Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

– Да ничего… Только, по-моему, он перехвалил автора.

– Мы ему не подсказывали, что писать.

– И за то спасибо… А почему это вы решили опубликовать эту статью?

– Редакция «Огонька» готовит для выпуска в издательстве «Правда» к пятидесятилетию вашей литературной деятельности сборник, в котором будут выступать и наши советские, и многие зарубежные писатели. Джек Линдсей откликнулся на нашу просьбу. Нам показалась его статья очень интересной, вот мы и решили познакомить читателей с тем, что думает о вашем творчестве один из видных английских писателей… Сейчас мы получаем и другие статьи…

– Да, это верно… В сентябре двадцать третьего года я впервые напечатал в Москве свои рассказы…

– Вам было тогда всего восемнадцать лет?

– Было и восемнадцать, – еще раз улыбнулся Шолохов.

– Михаил Александрович, – сказал Тесля, – книга Константина Приймы «Тихий Дон» сражается» на днях выходит в Ростовском издательстве. Мы уже сейчас чувствуем большой читательский интерес к этой работе.

– Прийма написал серьезную книгу, – заметил Анатолий Калинин. – Читатели получат большой материал об истории изданий «Тихого Дона» за рубежом…

Обед шел к концу. За окном садилось солнце. Наш фотокорреспондент Николай Козловский нервно поглядывал то на окрашенные багряным цветом окна, то на сидящих за столом.

– Пойдемте на воздух, – взмолился он. – А то будет темно, ничего не сниму.

Мы вышли во двор. От Дона тянуло сырым ветерком. Михаил Александрович направился к скамейке, стоящей над обрывом, спускавшимся к реке. За Доном в розовато-голубой дымке протянулись кусты краснотала. Где-то слышалась протяжная песня. Шолохов прислушался.

– Хорошо поют станичники, – сказал он.

Мы уже знали о том, что Михаил Александрович недавно был на выступлении Донского ансамбля песни и пляски. Поддержал ансамбль добрым словом, одновременно посоветовал не забывать старые донские песни, а потом вместе с Марией Петровной спел одну из казачьих песен.

Мы спросили у Михаила Александровича о его ближайших планах.

– О литературе мы поговорим завтра с утра, – ответил он.

– А нелитературные планы?

– Гости должны быть у меня из Казахстана… Я почти каждый год наезжаю к ним и поработать в тишине и поохотиться… А этим летом у себя казахов принимать буду… Из Грузии собираются гости приехать к осени…

– Михаил Александрович, – сказал Тесля, – вы старый друг рабочих «Ростсельмаша». Они в этом году начинают выпускать новый комбайн «Нива». Ростсельмашевцы ожидают вас у себя на заводе.

– Ну, почему же меня одного? Вот с Анатолием Калининым, пожалуйста… С другими писателями…

– И текстильщики в городе Шахты ждут вас… К строительству комбината вы имели прямое отношение… Все знают, что вы ставили вопрос перед правительством о строительстве текстильного комбината. Комбинат начал работать – текстильщики ожидают вас в гости.

– Хорошо, подумаем… Подумаем… Может, они ко мне приедут… – сказал Шолохов.

Солнце уже закатилось за крыши домов, стало совсем прохладно.

– Ужинать будем? – спросил Михаил Александрович.

– Да что вы, после такого обеда!!!

– Ну хорошо, отдыхайте с дороги… Она у вас сегодня была нелегкой, а завтра в восемь утра встретимся.

Яркое апрельское утро ослепило окна нашего номера. Я открыл окно. Прямо перед гостиницей виден был Дон и переправа. К причалу неторопливо подходил паром. Когда-то, побывав впервые, за несколько лет до войны, у Михаила Шолохова, я написал стихи «В станице Вешенской». Начинались они так:

У берега поджарые быкиЛениво ждут неспешной переправы:Разлился Дон и скрыл степные травы —Разливы в этом месте широки.

Паром. На нем высоко взметеныОглобли, брички, арбы, полутонка…«Ковыльный край, родимая сторонка», —Играет балалайка в три струны.

И сейчас к берегу подходил паром, но только сплошь забитый грузовыми и легковыми автомашинами. Утром и вся станица с ее новыми зданиями и какой-то новой строгой простотой выглядела удивительно пригоже и чисто. Как и накануне, на пороге нас встретил Михаил Александрович.

– Ну, к столу… Попьем чаю и уединимся.

Вскоре мы перешли в кабинет. На столе лежали горкой письма. Рядом с ними – недавно вышедшая поэма Феликса Чуева, посвященная Юрию Гагарину.

– Располагайтесь, – сказал Михаил Александрович.

Он вышел и вернулся с большой папкой.

– Это записи недавно умершего Михаила Федоровича Лукина.

Мы знали о том, что Шолохов встречался не раз с Лукиным.

Судьба этого генерала оказалась очень нелегкой. Осенью сорок первого года он после Ивана Степановича Конева командовал на Западном фронте 19-й армией… В октябре в районе Вязьмы армия попала в окружение. Лукин был тяжело ранен. В бессознательном состоянии был взят в плен. Всю войну находился в немецких лагерях. Вел себя очень мужественно. Плюнул в физиономию предателя Власова, предлагавшего Лукину изменить Родине. Затем после победы в числе других вернулся в Москву и работал преподавателем в одной из военных академий. Несколько лет назад в Ростове он встретился с Михаилом Александровичем. Беседы их продолжались несколько дней. Не так давно генерал Лукин скончался.

Теперь записки Лукина, перепечатанные и аккуратно подобранные лист за листом, Шолохов держал в руках и глуховатым голосом, неторопливо выбирая нужные места, которые, как мне показалось, он уже отлично знал, читал нам с Калининым.

– Вот трагическая судьба честного генерала, – сказал Шолохов, оторвавшись от записей. – Не так все просто было на войне, как некоторым кажется. Лукин рассказывал здесь о том, что уже самые первые дни войны показали, что учения в мирных, довоенных условиях далеко не соответствовали тому, что поднесла война. И не все и не каждый вели себя одинаково.

– Недавно я читал статью одного из наших критиков, – сказал Калинин. – В этой статье утверждалось, что война сглаживает, делает похожими одного на другого людей, стирает их индивидуальности, унифицирует характеры…

– Как же так стирает? – Шолохов словно бы продолжал свою собственную мысль. – Каски действительно одинаковые, но под касками люди разные, непохожие друг на друга… Да и как можно сгладить характеры? Жизнь человеческая часто складывается драматично, а порой даже трагически… Вот Лукин, как он описывает свое возвращение из плена? Попробуйте сгладить его трагедию… У некоторых товарищей создается неправильное представление о писательском труде… Хотят, чтобы герои были описаны, словно бы они все время находятся на марше, навытяжку стоят перед писательским взором… Конечно, и Лукин мог бы покинуть армию, но не захотел… Совесть не позволила… Уже в плену ему показывали окровавленный партбилет одного из генералов… Он погиб, пытаясь выйти из окружения… А отнеслись к нему неправильно. Война – это всегда трагедия для народа, а тем более для отдельных людей… Люди обретают себя в подвигах, но подвиги эти бывают разные… Такие, как Лукин, обретают себя как личности и в трагических обстоятельствах… О войне нельзя писать походя. Слишком это все ответственно…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});