Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

— Держитесь крепче! — крикнул Ралла команде.

Судно зашипело, продолжая дрожать, и словно понеслось быстрей. Я увидел, как на нас надвигается мост, как он нависает над нами, — и скорчился у борта, крепко вцепившись в обшивку.

А потом мы очутились в проломе, и я почувствовал, что мы падаем. Мы как будто опрокинулись в хаос, разделяющий два мира, и шум стоял просто невероятный. Шум воды, бьющейся о камни, рвущейся вперед, разбивающейся об опоры и льющейся вниз, — он наполнял небеса оглушительней громовых раскатов Тора.

Судно накренилось. Я подумал — должно быть, оно получило удар и сейчас опрокинется на борт, швырнув нас навстречу смерти… Но каким-то образом корабль выровнялся и полетел дальше.

Наверху была чернота обломанных опор моста… А потом шум стал вдвое громче, палубу окатили брызги, и мы рухнули вниз. Судно нырнуло, раздался треск, словно захлопнулись ворота пиршественного зала Одина; меня швырнуло вперед, а на палубу обрушился каскад воды.

«Мы налетели на камень», — решил я.

Я ожидал, что сейчас утону, и даже вспомнил, что надо схватиться за рукоять Вздоха Змея, чтобы умереть с мечом в руке. Но корабль, качаясь, выпрямился, и я понял: с таким оглушительным звуком нос судна ударился о воду за мостом. Мы живы!

— Гребите! — крикнул Ралла. — Вы, везучие ублюдки, гребите!

В судне было полно воды, но мы держались на плаву, и восточное небо было полно прорех. В смутном свете, пробивавшемся в эти прорехи, можно было разглядеть город и увидеть дворец там, где зиял пролом в речной стене.

— А остальное, — с гордостью проговорил Ралла, — в твоих руках, господин.

— В руках богов, — ответил я и оглянулся.

Судно Осрика боролось с водоворотом в том месте, куда обрушивалась река.

Итак, оба наши судна уцелели, и течение несло нас вниз, мимо того места, где мы хотели высадиться, но гребцы развернули суда и теперь боролись с потоком, чтобы подойти к причалу с востока. Это было хорошо, потому что все наблюдавшие за нами решат, что мы гребем вверх по течению, идя из Бемфлеота. Они подумают, что мы — датчане, явившиеся на подмогу гарнизону, который готовился встретить атаку Этельреда.

У пристани было пришвартовано большое речное судно, как раз там, где мы хотели высадиться. Я ясно видел этот корабль, потому что на белой стене дока ярко пылали факелы. Корабль был прекрасен, с высоким горделивым носом и такой же высокой кормой. На них не укрепили головы чудовищ, потому что ни один норвежец не позволит таким резным головам испугать духов дружеской земли. На борту находился единственный человек, который следил за нашим приближением.

— Кто вы? — крикнул он.

— Я — Рагнар Рагнарсон! — отозвался я и кинул ему канат, сплетенный из моржовых шкур. — Бой еще не начался?

— Пока нет, господин, — ответил он, поймал канат и обмотал вокруг корабельного форштевня. — А когда начнется, всех их прикончат!

— Значит, мы не опоздали?

Я пошатнулся, когда наши суда столкнулись, перешагнул через борт и ступил на одну из пустующих скамей гребцов.

— Чье это судно? — спросил я незнакомца.

— Зигфрида, господин, «Покоритель Волн».

— Красивое, — сказал я. Потом обернулся и крикнул по-английски: — На берег!

Я увидел, как мои люди хватают оружие и щиты с затопленного днища.

Корабль Осрика подошел к пристани вслед за нашим. Он низко сидел в воде, и я понял, что тот чуть не затонул, промчавшись через разрыв в мосту.

Люди начали карабкаться на «Покорителя Волн», и норвежец, поймавший мой канат, увидел, что у них на шеях болтаются кресты.

— Ты… — начал он — и понял, что ему больше нечего сказать.

Он полуобернулся, чтобы побежать на берег, но я преградил ему путь. На лице его были написаны шок и недоумение.

— Положи руку на рукоять меча, — сказал я, вынимая из ножен Вздох Змея.

— Господин, — проговорил он, словно собираясь умолять о пощаде, но потом понял, что жизнь его подошла к концу, потому что я не могу оставить его в живых.

Я не мог позволить ему уйти, ведь тогда он бы предупредил Зигфрида о нашем появлении. А если бы я связал его по рукам и ногам и оставил на «Покорителе Волн», другие люди нашли бы его и освободили. Он все это знал, и его недоуменное выражение сменилось вызывающим. Вместо того, чтобы просто стиснуть рукоять меча, он начал вытаскивать оружие из ножен.

И умер.

