Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

296. Мекк - Чайковскому

Флоренция,

8 октября 1880 г.

Пять дней головная боль не давала мне писать Вам, мой милый, бесценный друг, и это мне тем более неприятно, что я должна бесчисленное множество раз благодарить Вас. Во-первых, запрелестные фотографии Татьяны и Веры Львовной; это такие красавицы, перед которыми потеряли бы все лица в Schonheiten Gallerie в Мюнхене, во дворце короля. Я говорю это основательно, потому что у меня на столе лежат фотографии с портретов женщин, наполняющих эту галерею, и я могу делать сравнение самое близкое. Скажите, Петр Ильич, что Вера не кокетка? Она так хороша, что это было бы возможно, но было бы очень жаль.

Второе, за что я должна благодарить Вас, мой дорогой друг, это Clavierauszug “Орлеанской девы”, который я получила пять дней назад и которую я, несмотря на головную боль, прослушала всю, по одному акту каждый день. Как это хорошо, что она пришла теперь, когда мой французик еще здесь, и я могла воспользоваться его замечательным даром читать музыку. Он сыграл мне “Орлеанскую деву” превосходно. Слушая ее, я приходила в восторг, до какого-то экстаза. Признаюсь Вам, мой милый друг, что я немножко боялась за эту оперу, и скажу Вам почему. Преобладающее свойство в Ваших сочинениях есть русский характер, ия боялась, что если как-нибудь, незаметно для Вас самого, такая черта попадет в французскую оперу, то эти подлецы французы обрадуются, чтобы прокричать об этом и осмеять, а я ужасно чувствительна к каждому отзыву о Вас, ужасно ревнива к Вашему renommee. Но как бы ни знать всю широту и всеобъемлемость Вашего творчества, это знание окажется всегда ниже действительности. Как бы ни ожидать много от какого-нибудь Вашего произведения, Вы всегда превзойдете ожидание. Ваше творчество не имеет границ, для Вас нет определенной области, Вы везде хозяин, везде творец всемогущий. Я буду слушать еще несколько раз, теперь же скажу, что она вся и каждый номер, каждый такт, каждая нота восхищали, поражали меня, но самое глубокое впечатление на меня произвела сцена Дюнуа с королем и ария Дюнуа. Это до того хорошо, что у меня сделались какие-то конвульсии в сердце и на лице. Как хороши все сцены любви,в них Вы всегда выше сюжета. Какой восхитительный марш в третьем действии, как очаровательны танцы, как характерен танец шутов и скоморохов, да всего не перечтешь, что там хорошо, потому что все приводит в восторг. Скажите. Петр Ильич, могу ли я дать своему французику один экземпляр Орлеанской девы” (я написала в Москву, чтобы мне прислали), или Вы еще не желаете, чтобы расходилось в публике?

Второй вопрос музыкальный еще вот какой. Я заказала M. de Bussy сделать переложение для фортепиано в четыре руки трех танцев из “Лебединого озера”-испанского, итальянского и русского (у меня с собою есть оркестровая партитура этого действия из балета),-то могу ли я их напечатать, Петр Ильич; и везде ли могу напечатать?

Есть у меня к Вам просьба, мой милый друг. Пожалуйста, напишите мне цвета кож и, волос и глаз Татьяны и Веры Львовней. Мне хочется заказать здесь акварельные их портреты по фотографии. Я недавно поручила Коле достать мне в Петербурге и прислать сюда хорошие Ваши фотографии, и он мне пишет, что послал их, но я еще не получила. Я также хочу иметь Ваш портрет в красках, мой дорогой друг, и потому не откажите сообщить мне также точный цвет Ваших глаз и волос, а когда Вы приедете во Флоренцию, мой дорогой, то я не отступлю от Вас, чтобы Вы снялись здесь. Последняя Ваша фотография не хороша.

A Bам непременно надо проехаться за границу. Я очень боюсь за Ваше здоровье, мой милый, бесценный друг. Вы слишком много работаете, слишком много живете воображением, нервами, чудными фантазиями, которые восхищают других и услаждают им жизнь, но для Вас они разрушительны. Пожалуйста, милый мой, отдохните, поберегите себя для всего человечества. Приезжайте непpеменно за границу и на то время откиньте всякую работу.

Мне очень, очень жаль, милый друг, что Вы не захотели дать мне участие в добром деле Вашем для мальчика-художника. Мне было бы очень приятно участвовать в этом.

На-днях мы очень много забавлялись в фотографии, и между прочим я заказала сделать группу моего trio и посылаю Вам один такой экземпляр. Петр Ильич, под названием “trio de M-me de Meck”. Ведь есть же в Ницце l'orchestre de M. de Derwis, отчего же не быть и моему trio. Есть также флорентийский квартет (Беккера), также квартет Helmesberger'a в Вене. Это все меня и навело на мысль сделать мой “triо”.

