Отрочество - Сусанна Георгиевская

Звук несся к самому потолку и растворялся подобно дыму, но его догонял другой звук, нежный и тоненький. Тросточки пели все тише. Они пели прекрасно, и вдруг пение как будто оборвалось и замолкло насовсем.

Мимо них прошли ребята-экскурсанты. «Гляди, гляди», — говорили школьники, показывая, из вежливости к экскурсоводу, не пальцами, а подбородками на витрины, макеты и манекены, обернутые пестрыми тканями.

Больше всего им, видно, понравился яванский кузнец. Да и было чему понравиться. Кузнец сидел, поджавши ноги, и выковывал что-то на своей крошечной наковальне.

Слева женщина с Борнео кропотливо накладывала на длинную ткань все один и тот же бесконечный узор.

— Не отставайте, не отставайте! — торопила ребят девушка-экскурсовод с длинной указкой в руках. — Всем видно?

А Озеровский уже прошел зал Индии и Индонезии. Теперь он вел мальчиков через залы второго этажа.

— Простите, пожалуйста, — вдруг сказал Саша. — Это… это, кажется, таблички с острова Пасхи, которые привез Маклай? Таблички с неразгаданной клинописью?

— Откуда ты знаешь? — быстро спросил Озеровский и остановился.

— Я читал. В «Этнографическом вестнике».

— Ага… Прелестно… Ты что ж, стало быть, читаешь специальные книги?

— Да, когда удается достать.

— А что ты еще прочел?

Саша густо порозовел, сказал «сейчас», вынул из бокового кармана курточки записную книжку и подал ее Озеровскому.

«Литература, искусство, наука, техника» — стояло на первом листке книжки. Дальше на многих страницах шли длинные столбики названий. Против каждой прочитанной книги виднелся значок, сделанный цветным карандашом.

Озеровский с любопытством и даже некоторым удивлением перевел глаза с книжки на розовое лицо Саши.

— Так, так…

Даня почел это «так, так» за восхищение исключительной ученостью своего друга.

— Он, он… — сказал Даня, — он у нас читает больше всех ребят вместе взятых. Он так работает над собой… Он даже записался в институтскую библиотеку. Честное слово! По блату. Тогда, во время сбора лома — помните? — он познакомился со студентами. Они его записали в свою библиотеку.

— По блату?

И Озеровский засмеялся так искренне, что Даня не выдержал. Оборвав свою речь, он тоже засмеялся весело и заливисто.

Озеровский передал Саше записную книжечку, и Саша деловито спрятал ее обратно в карман.

— Ну что ж, — сказал Озеровский, — очень хорошо. Так куда же теперь тебя записать по блату? Может быть, займешься Индонезией? Интересуешься?

— Очень! — чуть слышно сказал Саша.

— Ладно. Приходи послезавтра. Запомнишь? Ровно в пять. Попрошу не опаздывать.

— Я не опоздаю, — серьезно сказал Саша.

— Ну, а тебе куда бы хотелось, кладоискатель?

— Мы вместе! — быстро сказал Даня.

— Вместе так вместе. Значит, в среду, в пять.

— Угу! — ответил Даня и благодарно посмотрел на Озеровского.

* * *

В пионерской комнате отодвинуты к самой стенке оба стола — маленький столик Зои Николаевны и большой, покрытый красным сукном. По полу разостланы листы ватмана. Тут же лежат на животе Мика Калитин, Лека Калитин, Кузнецов, Денисов, Левченков, Петровский, Яковлев, Кардашев и Джигучев.

Между листами ватмана разбросаны карандаши и линейки. Против каждого листа стоят бутылки с тушью. Мальчики работают: они делают подписи под фото для школьной выставки, посвященной Индонезии.

Работать за столом много удобней. Но разместиться там такое количество народу не может, поэтому пишут, лежа на животе, на полу.

— Ну как? — спрашивает Лека Калитин.

— Заедает, — отвечает, вздыхая, Калитин Мика.

— Я залез за кромку, потому что ты меня все время толкаешь под правый бок, — говорит Кузнецову Боря Левченков, хотя его никто не толкал.

— Ну давай я тебя для равновесия толкну под левый, — спокойно предлагает Кузнецов.

Сема Денисов трудится молча, сосредоточенно глядя на лист ватмана поверх очков. Поздний вечер — и в раскрытую дверь то и дело заглядывает мать Семы, Агриппина Петровна Денисова:

— Семен, ты скоро?

— Мама, не ждите, пожалуйста! Я занят. Идите домой и ложитесь. Я никого не разбужу, я не зажгу свет. Вот увидите.

Она уходит.

— Давайте что-нибудь споем, ребята! — предлагает Саша Петровский.

