Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк

?Я был прав, страшась этого спайсового путешествия», — подумал он.

Горькая обида на леди Джессику переполнила его до краев. Проклятый ее Гом Джаббар! Сразиться с ним и победить — или умереть при испытании. Она не могла поднести отравленную иглу к его шее, но она могла послать его в ту долину опасностей, перед которыми не устояла ее собственная дочь. Внимание его привлекло сопение. Оно колебалось, становилось громче, тише, громче… тише. Он не мог определить, принадлежит ли оно нынешней реальности или навеяно спайсом.

Тело Лито поникло на скрещенные руки. Ягодицами он ощущал горячий песок. Прямо перед ним был коврик, но он сидел на голом песке. На коврик упала тень: Намри. Лито поглядел на запачканный рисунок ковра, по которому, чудилось ему, бежит пузырчатая рябь. Его сознание поплыло из настоящего через пейзаж, где до горизонта простирались взбудораженные зеленые кроны.

В черепе его стоял барабанный бой. Ему было жарко, его лихорадило. Лихорадка была давлением того жара, что заполнял его ощущения, вытесняя осознание собственного тела, пока не остались для него ощутимы лишь движущиеся тени грозящих опасностей. Намри и его нож. Давление… Давление… Наконец, Лито простерся ничком между песком и небом, не ощущая ничего, кроме лихорадки. Теперь он ожидал, чтобы что-нибудь произошло, чувствуя, что любое событие станет главным и единственным. Жаркое-прежаркое солнце топтало его, сокрушая ослепительным блеском, и ни успокоения, ли избавления. «Где моя Золотая Тропа?» Всюду ползли жучки. Всюду. «Моя кожа не моя собственная». Он слал послания своим нервам, ожидая, что удастся добиться каких-то ответов от других в нем. «Подними голову», — велел он своим нервам.

Голова, которая могла бы ползком волочиться вперед, поднялась и взглянула на заплаты пустоты в ярком свете.

— Он теперь глубоко в этом, — прошептал кто-то.

Никакого ответа.

Но солнце, полыхавшее огнем, возводило давящие здания жара.

Медленно, выпрямляясь, течение его сознания повлекло его через последнюю завесу зеленой пустоты и далее, по низким складкам дюн; не больше чем на километр от мелком прочерченной линии съетча лежало — ВОН ТАМ — зеленое расцветающее будущее, мощно растекавшееся, в изобилии бесконечной зелени, вспухающее зеленью, зелень, зелень, бесконечно наступающая.

И во всей этой зелени не было ни одного зеленого червя.

Буйство диких зарослей, но нигде нет Шаи-Хулуда.

Лито ощутил, что это он переступил за прежние границы в новую страну, свидетельницей которой было лишь его воображение, и что непосредственно прозревает теперь сквозь ближайшую завесу то, что позевывающее человечество именует НЕИЗВЕСТНЫМ. Это стало кровожадной реальностью.

Он ощущал, как колышется на ветке красный плод его жизни, как сочится из него сок, и соком этим был спайс, текущий по его венам.

Раз нет Шаи-Хулуда — и спайса больше нет.

Он прозрел будущее без великого серого червя-змеи Дюны. Он понимал это, хотя и не мог вырваться из транса, чтобы отгородиться от собственного проникновения.

Его сознание резко отпрянуло назад — назад, назад, прочь из столь смертоносного будущего. Мысли его перетекли в его кишечник, стали примитивными, движимыми лишь напряженностью эмоций. Он обнаружил, что не в состоянии сосредоточиться на каком-то одном аспекте и его видения, и того, что в действительности его окружало, но внутри него звучал голос. Говорил голос на древнем языке, и Лито идеально его понимал. Голос был мелодичен и оживлен, но каждое слово словно било Лито по голове.

«Ты, глупец, вовсе не настоящее влияет на будущее, но будущее творит настоящее. Ты видишь обратную перспективу. Поскольку будущее задано, разворачивание событий, которые его обеспечат, происходит зафиксировано и неизбежно».

Слова эти пронзили его. Ужас пустил корни и в его материальное тело. Благодаря этому, он понял, что тело его все еще существует, но отчаянная сущность и огромнейшая сила его видения оставили в нем чувства распада, беззащитности, он неспособен был послать сигнал своим мускулам и добиться их повиновения. Он понял, что все больше и больше уступает тому скопищу жизней, чьи памяти заставили его некогда поверить в собственную реальность. Его наполнил страх. Он понимал, что, может быть, утрачивает свой контроль над ними, впадает, в итоге, в Богомерзость.

Лито почувствовал, как его тело корчится от ужаса.