Вчера нам играли второй trio Mendelsohn'a. Я ужасно люблю этого автора. До свидания, мой милый, божественный друг. Всегда и везде Вас любящая безмерно

Н. ф.-Мекк.

297. Чайковский - Мекк

Каменка,

1880 г. октября 8-10. Каменка.

8 октября.

У нас здесь очень невесело. Сестре лучше, но она очень слаба, и ее исхудалый, изнеможенный вид внушает грустные мысли. Вряд ли здоровье ее вполне когда-нибудь восстановится. А между тем с ее благосостоянием связано и благополучие всего семейства. Когда она нездорова, все остальные члены семьи-несчастные люди, так как она внушает им всем какое-то фанатическое чувство любви и привязанности. Непостижимая вещь! В семействе этом есть все элементы для абсолютного всеобщего счастья: все они такие хорошие, все друг друга любят, нет ни в чем недостатка, а между тем какой-то злой демон преследует их, и почти нет таких периодов времени, чтобы все были покойны и счастливы. Так, например, в настоящую минуту, за исключением хозяйственных неудач, которые вполне поправимы, нет никакого бедствия, которое бы угрожало семье. Между тем сестра больна и больна, очевидно, душой, а не телом; слабость последнего есть только отражение ее нравственного состояния. Отчего она страдает, чего боится, что ее беспокоит? Совершенно непонятно. Старшая племянница, Таня, чудесная, умная, добрая девушка, страстно привязанная к родителям и страстно ими любимая, казалось бы, должна быть совсем счастливой девушкой. А между тем она вечно тоскует, вечно предвидит какие-то бедствия, вечно измучена ощущением какой-то неудовлетворенности и смутной тоски. Достаточно этих двух надломленных нравственно лиц в семье, чтобы и все другие страдали какой-то неопределенной тоской. Отчего все это происходит? Я часто задумываюсь над этим вопросом и мучусь сознанием своего бессилия помочь им.

Виноват, дорогой и милый друг, что изливаю перед Вами мою грусть и навожу на Вас уныние, но я так привык говорить с Вами обо всем, что меня волнует и занимает! А погода вполне соответствует моему грустному настроению: дождь льет без конца, сыро и туманно в воздухе, и не предвидится скорой перемены.

10 октября.

Кажется, мы теперь знаем причину того страшного состояния нервной системы, в коем находится сестра. Третьего-дня, как раз после того, как я написал Вам предыдущие строки, ей опять сделалось хуже, и только тут она решилась сказать, что уже более месяца тому назад у нее начались сильные боли в матке, о которых она не решалась говорить доктору, дабы избавиться от тяжкого докторского осмотра, а также чтобы не испугать мужа и детей. С свойственною подобным натурам впечатлительностью она решила тотчас же, что у нее начало смертельной болезни и что нужно терпеть и скрывать это. Отсюда-произошло расстройство нервной системы. Теперь она слегла в постель, и хотя боли ее не покидают, но зато, не будучи принуждена скрывать свои страдания, она переносит их гораздо легче. Доктор полагает, что в воображении своем она крайне-преувеличила силу болезни, что ничего особенно ужасного в этом нет и что боли происходят от опухоли, которую он и лечит теперь притираниями иода.

Но довольно об этом грустном предмете. Перейду к более приятным предметам, а именно, к своим новым музыкальным трудам.

Представьте, дорогой друг мой, что муза моя была так благосклонна ко мне в последнее время (до болезни сестры), что я с большой быстротой написал две вещи, а именно: 1) большую торжественную увертюру для выставки, по просьбе Ник[олая] Гр[игорьевича], и 2) серенаду для струнного оркестра в четырех частях. То и другое я теперь понемножку оркеструю. Увертюра будет очень громка, шумна, но я писал ее без Теплого чувства любви, и поэтому художественных достоинств в ней, вероятно, не будет. Серенаду же, напротив, я сочинил по внутреннему побуждению. Это вещь прочувствованная, и потому, смею думать, не лишенная настоящих достоинств. Как это всегда со мной бывает, в тех местах, которые наиболее мне удались, я думал о Вас, и мне приятно было предвидеть, что они отзовутся в Вас теми же чувствами, которыми и я был полон, когда писал их. Говорят, что хорошие актеры никогда не играют для публики, а всегда избирают одного из зрителей, в котором почему-либо угадывают сочувственную душу, и затем весь вечер играют для него и стараются понравиться ему. Я, когда сочиняю и именно в тех местах, которые выливаются прямо из живого источника согретого чувством вдохновения, непременно всегда обращаюсь мысленно к Вам и предвижу, что пикте так чутко не отзовется на них, как Вы!