Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Беббанбург был запечатан, и, чтобы взять его, требовалась армия, на которую не хватило бы и всего накопленного мной серебра.

— Пусть вам повезет!

Женский голос вырвал меня из раздумий.

Люди старого города не спали; они видели, как мы проходим мимо, и приняли нас за датчан, потому что я приказал своим людям спрятать нагрудные кресты.

— Убейте ублюдков-саксов! — крикнул кто-то еще.

Наши шаги отдавались эхом от стен высоких домов, не ниже трехэтажных. Некоторые кирпичи этих домов были красиво разукрашены, и я подумал, что некогда такие дома стояли по всему миру.

Я вспомнил, как в первый раз взобрался по римской лестнице и как странно себя при этом чувствовал. Я знал — пройдет время, и люди должны будут воспринимать такие вещи как нечто само собой разумеющееся.

Теперь мир состоял из навоза, соломы и гниющего дерева. Конечно, у нас имелись каменные кладки, но быстрее было строить из дерева, а оно гнило. Однако, похоже, это никого не заботило. Весь мир сгниет, когда мы соскользнем из света во тьму, став еще ближе к черному хаосу, в котором закончится этот средний мир — тогда, во время конца света, боги будут сражаться друг с другом, и вся любовь, свет и смех растают.

— Тридцать лет, — сказал я вслух.

— Это тебе столько? — спросил отец Пирлиг.

— Столько стоит господский дом, — ответил я, — если только ты не чинишь его все время. Наш мир разваливается на куски, отец.

— Господи, какой ты мрачный, — весело отозвался Пирлиг.

— И я наблюдаю за Альфредом, — продолжал я, — и вижу, как тот пытается привести наш мир в порядок. Списки! Списки и пергамент! Он похож на человека, возводящего плетни, чтобы остановить наводнение.

— Укрепи плетень получше, — вмешался Стеапа, прислушивавшийся к нашей беседе, — и он повернет поток.

— И лучше уж бороться с наводнением, чем в нем тонуть, — заметил Пирлиг.

— Посмотри на это! — сказал я, показывая на вырезанную из камня голову чудовища, прикрепленную к кирпичной стене.

Таких я никогда еще не видел — то был громадный косматый кот с открытой пастью; под ним был обколотый каменный резервуар — значит, некогда вода лилась из пасти в эту чашу.

— Смогли бы мы смастерить такое? — горько спросил я.

— Есть мастера, которые умеют делать такие вещи, — ответил Пирлиг.

— Тогда где они? — сердито вопросил я.

И я подумал, что все эти вещи — резьба, и кирпичи, и мрамор — были сделаны до того, как на остров пришла религия Пирлига. Не потому ли разлагается мир? Может, истинные боги наказывают нас за то, что столько человек поклоняются распятому богу? Но я не сказал об этом Пирлигу и промолчал.

Дома нависали над нами, кроме одного — тот рухнул и лежал в руинах.

У стены рылся пес; он остановился, задрал лапу, потом повернулся и зарычал на нас. В доме плакал младенец. Наши шаги эхом отдавались от стен.

Большинство моих людей молчали, опасаясь привидений, которые, по их мнению, обитали в этих памятниках былых времен.

Ребенок снова заплакал, еще громче.

— Там, должно быть, молодая мать, — радостно сказал Райпер.

Райпер — было его прозвище, оно означало «вор». Этот воин был тощим англом с севера, умным и хитрым. Хорошо, хоть он не подумал о привидениях.

— На твоем месте я бы предпочитал коз, — отозвался Клапа, — они не возражают против твоей вони.

Клапа был датчанином, поклявшимся мне в верности. И он действительно верно мне служил — огромный парень, выросший на ферме, сильный, как бык, и всегда жизнерадостный. Они с Райпером были друзьями и все время подтрунивали друг над другом.

— Тихо! — сказал я, прежде чем Райпер успел огрызнуться.

Я знал: мы приближаемся к западной стене.

Над тем местом, где мы высадились на берег, город раскинулся на широких выступах холма, на вершине которого находился дворец. Но теперь холм стал ниже, значит, мы приблизились к долине реки Флеот.

Позади нас небо светлело, начиналось утро. Этельред, наверное, решил, что я не смог предпринять свою предрассветную ложную атаку. Я боялся, что, поверив в мою неудачу, он и сам не станет атаковать. Может, Этельред уже ведет своих людей обратно на остров? В таком случае мы останемся совсем одни, окруженные врагами, и будем обречены.

— Господи, помоги нам, — внезапно сказал Пирлиг.

