Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

Однажды в кабинете Леонида Васильевича Смирнова, когда Глушко в ультимативном тоне заявил, что новой ракете нужны двигатели только на высококипящих компонентах, разразился большой скандал.

– Но ведь это уже не ракета, а пороховая бочка! – кричал Королев.

– Всякая ракета – пороховая бочка! – парировал Глушко.

– Нет, не всякая! Эта гадость самовоспламеняется!

– Работай грамотно, и она не будет самовоспламеняться!

– Да при чем тут грамота?! И азотный тетраксид, и гиптил – это яды! Если ракета с полными баками этой дряни свалится на землю, на многие километры вокруг не останется ничего живого, это ты понимаешь?

– Я понимаю, что идеальным был бы двигатель на водяном паре! Мы бы орошали Кызылкумы! Ты хочешь летать в космосе и остаться чистеньким?!

– Да! Пока я жив, человек не сядет на ядовитую ракету! Ты становишься на моем жизненном пути! Это ты понимаешь?!

– Существуют еще интересы государства, которые не позволяют мне...

– Не хочешь – не делай! Обойдусь без тебя!

Смирнов чувствовал, что его кабинет превращается в боксерский ринг, но помалкивал; в отличие от рефери, не ввязывался в бой, боясь, что под горячую руку может получить оплеухи с двух сторон. Мишин, Черток и Курбатов тактично вышли из кабинета...

Итак, Валентин Петрович Глушко отказался принимать участие в создании ракеты Н-1.

Когда Королев кричал, что он обойдется без него, он не блефовал: его новым партнером стал Николай Дмитриевич Кузнецов, к тому времени – руководитель одного из ведущих КБ авиационных двигателей в Куйбышеве.

Очарованный «семеркой» и той обманчивой простотой, с которой она может закинуть атомную бомбу в западное полушарие, Никита Сергеевич Хрущев в конце 50-х годов решает, что авиация, уж во всяком случае дальняя бомбардировочная авиация, ему теперь не нужна. В ЦК Хрущев сам проводит совещание, на которое приглашает всех главных конструкторов ракетной и авиационной техники, директоров заводов и высших чиновников оборонных министерств.

В кратком, но очень энергичном вступительном слове Никита Сергеевич заявил, что ядерное оружие требует перехода от самолетов к ракетам, которые хоть и дороги (здесь мимоходом досталось Устинову и Бармину, который неосмотрительно оказался на виду), но абсолютно надежны и не требуют человеческих жертв. Прямо за Хрущевым выступил Королев, заявив, что ракетная техника сможет выполнить возложенные на нее задачи при условии, что лучшие умы авиапрома примут участие в ее разработках.

– Вот сидят наши прославленные конструкторы авиационных двигателей:

Николай Дмитриевич Кузнецов и Архип Михайлович Люлька – люди огромного опыта, руководители сильнейших коллективов, – говорил Королев. – Разве они не могут помочь нам? Мы очень нуждаемся в их помощи. Сегодня огромные перспективы открываются перед кислородно-водородным топливом...

Сергей Павлович не упустил возможность расхвалить кислород как окислитель и припугнуть вождя экологическими катастрофами в случае применения высококипящих компонентов ракетного топлива.

Описания ужасов диметилгидразина мало волновали авиаконструкторов, они поняли главное: жизнь их пошла под откос. Зная, что Никита Сергеевич на полумерах не останавливается, министр авиапрома Петр Васильевич Дементьев, человек очень умный и дальновидный (недаром он был министром 24 года, пока не умер в 1977-м), понял, что авиацию надо спасать. Он произнес страстную речь, отметив, насколько глубоко прав Никита Сергеевич, расхваливал ракеты с не меньшей горячностью, чем поносил их в конце 40-х годов, и заверил Хрущева, что и Кузнецов, и Люлька, конечно же, переключатся в самое ближайшее время на ракетную тематику. Жертвуя двумя двигателистами, Дементьев старался отвести удар от других.

Не все авиационники это поняли, но на всякий случай в своих выступлениях на разные лады подпевали своему министру, а ракетчики изображали бедных сирот и взывали о помощи. Один Туполев заявил, что со всем сказанным он не согласен и уж коли человек научился летать, то занятия он этого не бросит, как тут ни крути.

Подхалимы-аппаратчики тихо, интеллигентно зашикали, Хрущев лучезарно улыбался, давая понять, что слова эти следует списать на старческий маразм: он знал, что перечить Туполеву очень опасно...

