Могильщик кукол - Петра Хаммесфар

— Ага, пришел мой друг, — сказал Хайнц Люкка и стал рыться в карманах пиджака в поисках шоколада.

— Посмотри-ка, что у меня для тебя есть. Хочешь мне помочь? Может, нам удастся совместными усилиями убедить твоего отца, что сад нуждается в ограждении.

— Нечего и убеждать, — ворчливо заметил Якоб. — Там есть табличка «Вход воспрещен!». Вполне достаточно.

Бен взял плитку из рук Хайнца Люкки, сорвал обертку, засунул шоколад себе за щеку и потерся лбом о рукав пиджака адвоката. Хайнц Люкка погладил его по волосам и улыбнулся.

При виде таких нежностей досада Якоба переросла в ярость. Глядеть на то, как человек вроде Люкки, чьи бесчисленные гнусные поступки в молодые годы пересчитать у Якоба не хватило бы пальцев на руках, лестью выманивает у сына нежные жесты, было выше его сил. О руку отца Бен никогда не терся лбом.

— Иди к матери, — приказал мальчику Якоб.

Бен покинул помещение, но тем не менее пошел не к Труде на кухню, а направился к лестнице. Труда видела его краешком глаза, но не обратила особого внимания. Она знала, что сын и до этого был в своей комнате и длинным кривым гвоздем выцарапывал на картофельной кожуре какие-то знаки. И не заметила, как через несколько минут Бен вернулся с куклой Аниты. Труда как раз отправилась в свинарник с остатками пищи. Бен с куклой вошел в гостиную и положил ее на колени Хайнца Люкки.

— Хочешь подарить мне куколку? — спросил Хайнц Люкка. — Ты хороший парень. Но все-таки игрушка принадлежит тебе.

— Сволочь, — сказал Бен, снова взял куклу, сорвал с нее платье и оторвал одну ногу. Затем бросил куклу на пол и с такой силой наступил на тело, что оно хрустнуло.

Когда Труда вернулась на кухню, она услышала крик из гостиной. Хайнц Люкка сидел в кресле, держал тело куклы в одной руке, вырванную ногу — в другой и, явно шокированный, качал головой, в то время как Якоб колотил Бена. Труда в два шага оказалась рядом с Якобом, хотела удержать его руку и получила такой сильный удар в грудь, что чуть не упала. Якоб был вне себя.

— Якоб! — призвал его Хайнц Люкка.

— Не лезь не в свое дело! — крикнул Якоб.

Бен визжал и катался по полу. Оказавшись рядом с ногами Хайнца Люкки, он ухватился за одну в поисках защиты и жалобно застонал. Якоб пытался оторвать Бена от адвоката и одновременно продолжал его колотить. Только когда Труда, громко рыдая, покинула гостиную, он наконец остановился.

— В побоях не было никакой необходимости, — с трудом сдерживаясь, заметил Хайнц Люкка, поглядывая то на части куклы в руках, то на жалобно стонущего на полу мальчика.

— Откуда ты можешь знать, что здесь необходимо? — шумел Якоб. — Сначала сам роди детей, тогда и поговорим. Он должен научиться, что брать вещи других людей нельзя. Эти куклы принадлежат его сестрам.

Несколько дней после случившегося Труда старалась, чтобы комната дочерей оставалась запертой. Благодаря таким мерам куклы, сидевшие на кровати Аниты, стали для Бена недосягаемыми. Но он догадался, где может найти замену. На Бахштрассе располагалось много великолепных новых домов. И там проживало множество детей, часто игравших на солнышке в саду с какой-нибудь куклой, порой стоившей небольшого состояния. После того как первая разозленная мать появилась на кухне Труды с жалобой на Бена, дверь дома Шлёссеров больше не закрывалась.

Старые куклы на кровати Аниты тоже исчезали одна за другой. Порой нога, стеклянный глаз или лоскут от кукольной одежды попадались во дворе, амбаре или в саду. Труда могла обещать сыну золотые горы, но он не прекращал терзать кукол. Вместе с куклами пропадали кухонные ножи: маленькие, большие, тонкие, острые, тупые — любые, лишь бы у них имелось лезвие.

Снова, как в старые времена, Якоб колотил сына, вбивая ярость, ревность и отчаяние своего сердца в душу Бена. Так как зачастую уже за завтраком он грозил ему наказанием, если опять пропадет кукла, Бен, желая избежать его кулаков, при каждой возможности делал ноги.

Он шатался в яблоневом саду, подползал на животе к самому краю песчаной шахты, как будто искал смерть в ее глубине. Иногда убегал к общинному лугу или в деревню. В большинстве случаев ноги вели его через несколько улиц в пекарню кафе Рюттгерс, туда, где он надеялся найти ласковые руки, гладящие его. Сибилла Фассбендер угощала его тортом, затем снимала телефонную трубку, просила, чтобы кто-нибудь зашел забрать его, и при этом клялась всем на свете, что Бен никого не побеспокоил.