Он попал в зависимость от одержанной победы и недавно достигнутого сотрудничества с жизнями-памятями. Все они обернулись против него, все они — даже царственный Харум, которому он доверял. Он попытался мысленно сосредоточиться на собственном изображении, наткнулся на накладывающиеся рамки других изображений, каждое разного возраста: ребенок, впадающий в старческий маразм. Он припомнил первые уроки, полученные его отцом: «Пусть твои руки молодеют, зачем стареют». Но все его тело было погружено теперь в сгинувшие реальности, и все попытки опереться на собственное воображение таяли среди других лиц, среди черт тех, кто наделил его своей памятью. Алмазный удар грома разбил его на куски.

Лито ощутил, как рассыпаются в стороны кусочки его сознания — и все же сохранялось в нем осознание самого себя — где-то между бытием и небытием. С оживающей надеждой он ощутил, что тело его — дышит. Вдох… Выдох… Он сделал глубокий вдох: ЙИН. Он выдохнул: ЙАНГ. Где-то, вне пределов его досягаемости, находилось место высшей независимости, победы над спутанным наследием множества его жизней — не ложного ощущения владычества над ними, но истинной победы. Он понял теперь свою предыдущую ошибку: он искал силы в реальности транса, предпочтя его прямой встрече с теми страхами, что он и Ганима вскармливали друг в друге. «Страх одолел Алию!?

Но стремление к силе подсовывало другую ловушку, устремляя его в мир фантазии. Теперь он различал иллюзию. Весь процесс иллюзии повернулся на пол-оборота, и теперь он видел тот центр, из которого сможет бесцельно наблюдать за полетом своих видений, своих внутренних жизней.

Он ощутил душевный подъем. От этого ему захотелось смеяться, но он не позволил себе этой роскоши — зная, что она запрет двери памяти.

«А-а-а, мои памяти, — подумал он. — Я вижу нашу иллюзию. Вы больше не изобретаете для меня следующего мгновения. Вы просто показываете мне, как создавать новые мгновения. Я не замкнусь на прежней колее».

Эта мысль прошла через его сознания, как будто все в нем стирая набело, и влекомый этой мыслью, он ощутил все свое тело, einfalle, в самых доскональных деталях отчитывавшееся о каждой клеточке, каждом нерве. Он достиг состояния напряженного спокойствия. В этом спокойствии, он услышал голоса — понимая, что они доносятся издалека, но вместе с тем слыша их так ясно, как будто их усиливало эхо ущелий.

Один из них был голосом Хэллека:

— Может быть, мы дали ему слишком большую дозу.

Намри отвечает:

— Мы дали ему имению столько, сколько она велела.

— Может, нам стоило бы сходить туда, еще раз на него взглянуть.

Это Хэллек.

— Сабиха смыслит в таких делах — она позовет нас, если что-то пойдет не так.

Это Намри.

— Не нравится мне это дело с Сабихой.

Хэллек.

— Она — необходимое составляющее.

Намри.

Лито ощутил яркий свет вокруг себя и пустоту внутри, но тьма была укромной, защищающей и теплой. Свет заполыхал, и Лито понял, что родился он из его внутренней тьмы, распространясь теперь водоворотом сияющего облака. Тело его стало прозрачным, его потянуло вверх, но он сохранял при этом einfalle контакт с каждой своей клеточкой и с каждым нервом. Множество внутренних жизней обрело порядок, ничего перепутанного и смешанного. Они стали очень тихи — воспроизводя его собственное внутреннее безмолвие, каждая жизнь-память присмирела, невещественное и неделимое бытие.

И тогда Лито с ними заговорил:

— Я — ваш дух. Я — единственная жизнь, которую вы можете осознать. Я — дом вашего духа в Стране Нигде, только напоминающей родное жилье. Без меня, внятность мироздания обратится в хаос. Творческое и бездонное неразрешимо скованы во мне друг с другом — только я могу быть посредником между ними. Без меня, человечество увязнет в трясине и тщете ЗНАНИЯ. Через меня, вы и оно найдете единственную дорогу из хаоса: ПОНИМАНИЕ ЖИЗНИ.

С этим, он высвободил собственное «я» и стал самим собой, своей собственной личностью, сориентированной в цельность собственного прошлого. Это не было ни победой, ни поражением — чем-то новым, чтобы разделить это с любой внутренней жизнью по его выбору. Лито смаковал эту новизну, позволяя ей овладеть каждой клеточкой, каждым нервом, отказываясь от того, что предложила ему einfalle, и в ту же секунду обретая целостность.

Через какое-то время он очнулся в белой пустоте и, со вспыхнувшим сознанием, понял, где находится его тело: сидит на песке в километре от той кручи съетча, что является его северной стеной. Он теперь не ведал сомнений, что это за съетч: Джакуруту… и Фондак. Но он очень сильно отличается и от легенд и мифов, и от слухов, которым потакают контрабандисты.