Город для отдыха героев враждующих армий - Андрей Курков

 Я терпеливо улыбался ей в лицо и это возымело действие: она зашла на

 кухню кафе и вынесла мне кусок мяса, пожалуй, вдвое больше того, что съел

 я за завтраком.

 Я взял со стола салфетку и, завернув в нее мясо, вышел на улицу.

 Выходя, я не оглядывался, хотя и ожидал ее вопрошающего взгляда

 вослед мне.

 Идея, которая пришла мне на ум, не была уж настолько странной, но

 именно в тот момент я почему-то подумал, что она не совсем обычна.

 Неся кусок слонятины в правой руке и ощущая его увесистость, я шагал

 по уже знакомой мне "неаккуратной" аллее в сторону заброшенного

 ботанического сада. Шел я, конечно, не к заморским цветкам и деревьям, а

 немного дальше. Я шел в "сад выбеленных костей" - именно так поэтически

 назвал я для себя то место, пребывание в котором так быстро перечеркнуло

 мое тогдашнее настроение. Я шел в вымерший зоосад, чтобы покормить

 единственных его обитателей - серебристых волков. Я шел и думал о гимне,

 но теперь я уже не пытался жонглировать звонкими словами. Я думал о уже

 написанных песнях и для начала перебирал в памяти песни о любви, ибо были

 они, как мне казалось, ближе по смыслу к будущему гимну, чем военные марши

 и прочие нервно-паралитические песнопения, обычно исполняемые мужским или

 смешанным хором.

 Осталось позади раскидистое фиговое дерево, под которым я пил вино из

 одного стакана с будущим президентом. Хорошо бы, чтобы дерево это жило

 подольше!

 Песни о ревности и о несчастной любви я откинул сразу. Я даже не

 предполагал, сколько подобного мусора хранится в моей памяти.

 А вот и ржавые заборы, разбегающиеся направо и налево от меня,

 прячущиеся в кустах и деревьях и умудряющиеся даже ржавчиной своей

 маскироваться под цвет коры старых кипарисов.

 Здравствуйте, Эуфорбии и Артензии! Я, ей богу, чуть не произнес

 этого!

 И снова, кружа по нижней тропинке ботанического сада, я думал о

 любви, о песнях, ей посвященных. И опять мне не нравились их слова, я не

 верил в искренность этих слов и постепенно приходил к мысли о ложности

 моих поисков. Ведь искренность и чистоту нельзя встретить в таких песнях,

 исполняемых накрашенными страдальчески кривляющимися певицами и

 напудренными, выглаженными до блеска певцами.

 Передо мной засияла уже знакомая надпись, запрещающая кормить

 животных. Я, ведя себя совершенно по-детски, поднес поближе к этой надписи

 завернутый в салфетку кусок мяса, словно хотел, чтобы надпись понюхала и

 поняла, как я к ней отношусь. А потом зашагал вдоль вольеров.

 Уже показалось впереди, в знакомом вольере, движение, и я прибавил

 шагу.

 И внезапно вспомнил одну песенку, которую частенько по утрам напевал

 себе под нос Айвен. Вспомнил и остановился, пораженный. Ведь слова этой

 песенки я знал и раньше. Наверно не все, но припев - точно! И эта песня

 возникла в тот момент передо мной, как единственно верный путь к спасению,

 как что-то совершенно живое. И, наверно, не только потому, что эта песня

 была детской. Хотя, если и говорить о чистоте и искренности, то надо

 говорить о детях.

 И так я стоял, не дойдя нескольких шагов до волков, почуявших

 приближение кого-то чужого и нервно разшагивавших вдоль ржавых решеток

 вольера.

 А я вдохнул побольше воздуха и негромко запел, прислушиваясь

 одновременно и к своему голосу, совершенно не музыкальному, и к словам,

 чтобы еще раз удостовериться в своей правоте.

 - Пусть всегда будет солнце, - пел я, держа кусок мяса уже в обеих

 ладонях. - Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда

В Р±СѓРґСѓ СЏ!!!

 Я пропел этот припев еще несколько раз и наступило в моей душе

 великое облегчение. Собственно других слов и не надо!

 Не сходя с места, я бросил кусок слонятины за решетку вольера. К

 моему удивлению волки не кинулись на еду. Один из них не спеша подошел,

 понюхал и вернулся на свое прежнее место.

 Я приблизился к решетке и заглянул внутрь вольера. Волки напряженно

 смотрели на меня.

 - Пусть всегда буду я! - прошептал я им и, развернувшись, направился

 к выходу из "зоосада".

 Без пяти три я остановился у кафе и, помедлив, вошел. К моему

 удивлению там никого не было. Я сел за любимый столик, сел довольно

 громко, так, чтобы меня услышали.

 Но прошла минута, другая, а ко мне все еще никто не спешил. И тогда я

 замурлыкал слова будущего гимна, раздумывая о том: понравится ли он

 ребятам.

 А минутная стрелка уже пробежала трехчасовую отметку и заспешила на

 следующий круг.

 Взволнованно поглядывал я на входные двери; уж не случилось ли что-то