«…Миг между прошлым и будущим» - Зацепин Александр Сергеевич

В общем, я его уговорил.

Записали песню. Миронов колоссально исполнил номер! Из актеров только он мог так сделать. Танцевал блестяще, спел, добавил от себя какие-то нюансы. Но, чего греха таить, если судить по канонам драматургии, номер получился вставной. Однако же и вставные зубы бывают порой получше настоящих…

Пырьев посмотрел фильм и говорит:

— Ну, Леня, у тебя все хорошо, а вот песню «Остров невезения» надо вырезать! Это вставной номер. Она же тормозит, действие останавливается! Герои поехали куда-то и вдруг — тормоз, ничего не происходит!.. Песня эта популярной не будет.

Гайдай послушал, послушал и… не вырезал, конечно.

А я встречал массу режиссеров, которые мгновенно исполняли пожелания худрука или другого начальства. И не важно — улучшали эти пожелания фильм или ухудшали. Как будто режиссера за выполнение рекомендаций руководства потом кто-то по головке погладит. По головке погладят, если он фильм стоящий сделает! Если с начальством спорит, ругается, но фильм получится хорошим, начальство с ним все равно в добрых отношениях.

Когда снимали эпизод, где Никулин с Мироновым выезжают на рыбалку, Гайдай говорит мне:

— Он кайфует, отдыхает, рыбка ловится… Ему приятно, и музыка должна быть приятная.

Этот кусок снят красиво, поэтично, неторопливо. И я написал музыку в среднем темпе. И вот смотрит худсовет.

— Длинно, — говорит Пырьев, — скучно, этот кусок вдвое надо сократить!

Ага, как бы не так! Гайдай мне потом говорит:

— Может, тут и моя промашка есть, что сняли в медленном темпе. Давай, напиши быструю музыку!

Что значит «быструю», если я написал на три минуты и пять секунд?.. Я же не могу быстрей сыграть! Тогда акценты не совпадут. Там, например, Миронов замахивается камнем — у меня акцент (кончается музыкальная фраза и — пауза). Акцент ведь — необязательно удар по барабану.

И я написал совершенно новую музыку, в другом темпе, вроде все торопятся…

Я это потом на публике проверял. Был у меня в Дмитрове на тракторном заводе творческий вечер. Договорился с киномеханиками, чтобы они два раза дали сцену рыбалки. Один раз без музыки — я играл на рояле быстрый вариант, второй раз — включали медленную музыку. А зрителей предупредил: вы сейчас посмотрите и увидите разницу в восприятии с разной музыкой.

И зрители аплодировали. Потому что они поняли секрет.

Через месяц худсовет в том же составе вновь посмотрел ту же сцену. И Пырьев сказал:

— Теперь хорошо! Сократил — совсем другое дело!

Ни Пырьев, ни кто-нибудь их худсовета не заметили, что никто ничего не сокращал. Просто музыка в быстром темпе как бы ускоряет время. Хотя хронометраж остался прежним!

А Гайдай мне заговорщицки подмигнул: мол, знай наших!..

Естественно, я не мог присутствовать на всех гайдаевских съемках. У меня параллельно работа шла и над другими фильмами. Иногда по две-три картины в год. Был очень смешной случай. Как-то я делал три фильма сразу. И вот пришел к одному режиссеру (кажется, это был В. Левин из Одессы, с которым мы делали много фильмов, в частности, «Капитан Немо»), играю ему эскизы. Он слушает, слушает…

— А это, — говорю, — когда герой в конце погибает.

— Какой герой погибает?.. — удивленно спрашивает он.

Оказывается, я играю ему музыку из другого фильма!.. А у меня в один день две встречи уже прошли, за роялем с утра до ночи, в голове все смешалось.

— О, извини! — говорю. — Это, кажется, не из твоей картины!..

Мы посмеялись…

С Никулиным и Вициным у меня были замечательные отношения, Юра и Жора мне очень нравились.

Вицин был очень остроумный, всегда шутил, Никулин — тоже. Однажды мы пошли на какой-то закрытый пляж в Алуште, где снимали «Кавказскую пленницу». Достал контрамарки туда, естественно, Моргунов, он пробивной. Мы прошли, но одной контрамарки не хватило. А Моргунов шел последним. И вот тетка-контролер его не пускает:

— У вас и так лишний человек прошел!

