По ту сторону рассвета - Ольга Брилева

Возможно, Саурон мог бы таким образом чего-то добиться- тогда, в первый раз, когда уничтожающее сознание своей предельной низости было Берену внове. Но теперь само его отчаяние истрепалось — он слишком устал. Он пережил все, что, как он думал, невозможно пережить, он прошел через бездну унижения, через поражение и предательство, смерть друзей и утрату надежды. Он отомстил. Он готовился встретить смерть. Саурону было нечем его пугать — и Саурон это понял.

— Я догадался, почему ты молчишь, — прошептал он. — Ты не боишься страданий — ты их хочешь. Мечтаешь, чтобы раскаленные клещи заставили тебя забыть, как глупо и бездарно ты упустил то, что само шло в руки. Предал доверие Финрода, а потом — наше, все потерял и ничего не получил взамен. Вот об этом ты надеешься забыть под пытками. Не надейся. Я оставлю тебе то, что мучит тебя всего сильнее: память и совесть… Я лишу твою смерть смысла, Берен.

Саурон отпустил его, обошел кругом, и в его голосе зазвучала горечь.

— Увидев тебя впервые, я решил, что наконец-то передо мной человек, способный думать своими мозгами, а не глядеть в рот эльфу, разинув варежку. Теперь я вижу, что ошибся. Ты — достойный потомок Беора, гордившегося тем, что носит имя «Слуга»!

Саурон не дождался ответа. И тогда, положив ладонь на голову пленника, он затянул заклинательную песнь. Горец попробовал стряхнуть ладонь — легче, кажется, было бы терпеть вцепившегося в волосы унгола. Одноглазый, стоявший и молчавший до сих пор, не дал ему это сделать, крепко взяв за подбородок и за волосы. Песня пронизывала все существо Берена — он закрыл разум, но заклинание было обращено против hroa. Короткие слова, длинные строки — ах'энн; смысл непонятен, да и есть ли он? Внутри что-то менялось: зрение стало невыносимо острым, слух тоже сделался чутким до предела — теперь глухо, монотонно произносимые слова песни давили на барабанные перепонки. Он попробовал закрыть глаза от света, сделавшегося вдруг ярким запредельно — и не смог. Тело охватило нечто сродни параличу, но действующее в другую сторону: там ты не можешь пошевелиться, а здесь — ослабнуть, упасть, повиснуть на руках врагов, закатиться в обморок.

Песня смолкла, но тише не стало. Зал вдруг наполнился сотнями разных звуков, неразличимых прежде. Голос Саурона звучал громом:

— Ведите его за мной.

Саурон развернулся на каблуках и, позвякивая, направился к двери. Охранники поволокли Берена следом.

По коридорам и галереям — в тюремную башню, а там — вниз. Берен узнал тот коридор, где прежде была его камера, потом, двумя витками лестницы ниже — застенок; но и здесь они не остановились. Еще два оборота спирали — Берен даже не думал, что ниже что-то есть. В воздухе было холодно и сыро, со стен капало — они должны были находиться на уровне реки, если не ниже.

«Яма» в языках эдайн была не столько именно ямой, сколько тюрьмой вообще. Яма могла быть и на верхушке башни.

Но здесь, в Тол-и-Нгаурхот, действительно была яма, подземелье, каменный мешок. Одна из природных пещер, приспособленных Финродом для отвода подземной воды и стоков — кое-как была перестроена в тюрьму, склеп для погребенных заживо. Их тела не выносили отсюда, их кости гнили в темной густой грязи, покрывающей пол.

Саурон вставил в замок двери свой перстень, повернул, с усилием толкнул дверь — ржавый визг резанул уши Берена. Ручеек смрадного воздуха сочился из щелей между дверью и камнем, а когда Саурон открыл камеру — вонь хлынула густым потоком, даже факела словно задохнулись на миг.

Саурон шагнул в проем и растворился в черноте. Ему, майя, не нужен был свет — даже на такой опасной, узкой и скользкой лестнице. Свет не нужен был и Берену — силой Сауронова заклинания он видел в темноте. Правда, видел ровно то, на что был направлен его взгляд, чуть в сторону — и все терялось во мраке; но очертания того, на что он смотрел, были резкими почти до боли.

— Финрод! — крикнул орочий десятник. — Эй, голуг! Тебя еще не сожрали? Смотри, кого я привел! Твой самый верный пес пришел к тебе на выручку — может, я еще услышу, как вы вместе воете.

Горца вытащили на середину ямы, осветили ему лицо факелом — сунув огонь чуть ли не в нос. Пламя ослепило, но Берену и не нужно было видеть, кто перед ним. Он знал.

Колдовское зрение постепенно приспосабливалось к темноте — но одни узники как будто слегка светились, если смотреть не прямо, а чуть в сторону, другие же были темны и неподвижны, и Берен понял, что темные — мертвы.

— Вот так-то, — продолжал орк. — Надеяться тебе, эльф, больше не на кого, поэтому давай, открывай пасть и говори. Не жди, пока зубы вцепятся в задницу.

Финрод оставался безмолвен.

— Упертая скотина! — десятник вроде бы замахнулся, но бить не стал. — Может, у тебя, Беоринг, ума поболе, а? Покажите ему, ребята, что с ним будет, ежели он не станет поразговорчивее!

Берена повернули в другую сторону, осветив факелами то, что висело там на цепях.

Увидев это при свете, он не смог удержать сдавленный стон отчаяния, и орки засмеялись, водя факелами вверх и вниз, чтобы от глаз человека не укрылись ни искаженное мукой лицо эльфа, ни разодранный живот, ни вскрытая грудь, ни до костей обглоданные ноги.

Это был Аэглос.

— Драуглин, — сказал орк. — Она сейчас отсыпается, но ты ее еще увидишь. Еще налюбуешься. Она, дружок, ужас какая здоровенная, и страшно любит подзакусить. Когда она закусывает, слыхать аж наверху.

— Помолчи, — велел Саурон. — И займись делом.

Берена раздели, подтащили к стене, руки развели в стороны, просовывая в стальные кольца. Проушины колец заклепали кусками железной проволоки. Берену пришлось встать — иначе его руки оказывались задранными над головой, а сломанная ключица причиняла такую боль, что он непременно лишился бы чувств, не будь его сознание натянуто на заклятие, как беличья шкурка на распорки меховщика.

Эльфы были прикованы к стене таким же образом. Там, где низкий свод пещеры опускался почти к самому полу, была дыра — оттуда появлялся кто-то — наверное, волколак. Полоумная старая ведьма не ошиблась, смерть Берена жила в пасти волка.

— Финарато, — сказал майя. — Ты его ждал? Ну вот, он здесь. И надеяться тебе больше не на что. Во сколько тебе уже встало твое упрямство? — Саурон огляделся. — Пятеро. Пятеро уже мертвы. Берен по дороге сюда положил еще сотню людей и эльфов.

«Полторы сотни», — подумал горец.

Пока Саурон говорил, один из орков поигрывал ножом, проводя лезвием то по лицу горца, то по животу, то упирая острие ему в пах. Игра оказалась неинтересной: жертва не хотела пугаться. Другие орки молча тянули друг у друга рубашку пленника. Берен от души надеялся, что они подерутся, когда Гортхаур уйдет. Может, даже до смерти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});