Неприятно, но не трагично, считала Труда. Только каждый раз она умирала от страха, что у Бена при себе окажется нож, который он кому-нибудь покажет, по неловкости ранит себя или кого-нибудь и только из-за одного этого окажется за решеткой. Или, избави Бог, вместо куклы набросится на какого-нибудь маленького ребенка.

Как-то в одну из очередных вылазок Бен обнаружил, где проживает Хайнц Люкка. Однажды пол-утра он просидел на бровке тротуара перед аптекой, пока его не подобрала и не привела домой одна сердобольная душа. Как назло, ею оказалась Мария Йенсен, конечно рассказавшая обо всем Эриху, после чего тот снова выдвинул на обсуждение в муниципалитете вопрос о местопребывании Бена.

Как-то вечером в октябре они прибыли вдвоем — Эрих Йенсен и Хайнц Люкка. Эрих, приняв дружеский и озабоченный вид, тем не менее четко дал понять Шлёссерам, как он видит себе дальнейшее развитие событий. Если Труда слишком перегружена работой и не справляется с присмотром за сыном, необходимо найти подходящую возможность для его устройства.

— Я не перегружена, — возразила Труда. — Действительно нет. И что такого, если он бегает по деревне? Другие тоже бегают. На прошлой неделе Тея до позднего вечера искала Альберта. Шалопай просто не вернулся домой из школы, сел в автобус и уехал в Лоберг. Ничего подобного Бену и в голову бы не пришло.

— Ты сравниваешь разные вещи, Труда, — вмешался Хайнц Люкка. — Когда Альберт Крессманн бегает по улицам или садится в автобус, он знает, что делает. Бен — нет. И когда Альберта после той вылазки привезли домой, Рихард не стал набрасываться на него, как животное. Он только порадовался, что с мальчиком ничего не случилось.

Хайнц Люкка бросил быстрый взгляд на Якоба и снова встретился глазами с Трудой.

— Труда, — очень серьезно начал он, — я знаю, что ты желаешь Бену только добра и по возможности избегаешь наказывать мальчика. Но я собственными глазами видел, как Якоб на него набросился. Такое обращение недопустимо. Это настоящее истязание. После случившегося я должен бы был подключить управление по делам молодежи. Но я не сделал этого, так как… Н-да, приют для Бена тоже не самое лучшее решение. Но, вероятно, все же лучше отправить его туда, чем оставлять здесь.

— Ради меня, не делай этого, Хайнц, — стала просить Труда. — И ради Бена — не делай. Если ты хочешь его запереть, можешь сразу убить. Он нуждается в свободе, движении и тому подобном. Ведь он никому ничего не сделал.

— Труда, — голос Хайнца Люкки стал более настойчивым, причем он снова направил взгляд на Якоба, от ярости даже скрежетавшего зубами, — речь идет не о том, что Бен кому-нибудь что-нибудь сделает. Речь идет о том, чтобы ему никто ничего не сделал. Если ты так хочешь оставить Бена дома, поговори спокойно с мужем наедине. Содержание в приюте обходится недешево. Я говорю так, как оно есть на самом деле. Одни вы не сможете нести расходы. Но прежде чем ребенок, который и без того сильно обделен природой, будет изуродован, я обязан вмешаться, я не могу оставаться в стороне.

— Я тоже, — сказал Эрих Йенсен.

Затем оба мужчины поднялись и пошли к двери. Хозяева их не провожали. Когда дверь за ними захлопнулась, Труда сказала:

— Хайнц прав. Если ты снова ударишь мальчика, когда он натворит что-либо, сам не понимая, что делает, я уйду с ним от тебя.

Якоб глубоко выдохнул.

— В этом нет необходимости, — сказал он и поднялся с дивана. — И если у тебя снова возникнет проблема, теперь ты знаешь, где можешь найти хорошего советчика. Просто иди к Хайнцу. Я уверен, что этот лицемер охотно поможет тебе в любое время. Только у меня возникает вопрос: зачем он это делает?

До сих пор свою неприязнь к Хайнцу Люкке Якоб еще не выражал с такой откровенностью при Труде. В объяснении, которое она потребовала от мужа, ей было отказано. Якоб отправился в трактир Рупольда и там напился.

Несколько дней он не перекинулся с женой ни словом. А Труда ангельским голосом уговаривала сына:

— Не ходи в деревню, Бен. Иди в сад или на общинный луг. Только не в деревню. Если люди увидят, что ты там бегаешь, они тебя запрут.

Все было напрасно. Она могла угрожать, просить, говорить до хрипоты, ночью проливать море слез, но, как только подворачивался удобный случай, он удирал. Закрыты ворота двора или нет, теперь для него не имело значения. Он давно уже разведал, что по проселочной дороге можно попасть в деревню. А запирать его у Труды не хватало духу.