Вздох Змея ударил его в горло, быстро и сильно. Я почувствовал, как кончик меча пронзил мышцы и связки языка. Увидел кровь. Увидел, как рука этого человека дрогнула и выпустила меч, скользнувший обратно в ножны. Я сжал руку врага и удержал ее на рукояти. Я позаботился, чтобы, умирая, он не выпустил меча — ведь тогда его заберут в пиршественный зал мертвых. Я крепко держал его руку, позволил ему рухнуть мне на грудь, а его кровь потекла по моей кольчуге.

— Ступай в зал Одина, — тихо сказал я ему, — и прибереги там место для меня.

Он не мог говорить: давился кровью, стекающей в его горло.

— Меня зовут Утред, — проговорил я. — Однажды я буду пировать с тобой в зале мертвых, и мы будем смеяться, вместе пить и будем друзьями.

Я выпустил его, дав телу упасть, опустился на колени и нашел амулет убитого — молот Тора. Срезав его Вздохом Змея, спрятал в поясную сумку, вытер кончик меча плащом убитого и снова сунул клинок в выстланные овчиной ножны. Затем принял у своего слуги Ситрика щит и сказал:

— Давайте высадимся на берег и возьмем город.

Потому что пришло время сражаться.

Глава 5

А потом внезапно стало тихо.

Конечно, не совсем тихо — река шипела, пробегая через пролом в мосту, небольшие волны шлепались о борта судов, потрескивали оплывающие факелы на стене дома, и я слышал шаги моих людей, выбиравшихся на берег. Копья и тупые концы копий постукивали по обшивке судов, лаяли собаки в городе, где-то раздавался хриплый гогот гусака. Но, не считая этих звуков, кругом было тихо. Рассвет стал бледно-желтым, солнце оставалось полускрыто темными тучами.

— И что теперь?

Рядом со мной появился Финан. Стеапа возвышался над ним, но молчал.

— Мы идем к воротам, — сказал я. — К Воротам Лудда.

Но не двинулся с места. Мне не хотелось двигаться. А хотелось вернуться в Коккхэм, к Гизеле.

Это не было трусостью. Трусость всегда с нами, и храбрость тоже — та, что побуждает поэтом слагать о нас песни. Храбрость — просто воля, преодолевающая страх.

Мне не хотелось двигаться из-за усталости, но не физической усталости. Тогда я был молодым, ранам войны лишь предстояло высосать из меня силу. Думаю, я устал от Уэссекса. Устал сражаться за короля, которого не любил. И, стоя на пристани Лундена, не понимал, почему вообще должен за него сражаться.

Теперь, вглядываясь в те времена сквозь прожитые годы, я гадаю — не была ли моя апатия делом рук человека, которого я только что убил и к которому пообещал присоединиться в пиршественном зале Одина. Я верил, что люди, которых мы убиваем, неразрывно связаны с нами. Нити их жизни, ставшие призрачными, сплетаются с нашими, и ноша убитых остается с нами, чтобы преследовать нас до тех пор, пока острый клинок не перережет наконец и нашу жизнь. Я чувствовал угрызения совести, что убил того норвежца.

— Собираешься вздремнуть? — спросил присоединившийся к Финану отец Пирлиг.

— Идем к воротам, — повторил я.

Это было похоже на сон. Я шел, но мысли мои блуждали где-то в другом месте.

«Вот так мертвец и ходит по нашему миру», — подумал я.

Потому что мертвец и впрямь вернулся. Не Бьорн, притворившийся, будто встал из могилы. Но в самой густой темноте ночи, когда никто из живых не может их увидеть, мертвые бродят по нашему миру.

«Они должны лишь наполовину видеть этот мир, — подумал я, — словно знакомые им места подернуты зимним туманом».

И я гадал — не наблюдает ли сейчас за мной отец. Почему я подумал о нем? Я не любил отца, и тот не любил меня. Он умер, когда я был еще мальчиком. Но отец был воином, поэты слагали о нем песни. И что бы он обо мне подумал?

Я шел по Лундену вместо того, чтобы атаковать Беббанбург. Ведь именно им я и должен был заниматься: отправиться на север, потратить все свое серебро на то, чтобы нанять людей и повести их на штурм по перешейку земель крепости, а потом вверх, на стену, к высокому дому, где мы учинили бы великую резню. Тогда я смог бы жить в своем доме, в отчем доме, отныне и всегда. Я мог бы жить рядом с Рагнаром и быть далеко от Уэссекса.

Однако мои шпионы — а в Нортумбрии на моем жалованье была дюжина шпионов — рассказали, что дядя сделал с моей крепостью. Он закрыл дальние от моря ворота, полностью снес их и на их месте возвел каменные высокие укрепления. Теперь тому, кто пожелал бы проникнуть в крепость, пришлось бы идти по тропе, тянувшейся к северному краю утеса, на котором стоял Беббанбург. И каждый шаг по этой тропе проходил бы под новыми высокими стенами, откуда нас непрерывно атаковали бы. А у северного края крепости, где ярится и бьется о скалу море, тропа кончалась у маленьких ворот, за которыми была крутая дорога, ведущая к еще одной стене и еще одним воротам.