— Да, тебе, может быть, легко, — отвечает Лека Калитин, — а я не могу все вместе — писать и петь. Я не Наполеон.

— Наполеон не пел, — авторитетно говорит Даня.

— Откуда ты знаешь?

— И, во-первых, не Наполеон, а Юлий Цезарь, — отвечает Саша.

— Юлий Цезарь тоже не пел, — говорит Левченков.

— Положим! — веско отвечает Мика Калитин.

Но спор не разгорается — все заняты. Тишина.

Мика Калитин пишет:

«Из вложенного в Индонезию капитала 40 процентов принадлежит американцам».

Печатные буквы уже вычерчены карандашом. Мика их заливает тушью. Он добрался до «капитала», сейчас дойдет до слова «принадлежит».

Ему кажется, что дело у него движется медленно. У Леки — быстрее. Ничего не поделаешь, у Леки — опыт: он два года работал художником в стенгазете. Тишина. Слышен только скрип рейсфедеров. Лека пишет:

«Примитивные хижины местного населения с сентября по март затопляются водой».

Это его третья подпись. Две уже сушатся на столике Зои Николаевны.

У Леки — опыт. Бесспорно. Но опыт работы в стенгазете, а не работы на полу.

— Заедает! — жалуется Лека.

— Собралась компания нытиков, — говорит Кардашев. — Почему это у меня не заедает? — и тут же ставит большую кляксу.

— Ага! — торжествуют братья Калитины.

Но Кардашев не из племени нытиков. Он преспокойно соскабливает кляксу безопасной бритвой и продолжает писать:

«Американские капиталисты постепенно вытесняют голландцев. В связи с гонкой вооружения их фирмы проявляют большой интерес к добыче каучука и олова».

— Несправедливо распределили! — жалуется Боря Левченков. — У некоторых — короткие.

— А тебя вообще никто не заставлял, — отвечает Кузнецов, — можешь не делать ни длинные, ни короткие.

Кузнецов — лучший чертежник в классе. Он заканчивает четвертую подпись:

«Напав на республику, голландские войска подвергли бомбардировке Джакарту».

Он уже на слове «бомбардировка».

Левченков молчит и хмурится. Нет, он больше не сваляет дурака. Сейчас он себе возьмет:

«Страна у нас маленькая, а рот большой». (Подпись под фотоснимком, изображающим Голландию.)

Костя Джигучев пишет:

«Индонезийский народ под руководством компартии поднялся с оружием в руках на борьбу за национальную независимость».

Костя работает еще лучше Кузнецова. Буквы у него изящные и несколько вытянуты вверх. Ничего удивительного! Человек в девятом классе. Когда вы перейдете в девятый класс, вы тоже, может быть, будете чертить и писать подписи на плакатах не хуже Джигучева.

Костя не считает, сколько подписей сделал; не считает, и сколько их еще осталось. Сегодня суббота — можно поработать подольше.

Время от времени, опершись руками о пол, Костя осторожно выскальзывает из общего ряда, приподнимается и, балансируя, чтобы не наступить на бутылки с тушью, карандаши и линейки, медленно шагает между лежащими на полу мальчиками.

Пройдя туда и обратно и заглянув каждому через плечо, он останавливается. Стоит посреди комнаты, зажав между третьим и указательным пальцем быстро-быстро вращающийся рейсфедер. Костя похож на капитана корабля, оглядывающего свою команду: ноги у него широко расставлены — как будто бы для того, чтобы удержать равновесие во время сильной качки.

— Ребята, кто возьмет эту? — спрашивает он. — Ты, что ли, Борис? (Левченков уже кончил писать.)

— Почему это мне самую длинную? Четырнадцать слов! — ворчит Левченков. — Пусть Кузнецов берет.

— Ладно, давай, — не поднимая глаз от работы, говорит Саша Петровский.

— Ну, тогда тебе вот эту. Идет?

— Идет.

Левченков берет листок, читает и вдруг вскакивает с полу, размахивая длинными руками:

— Да ведь тут целых семнадцать слов!

Лека Калитин фыркает. Уронив голову на руки, задыхается от смеха Мика Калитин.

— Пиши, пиши, — говорит Костя Джигучев. — Никто не торгуется, один ты!

Левченков густо краснеет и, ни на кого не глядя, ложится на пол.

Когда он кончит и зальет эту подпись тушью, он ее поставит для обозрения на подоконник — рядом с другими своими подписями. Всем будет видно, сколько он наработал сегодня вечером.

Несмотря на позднее время и тишину, здание школы пронизано звуками и шорохами: тоненько потрескивают трубы парового отопления, скребется под полом мышь, где-то отвалился кусочек штукатурки… Когда ребята молчат, звуки слышны совершенно отчетливо. Но вот их заглушают шаркающие шаги тети Сливы.