Портативное бессмертие (сборник) - Василий Яновский

На конторке рядом с играющими, между деревянными счетами и бухгалтерскими книгами ин-фолио [37] , лежали разрозненные колоды карт и таро: веер дам, валетов, королей со взглядом тихим, молчаливым… Существа, прошедшие страшное испытание, с честью выполнившие свой последний долг и теперь являющиеся только потусторонними, обескровленными свидетелями бессмысленной, тщетной забавы. Решительно наклонив голову, Конрад передвигает символическую фигуру; в ответ, после мгновенного шепота удивления, раздаются сразу смешки, постукивания, скребки, наглые подстрекания.

– Молчите, хамы, пошла, мужичка! – отмахивался Аптекарь, благородный соперник Конрада в этом подвале. – Прочь! – грозил он кулаком в сторону Матильды. – Это тебе не свечи лить, убирайся! – И давал ей ладонью раза по вислому заду. Та с визгом отскакивала, жалуясь и чертыхаясь. А мельник, весь покрытый сдобным инеем, ронял:

– Двадцать лет тому назад ты бы не гнал ее от себя.

Иногда в лавку захаживали проповедник или Ипата, Бруно, ребята из школы за сластями; тогда завсегдатаи немедленно подтягивались, приводили себя в порядок и начинали обращаться друг к другу с подчеркнутой вежливостью (мистер), не позволяя себе вульгарных оборотов. Вообще, у Конрада создалось впечатление, что местная элита даже не представляет себе, в каком грубом состоянии пребывают еще низшие слои населения.

В присутствии именитых граждан муж Ипаты опять начинал себя чувствовать влиятельной персоной, в чем его никто не осмеливался разубеждать (только Матильда продолжала шипеть из угла, говоря что-то, вероятно, неприличное). А Шарлотта, по обыкновению описывая круги, точно подбитая птица, возвещала во всеуслышание: «Яков пасет чужих яков» или: «У доброй матери всякое чадо впрок».

Часто прибегал Фома с поручением: пресвитера зовут к больному или Ипата ждет мужа немедленно. Изредка в лавку заглядывал Бруно. Тогда все старались проявлять самые верноподданнические знаки внимания. Экономически, казалось, будущее этих людей зависело от него.

Аптекарь угрюмо помогал Бруно усесться на порожнем бочонке, что, принимая во внимание корпуленцию [38] последнего, было делом сложным. Его сразу обступали поселяне, почтительные, с придурковато открытыми ртами; только глаза их, тихие, молчаливые, отражали мрак подземелья, что, кажется, удручало Бруно. Отдышавшись, примерившись с минуту к шахматной доске, он неизменно начинал свою речь, словно тараня кремневую стену, не глядя, впрочем, на своих слушателей.

– Наш человек существует только десять-одиннадцать тысяч лет, – рассказывал Бруно.

У Конрада быстро-быстро стучало сердце, как у влюбленного: он знал, что теперь сюда скоро придет Янина.

– Одиннадцать тысяч лет – это четыре миллиона дней, – грудным, мягким голосом говорил юноша в дымных очках; кругом бородатые, усатые, красивые и уродливые, странно одетые люди блаженно улыбались, поддакивая. – А Вселенной уже двадцать миллиардов лет. Сравните, души. Двадцать миллиардов лет и четыре миллиона дней. А нашему техническому прогрессу всего только двести или триста лет. То есть меньше семидесяти пяти тысяч дней. Детский возраст, но как далеко мы ушли.

Сначала все шло необычайно медленно, человек жил во сне и в полусне. Потребовалось тысячелетие, чтобы приспособить колесо или стержень; потом, набирая скорость, шибче и шибче, в геометрической прогрессии. Вспомните предание о шахматной доске, – Бруно протягивал тучную волосатую руку в сторону играющих. Аптекарь, угрожающе скаля зубы, озирался, словно защищая свое право закончить партию. – Если на первый квадрат положить одно зерно, на второй два, на третий четыре, то, по расчету древних мудрецов, на последний квадрат потребуется столько злаков, что всех житниц Европы, Америки, Азии и Африки не хватит. А ведь наша жизнь от сотворения мира развивается именно путем такой пропорции, к вящему конфузу мудрецов и специалистов. Зерно яблони, племена людей и цветы их творчества разрастаются в геометрической прогрессии, и есть даже слух, что 64-й квадрат не является последним.

На этом месте завсегдатаи обычно начинали одобрительно гоготать; неизвестно почему, но судьба 64-го квадрата их особенно умиляла.