И здесь снова, в который раз уже, Хрущеву изменило чувство меры, опять хватил он через край. Конструкторам авиационной техники пришлось туго. Были приостановлены и заморожены работы, подчас уже завершенные, когда результат был налицо. Музейными экспонатами суждено было стать «сотке» Павла Осиповича Сухого и межконтинентальному бомбардировщику М-50 Владимира Михайловича Мясищева – машинам, судя по отзывам специалистов, обогнавшим свое время и не имевшим зарубежных аналогов. Ни к чему не привел и маленький «бунт» всесильного Туполева: фронтовой сверхзвуковой бомбардировщик 98 доделать ему не дали. Не пошла и 91-я машина – добротный, дешевый, тихоходный и хорошо вооруженный самолет поля боя, фюзеляж которого был похож на головастую рыбу, за что он и получил в КБ прозвище «бычок».

– Забодали нашего «бычка», – вздыхали конструкторы.

– Эх, кабы только нас...

Двигатель для «бычка» делал как раз Кузнецов. Двигатель был уже готов, когда Николая Дмитриевича «женили» на ракете. «Жениться» он не хотел. У него были давние, прочные связи с авиационниками, которые проектировали тяжелые машины: Туполевым, Антоновым, Ильюшиным. Переключаться, как требовал Хрущев, Кузнецов не хотел, потому что дело свое знал, любил и делал его хорошо. В крайнем случае, он мог подключиться, но не переключиться. Председателем Совмина РСФСР был Фрол Романович Козлов – в недавнем прошлом второй секретарь Куйбышевского обкома, которого Кузнецов хорошо знал. Поехал в Москву искать у него защиты. Вместе они уламывали Кириченко – второго человека в государстве, тот при них звонил Хрущеву, но не помогло: Никита Сергеевич решил и все.

У Кузнецова было хорошее КБ, дружный, крепкий коллектив, но ракетные ЖРД были для него делом новым, освоить которое вот так сразу, по министерскому приказу, было невозможно. Конечно, и знаний, и опыта у Глушко было больше – он занимался ракетными двигателями к тому времени уже более тридцати лет. Многие из наших ведущих специалистов в области ракетной техники считают, что, развивая работы над теми двигателями, которые уже стояли на Р-9, Глушко мог, сэкономив несколько лет и много миллионов рублей, сделать двигатели для Н-1. Но самую большую горечь начинаешь испытывать, когда вдруг осознаешь, что, отложив в сторону все свои «высококипящие принципы», Валентин Петрович сделал для суперракеты «Энергия» те самые двигатели на жидком кислороде и керосине, о которых просил его Сергей Павлович двадцать лет назад...

Если большие двигатели пугали опытного Глушко, то Кузнецов тем более их боялся. По его расчетам, на первой ступени Н-1 должны были синхронно работать двадцать четыре камеры сгорания. Хвост ракеты раздувался, а вся она становилась похожей на толстую морковку.

– И куда же мы на такой штуке полетим? – спросил Кузнецов, задумчиво разглядывая в Подлипках эскизы будущей машины.

– Как куда? – весело отозвался Королев. – Куда хотите! На Луну, например!

Валентин Петрович Глушко

71

Грандиозные вещи делаются грандиозными средствами.

Александр Герцен

Для президента США Дуайта Эйзенхауэра наш первый спутник был полной неожиданностью. Старта Гагарина новый президент – он был избран в 1960 году – Джон Кеннеди ждал: все справки экспертов, все сводки разведданных говорили об одном: русские стремительно готовят полет человека. 12 апреля 1961 года Кеннеди отправил Хрущеву поздравительную телеграмму, а на пресс-конференции, в тот же день, дал понять журналистам, что этот старт – не новость для него, хотя он не считает «полет человека в космос признаком ослабления свободного мира». Признав, что США отстали, президент выразил уверенность, что через некоторое время они наверстают упущенное.

В Белом доме хорошо понимали значение гагаринского полета. «С точки зрения пропаганды, первый человек в космосе стоит, возможно, более ста дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных ракет», – писала «Нью-Йорк геральд трибюн». Программа «Меркурий» – орбитальный полет одного космонавта – вступила в завершающую стадию подготовки, но все понимали, что это будет лишь повторение пройденного. Гневные голоса раздавались в конгрессе, чиновники госдепартамента предсказывали неблагоприятную реакцию союзников, демократы подняли новую волну критики президента. А критиковали его зря. «Президент был убежден более своих советников, что второстепенные, второразрядные усилия в космосе не отвечают безопасности его страны, не соответствуют ее роли в качестве мирового лидера...» – писал советник Кеннеди Теодор Соренсен. Уже 22 апреля – через десять дней после полета Гагарина – Кеннеди подтверждает в беседах с журналистами, что он поручил вице-президенту Джонсону изучить, как США могут обогнать Советский Союз в космосе. В начале мая, когда Алан Шепард совершил свой 15-минутный суборбитальный полет, глава НАСА Джеймс Уэбб и министр обороны Макнамара закончили редактуру последнего варианта программы высадки человека на Луну – ни в чем другом русских, как утверждали эксперты, реально обогнать было невозможно. 8 мая все бумаги были переданы Джонсону. Он сразу понял: это то, что нужно Кеннеди.