Объясняетъ и доказываетъ извѣстное положеніе, что "путь истинной любви не то, что желѣзная дорога"

Безмятежное пребываніе на хуторѣ Дингли-Делль, чистый и ароматическій воздухъ, оглашаемый безпрерывно пѣніемъ пернатыхъ, присутствіе прелестныхъ представительницъ прекраснаго пола, ихъ великодушная заботливость и безпокойство: все это могущественнымъ образомъ содѣйствовало къ благотворному развитію нѣжнѣйшихъ чувствъ, глубоко насажденныхъ самою природою въ сердцѣ м-ра Треси Топмана, несчастнаго свидѣтеля птичьей охоты. На этотъ разъ его нѣжнымъ чувствамъ было, повидимому, суждено обратиться исключительно на одинъ обожаемый предметъ. Молодыя дѣвушки были очень милы, и обращеніе ихъ казалось привлекательнымъ во многихъ отношеніяхъ; но дѣвственная тетка превосходила во всемъ какъ своихъ племянницъ, такъ и всякую другую женщину, какую только видѣлъ м-ръ Топманъ на своемъ вѣку. Было какое-то особенное великолѣпіе въ ея черныхъ глазахъ, особенное достоинство въ ея осанкѣ, и даже походка цѣломудренной дѣвы обличала такія сановитыя свойства, какихъ отнюдь нельзя было замѣтить въ молодыхъ миссъ Уардль. Притомъ не подлежало ни малѣйшему сомнѣнію, что м-ръ Треси Топманъ и дѣвственная тетка увлеклись другъ къ другу съ перваго взгляда непреодолимою симпатіею; въ ихъ натурѣ было что-то родственное, что, повидимому, должно было скрѣпить неразрывными узами мистическій союзъ ихъ душъ. Ея имя невольно вырвалось изъ груди м-ра Топмана, когда онъ лежалъ на травѣ, плавая въ своей собственной крови, и страшный истерическій хохотъ дѣвствующей тетки былъ первымъ звукомъ, поразившимъ слухъ счастливаго Треси, когда друзья подвели его къ садовой калиткѣ. Чѣмъ же и какъ объяснить это внезапное волненіе въ ея груди? Было ли оно естественнымъ изліяніемъ женской чувствительности при видѣ человѣческой крови, или, совсѣмъ напротивъ, источникъ его заключался въ пылкомъ и страстномъ чувствѣ, которое только онъ одинъ изъ всѣхъ живущихъ существъ могъ пробудить въ этой чудной дѣвѣ? Вотъ вопросы и сомнѣнія, терзавшіе грудь счастливаго страдальца, когда онъ былъ распростертъ на мягкой софѣ передъ пылающимъ каминомъ. Надлежало разрѣшить ихъ во что бы ни стало.

Былъ вечеръ. Изабелла и Эмилія вышли погулять въ сопровожденіи м-ра Трунделя; глухая старая леди полулежала въ забытьи въ своихъ спокойныхъ креслахъ; жирный и толстый дѣтина храпѣлъ y очага въ отдаленной кухнѣ; смазливыя горничныя вертѣлись y воротъ, наслаждаясь пріятностью вечерней погоды и любезностью сельскихъ кавалеровъ, изливавшихъ передъ ними свои пылкія чувства. Треси Топманъ и Рахиль Уардль сидѣли другъ подлѣ друга, не обращая ни малѣйшаго вниманія на окружающіе предметы. Они мечтали о взаимной симпатіи душъ, мечтали и молчали.

— Ахъ! я совсѣмъ забыла свои цвѣты! — вдругъ сказала дѣвствующая тетка.

— Пойдемте поливать ихъ теперь, — промолвилъ м-ръ Топманъ убѣдительнымъ тономъ.

— Вы простудитесь на вечернемъ воздухѣ,- отвѣчала цѣломудренная дѣва тономъ глубочайшаго состраданія и симпатіи.

— Нѣтъ, нѣтъ, — сказалъ м-ръ Топманъ, быстро вставая съ мѣста. — Позвольте мнѣ идти вмѣстѣ съ вами: это будетъ полезно для моего здоровья.

Сострадательная леди поправила перевязку на лѣвомъ плечѣ своего прекраснаго собесѣдника и, взявъ его за правую руку, отправилась въ садъ.

Въ отдаленномъ и уединенномъ концѣ сада красовалась поэтическая бесѣдка изъ акацій, жасминовъ, душистой жимолости и роскошнаго плюша. Въ этотъ пріютъ спокойствія и тишины направила свои шаги счастливая чета. Дѣвствующая тетушка взяла лейку, лежавшую въ углу, и собралась идти. М-ръ Топманъ удержалъ ее подлѣ себя.