– Двадцать миллиардов лет тому назад на первый квадрат доски положили чудесный и единственный атом водорода. Теперь мы где-то посередине доски и начали угрожающе расти, стремясь к опасным, критическим рубежам. За последние полвека техника проделала скачок, равный всему нашему предыдущему развитию за истекшие четыре миллиона дней. Ибо последний член геометрической пропорции почти совпадает с суммою всех предыдущих членов ряда. Если развитие будет продолжаться таким образом, то уже в ближайшие десятилетия летающие диски станут нашим привычным способом передвижения…

Конрада этот разговор волновал до такой степени, что он легко мог проморгать фигуру, особенно его бесило, что слушатели (за исключением одного только желчного Аптекаря) никак не были в состоянии оценить мыслей Бруно и все-таки упорно, с застывшими от напряжения лицами прислушивались, точно ожидая разрешения какого-то мучительного личного вопроса.

– Если Мы вам сообщит, что в течение ближайшего столетия человек освоит все планеты Солнечной системы, то вы, вероятно, не слишком изумитесь. Отсюда можно легко заключить, что если на тех планетах существуют равные нам разумные существа, то они должны тоже вскоре посетить нас и, разумеется, они бы уже давно подавали сюда разные сигналы! Но этого не случилось; и если это не случится теперь, то можно считать доказанным, что Земля наша исключительное по удаче небесное тело, а мы, земные обитатели, – высшее достояние Творца неба и тверди. Радуйтесь и ликуйте, отныне опять здесь центр священного эллипса.

– Аминь, ура, тьфу-тьфу, слава Отцу и Сыну, кто рано встает, тот много жует… – слышалось со всех сторон из подвала; суровые граждане поздравляли друг друга, точно на Пасху. Шарлотта неистовствовала, носясь по кругу с подбитым крылом. Только один Аптекарь (подставив фигуру), сдерживая накипавшую досаду, осведомлялся вкрадчиво:

– А что думает проповедник на этот счет?

– Мы и проповедник учим одному и тому же, – отвечал Бруно, подумав; потом продолжал: – Земля – песчинка в звездной пустыне, волна в космическом океане, и все же она является исключением, избранным островом, первородным атомом среди туманных монстров, пожирающих собственный хвост. Вера древних в свою исключительность, по-видимому, оправдывается. Земля – как бы духовный центр Вселенной, хотя нам уже известно, что миров много, а круга нет.

Мы вам сообщил, что через 36 500 дней будет освоена Солнечная система. А через тысячу лет или десять тысяч? Ясно, что через миллион лет, если мы просуществуем без финальной, очередной катастрофы, все проблемы, возникшие в нашем быту, все мечты и грезы, замаячившие еще в туманном сознании Адама, будут благополучно разрешены и организованы. Нет границ возможностям при условии геометрической пропорции ряда. Конечно, миллион лет – срок большой, но ведь просуществовала же Вселенная биллионы лет. Подумайте, с чем сравнится искусство и величие человека, если ему позволят совершенствоваться еще двадцать тысяч лет.

Здесь простолюдинов опять охватывал наивный восторг, но последующие слова Бруно вызывали разочарованные вздохи и даже стоны.

– Ясно, что нам даже тысячелетия не отпущены на этой Земле, – тихо заключал Бруно, не глядя на слушателей. – Катастрофа, описанная во всех духовных пособиях, подстерегает человека где-то близко. Землю ожидает гибель. Об этом толково говорится в Священном Писании. Вообще, конец описан гораздо полнее и понятнее, чем начало бытия. Можно утверждать, что первая книга утеряна. Смерть вошла в мир вследствие грехопадения, но последнее имело место в космосе задолго до изгнания Адама из рая. Век Адама исчисляется сотнями тысяч лет, а мертвых муравьев мы находим в янтаре: они были залиты этой смолою двести миллионов лет тому назад, когда янтарь еще растекался по берегу Балтийского моря.

В туманный, раскаленный, душный день сытый муравей выполз по своей надобности на окраину розового леса. Тогда еще не было семьи Адама; кругом высились только утесы и пахучие деревья, похожие на кипарисы, из которых капала на песок янтарная смола, смываемая прибоем темного моря. Судьбе угодно было, чтобы тяжелая капля этого сока попала на избранного муравья и замуровала навеки, сохранив его для музея естественной истории. Адам еще не родился, а смерть уже хозяйничала в мире; спросите у сонма ракообразных и паукообразных, составляющих слой меловых отложений, спросите у них, кто согрешил задолго до Адама. Мы только знает, что Агнец был заклан при основании мира, двадцать миллиардов лет тому назад принесен в жертву до первого реального греха. Здесь тайна – до грехопадения смерть была неотделимой частью жизни.