Я поднял руку, чтобы остановить людей, потому что впереди, как раз перед тем местом, где улица ныряла под каменную арку, называвшуюся Воротами Лудда, стояла вооруженная толпа. В шлемах, топорах и наконечниках копий отражался неяркий свет только что вставшего, подернутого облаками солнца.

— Господи, помоги нам, — снова сказал отец Пирлиг и перекрестился. — Их там, должно быть, две сотни.

— Больше, — ответил я.

Их было столько, что они не умещались на улице, и некоторым пришлось втиснуться в проулки. Все, кого мы видели, стояли лицом к воротам, поэтому я понял, что делает враг, и в голове моей тотчас прояснилось — словно рассеялся туман.

Слева от меня был двор, и я указал на ведущие в него ворота.

— Туда, — приказал я.

Помню, как меня однажды навестил священник, умный парень, чтобы расспросить — что я помню об Альфреде. Тот хотел записать мои воспоминания в книгу. Он этого так и не сделал, потому что умер от поноса вскоре после того, как повидался со мной, но тем не менее был проницательным человеком, более снисходительным, чем большинство священников. Припоминаю, как он попросил меня описать веселье битвы.

— Об этом тебе расскажут поэты моей жены, — ответил я.

— Поэты твоей жены никогда не сражались, — заметил он, — они просто берут песни, сложенные о других героях, и изменяют в них имена.

— Да ну?

— Конечно. А ты никогда так не поступаешь, господин?

Мне нравился этот священник, поэтому я и разговаривал с ним. И в конце концов ответил, что веселье битвы заключается в том, чтобы одурачить противника, чтобы знать, что сделают враги, еще до того, как успеют это сделать, и приготовиться; и когда они наконец сделают выпад, который должен был тебя убить, то погибают сами.

И в тот миг на влажной сумрачной улице Лундена я понял, что собирается сделать Зигфрид. Я понял — хотя он еще не подозревал об этом, — что он отдает мне Ворота Лудда.

Двор, в котором мы очутились, принадлежал торговцу камнем. Каменоломнями ему служили римские здания Лундена, и вдоль стен двора громоздились штабеля разобранной каменной кладки, готовые отправиться морем во Франкию. Остальные булыжники были нагромождены у ворот в речной стене, что вели к причалам.

Я подумал — Зигфрид, боясь нападения с реки, перекрыл все ворота в стенах к западу от моста, но ему и не снилось, что кто-нибудь минует мост и окажется на восточной стороне, которая не охранялась. Именно так мы и поступили: мои люди спрятались во дворе, а я стоял в воротах и наблюдал за врагами, столпившимися у Ворот Лудда.

— Мы прячемся? — спросил меня Осферт.

У него был прискуливающий голос, будто он вечно жаловался.

— Между нами и воротами сотни людей, — терпеливо объяснил я, — а нас слишком мало, чтобы сквозь них прорубиться.

— Значит, мы проиграли. — Это был не вопрос, а раздраженное утверждение.

Мне захотелось его ударить, но я ухитрился сохранить терпение.

— Объясни ему, что происходит, — обратился я к Пирлигу.

— Господь в своей мудрости убедил Зигфрида возглавить атаку, выведя войска из города, — объяснил валлиец. — Они собираются открыть ворота, мальчик, устремиться через болота и врубиться в армию господина Этельреда. А большинство людей господина Этельреда взяты из фирда, в то время как большинство людей Зигфрида — истинные воины. Поэтому мы все знаем, что произойдет! — Отец Пирлиг прикоснулся к своей кольчуге в том месте, где под ней был спрятан крест. — Спасибо тебе, Господи!

Осферт уставился на священника.

— Ты имеешь в виду, — после паузы проговорил он, — что людей господина Этельреда перебьют?

— Некоторые из них погибнут! — жизнерадостно допустил Пирлиг. — И, Господи, надеюсь, они умрут с честью, мальчик, иначе им никогда не услышать небесного хора, верно?

— Ненавижу хоры, — прорычал я.

— Неправда, — сказал отец Пирлиг. Потом снова посмотрел на Осферта. — Понимаешь, мальчик, как только они выйдут за ворота, охранять эти ворота останется только горстка людей. Вот тут-то мы и нападем! И Зигфрид внезапно окажется между двумя врагами — перед ним будет враг и за ним тоже, а попав в такое положение, человек может горько пожалеть, что не остался в постели.

Высоко над двором открылись ставни. Молодая женщина посмотрела на светлеющее небо, высоко подняла руки, потянулась и от души зевнула. При этом ее льняная рубашка туго обтянула груди.

А потом женщина увидела внизу мужчин и машинально прижала руки к груди. Она была одета, но, должно быть, почувствовала себя голой.