Ювенилия Дюбуа - Николай Александрович Гиливеря

иллюзорная любовь, относящаяся к разделу выдуманной души, перетекает в физическую фазу.

В мечтах эта девочка превращается в орудие. Развращённый сосуд, желающий механики, да не просто где-то, а где угодно, лишь бы в неположенном на то месте. Да. Телу не прикажешь. Такое соитие кажется чем-то интригующим, но только до тех пор, пока идёт процесс. Как мы знаем, в конце всегда ждёт химическое разочарование. Смешно. Даже в собственной голове я не способен обойти такой унизительный момент.

Физическое возбуждение моментально настигает сознание, желая в реальном сне испить чашу. Боль после эйфории слегка отпускает, пропуская на первое место — желание. Наступает последняя фаза, куда подключается третья составляющая «философского камня» — это истинное «я», пытающееся в очередной раз сделать из тела и души посмешище, оборвав нить повествования, опошлив и осквернив своего носителя. И хоть я буду жалеть о содеянном, как жалею каждый раз, но делать глупости никогда не перестану, потому как имя мне человек, который, лишившись маски, ужасается собственному отражению.

Я забегаю в ближайшие кусты и со стыдом, не снимая штанов, начинаю заниматься самоудовлетворением. Хватает нескольких секунд. Всё кончено. Опустошенный, я вяло выхожу из занавеса кустов, направляясь домой.

Страдание потихоньку возвращается, как и чувство стыда за собственное поведение, но стыд этот подобен глотку воздуха. Он естественен и необходим. И бог знает, что со мной могло статься, если бы я сдерживал собственное безумие.

В комнате начинает лихорадить чуть больше. Вечно закрытые окна. Спёртый воздух пьянит своими парами. Здесь никого нет, а значит, можно побыть собой. Хотя опять же, даже стены, навевающие воспоминания прошлого, склоняют принять правильный оттенок, думая о себе как о ком-то конкретном, имеющем статус. Эта мысль и чувство тошноты со страхом зарождают во мне набор букв:

Всегда в обычный день,

ничем неотличимый от вчера,

чувствуется иная сила гравитации.

Сегодня я — не я, а какая-то иная

странная субстанция.

Проходит час-два

не понимаю, зачем я здесь

и кого по-настоящему знаю.

Куда узреть?

Голова сама по себе,

пока ещё живая.

Тело не чувствуется.

Бреду, глазам доверяя.

Всё словно в бреду,

и сила несёт к воде, где бушуют волны.

А я стою,

смотрю на движение формы.

Всё слежу,

но не думаю,

но живу,

каждый раз

умирая.

Иду в ванную комнату. Зеркало смотрится в зеркало. Нельзя. Лучше не пытаться быть собой. Есть, знаете, такая особенность у людей — ловить скуку. В основном этим страдают дети. Взрослые разбаловали их вниманием, поэтому, когда те остаются наедине — их начинает одолевать гнетущее чувство.

Кризис самоидентификации, помноженный на самовнушенную пустоту, создаёт приблизительно похожее чувство, как и у избалованных детей. Кажется невыносимым находиться наедине с собой, особенно когда так плохо. Но и чьё-то общество неспособно решить проблему.

Возникают мысли о более радикальных решениях из сложившейся ситуации, но врождённое чувство воспевать жизнь куда выше, поэтому остаётся одно: изучать собственное страдание, наблюдая за ссохшимся телом и таким же разумом.

Очень хорошо мою ванну с порошком. Затыкаю слив резиновой пробкой. Открываю горячий напор воды. Из-под дивана достаю бутылку крепкого.

Прошу читателя понять простую вещь. Тогда всякий виски пился действительно не по причине вкусовых особенностей, а из желания придать себе картинного веса. Скрывать такую смехотворность глупо, ещё бы. Каждый глоток отдаётся в горле болью и тошнотой. Содержимое желудка хочет обратиться рвотой, обжигающей слизью, но глотательный рефлекс срабатывает уверенно и надёжно.

Капкан делает «щёлк!»

Вообще, смотреть на себя со стороны — это ведь не столько художественный приём, сколько синдром, который обозвали «деперсонализация». Я не знаю такого слова и понятия, но сейчас, будучи «паршивой овцой», действительно наблюдаю за своими поступками со стороны, не чувствуя единства.

Осуществляемые манипуляции, заставляющие делать себе плохо — выглядят смешно. Даже тогда из-за «угла» я лицезрел смехотворность собственного поведения, продолжая врать, потому как другой я хотел этого!

Личность, отдававшая отчёт своим поступкам, оказалась не у руля. Она как раз находилась в состоянии озвученной «деперсонализации». Честное слово. Обиженный же на весь мир подросток (который ещё и выбрал себе самый романтичный штампованный образ) встал во главе тела, почувствовав свободу к безнаказанным действиям.

Когда же станет слишком поздно что-либо исправлять, ребёнок бросит осквернённое тело, оставив жить с последствиями свою постаревшую копию, до этого с ужасом наблюдающую за апокалипсисом. Виноваты в такой ситуации оба.

В полном раздрае забираюсь в наполненную ванну. Горячая вода ужасно обжигает ягодицы и гениталии. Спина покрывается мурашками, которые начинают чесаться. Дыхание становится тяжелым. Взгляд заворожено смотрит в одну обусловленную точку.

По ту сторону реальности (дверь в данном случае играет роль границы) слышится возня. Домой вернулась мама. Ещё слышится голос сестры. Чья-то рука стучится.

«Простите, я не могу впустить вас помыть руки, сейчас тут происходит чёрте что!»

Жду, когда вода немного остынет, чтобы можно было нырнуть с головой. Самое время познать тишину другого толка.

Незабываемое чувство быть с закрытыми глазами под водой. Тело… да что оно значит сейчас? Это момент, где для разума перестала существовать действительность. Но в то же время, я не смог бы с уверенностью сказать, что нахожусь в собственной голове. Некая среда временного пребывания стала третьей платформой с отсутствием внешних и внутренних проблем.

Даже при желании не получилось бы задуматься о чём-то плохом или хорошем. Лёгкие медленно выпускают оставшийся кислород из своих пылесборных тонких стенок. Попытка представить собственное лицо ничем не заканчивается, оно никак не хочет отпечатываться, скрываясь в теле. Оно поджидает на поверхности. Долго ли я смогу прятаться? Разумеется, нет. Воздух на исходе. Ещё немного, и случится лёгкий приступ паники. Нужно всплывать, но только… чтобы, отдышавшись, вновь погрузиться в потерянное пространство.

Знаете ли вы, почему среди творческих людей, да и среди тех, кто позволяет себе такую роскошь как «думать», очень много злоупотребляющих? И наименование употребляемого не играет здесь роли.

Главный тезис в таких историях — причиняемый вред. На мой взгляд, основная причина кроется в парадоксальной невозможности сознания ужиться с математически расчётливым мозгом. Две стороны одной медали.

Сознание старается отогнать мысли о смерти. Из-за чего, собственно, родилось много легенд, культов, внеземной жизни и так далее. Но мозг, являясь процессором, подчиняется выведенным, бог знает кем, формулам, от чего его конструктивность (и наше мнимое открытие математики) является неоспоримой и непоколебимой. То есть, внутреннее устройство «физического» процесса мышления невозможно улучшить, по крайней мере, самому примату.

Всё бы ничего, только вот сознание позволяет себе много фривольностей, из-за которых впоследствии мы и страдаем. Оно задаёт