Вицин тут же нашелся.

— Тетенька, — говорит, — а он не купается. Мы на нем плаваем!

…Снимали «Кавказскую пленницу», эпизод с санитарным врачом, который рассказывает про ящур. Всем надо делать уколы. И вот Вицин, Никулин и Моргунов лежат втроем, а за ними на площадке наблюдают человек пятнадцать из съемочной группы. Пока троица репетирует сцену — все умирают со смеху. Гайдай же — не улыбнется! Говорит Никулину:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Так… Это, Юра, ты в цирке будешь играть…

Вицину:

— Это, когда гости к тебе придут, ты им покажешь… Давайте-ка вот так… Вы забыли, что было до этого эпизода, в каком вы были состоянии?

Он же помнил все!

Троица непрерывно изобретает массу смешного, но Гайдаю не нравится: или не в том стиле, или перебор, или цирк получается, эстрада, в общем, не то. Наконец, находит золотую середину и, не давая им остыть, снимает.

Эксцентрика — тонкая штука. Вот сейчас, сию минуту есть нужное настроение, найден жест, темп, и актер может повторить еще раз для дубля. Но пять раз у него уже не получится, он начинает или что-то другое делать, или скисает. Вот Гайдай до этой стадии не доводил. Всегда держал нужный накал, чтобы и ярко было, и в то же время не перегорело.

Никулин и Вицин все время что-то придумывали. К примеру, когда Никулину делают укол, он носом поводит: «Спирт?» Это он сам придумал.

В «Операции «Ы», когда Моргунов считал деньги, десятка случайно упала на пол. Вицин тут же наступил на нее, — это его экспромт. А Гайдай сказал:

— Снимать, снимать! Давайте придумывайте что-то дальше!

И они придумали:

«Чей туфля?» — «Мое!..»

Гениально работали!

Троица, конечно, уникальная была. Самые мобильные — Никулин и Вицин. Моргунов — больше как типаж.

Кстати, в «Бриллиантовой руке» у Юры Никулина был и такой «экспромт»: когда в последних кадрах картины крановщик опускал крюк, чтобы перенести Семен Семеныча из катера на берег, то Юра ударился об этот тяжелый крюк по-настоящему. Но даже виду не показал, доиграл сцену с улыбкой. Хотя можно представить, какую он испытывал боль. Две недели потом болела шея…

Троица, конечно, уникальная была. Самые мобильные — Никулин и Вицин. Моргунов — больше как типаж.

Но самое главное: я видел эту же троицу, когда другие режиссеры ее снимали. Все было не так! Не было режиссера Гайдая, и потому была сплошная импровизация. Режиссер покатывался до слез и говорил оператору:

— Снимай, снимай!

Или режиссер считал, что он не дорос до их уровня и не может ими командовать, или просто такой режиссер. И они резвились на всю катушку. Выходило все что угодно — и цирк, и эстрада, но только не смешное кино. Смирнов снимался в Таджикистане, делал, что хотел, — получался какой-то капустник…

А Гайдай не смеялся! Все смеялись, он — нет. Не знаю, сдерживался ли он, думал ли все время о фильме — ему нужно было найти именно то, что искал.

А Гайдай не смеялся! Все смеялись, он — нет. Не знаю, сдерживался ли он, думал ли все время о фильме — ему нужно было найти именно то, что искал. Например, если в какой-то сцене актеры должны были смеяться по сюжету, он говорил:

— Захохотали — и прекратите! А то будете дольше зрителей смеяться.

И он прав. Часто смотришь кино, там артисты закатываются. А это не смешно. Ждешь, когда закончат себя веселить…

Но вот когда музыканты приходили записывать музыку к гайдаевским фильмам, всегда были проблемы: никак не могли начать, смеялись… Играли с ошибками и не по руке дирижера, потому что смотрели на экран. Тогда решили один раз показывать, чтобы музыканты посмотрели.

А вообще Гайдай не был жестким человеком. Актеры его любили, верили в него.

И на посошок!

Потом был «Иван Васильевич». Прекрасный сценарий по Булгакову. И актеры хорошие. Куравлев прекрасен, и Этуш, Яковлев замечательный! И милиционер там хороший! Я его потом в другом фильме видел: так же играет, как будто перешел из «Ивана Васильевича».